Мысли вслух на Иез 18:1-32

В 18-й главе Господь устами пророка Иезекииля вновь восстает против человеческого представления о наследовании вины и наказания за грех. Эта идея, такая распространенная и понятная людям, уподобляет Бога нам самим, потому что это мы не различаем людей, но судим их по категориям. Бог же говорит нам о том, что Он строит Свои отношения лично с каждым из нас, каждый в своей отдельности судится по своим поступкам. Это Откровение предваряет Новый завет, в который люди будут вступать не целыми народами, но каждый по одиночке.

Господь очень подробно говорит об этом, разбирая конкретные случаи. Если отец праведен, а сын нечестив, то отец обрел благоволение у Бога, а сын погибнет в грехах — как не хочется слышать это иудеям! Когда о том же самом говорят другие пророки, да и Сам Христос, это вызывает у них приступ ярости. Вот, у нас были такие замечательные святые предки, а нас самих будут судить по делам нашим, без скидки на наследственность... За это ненавидели и пророка Иеремию, и Иоанна Крестителя, и Самого Господа Иисуса. Нужно заметить, что нередко в эту логику укладываются и наши судорожные восклицания про Святую Русь...

Гораздо важнее для каждого из нас, что Господь обещает Свое благоволение праведнику, даже если его предки были нечестивы: это относится к нам, живущим на пост-советском пространстве, в куда большей степени, чем ностальгия по Святой Руси.

Но Господь не ограничивается этими генеалогическими определениями. Во второй половине главы Он возвещает великое Откровение милости к кающимся. Кающийся грешник будет принят Богом, и все преступления его, говорит Господь, не припомнятся ему. И вот, впервые здесь звучат великие слова «Разве Я хочу смерти беззаконника?... Не того ли, чтобы он обратился от путей своих и был жив?». Это говорится о каждом из людей, потому что, как не раз повторяет слово Божие, все мы так или иначе виновны перед любовью Творца. Но Он хочет спасения каждого, даже самого закоренелого грешника. Одновременно Господь говорит и об оборотной стороне принципа ответственности людей за свои поступки: за зло придется отвечать, и каяться в нем необходимо для спасения. Никакие заслуги не покроют злодеяний, но только сокрушенное сердце может избавить человека.

Завершается 18-я глава скорбным восклицанием о том, что дом Израилев не соглашается на такую милость Божию, потому что не хочет нести ответственность и каяться в своих преступлениях, рассчитывая именно на прошлые заслуги. В этом отказано и им, и всем, кто придет к Богу. В последних стихах, вновь повторяя слова о том, что Он не хочет погибели людей, но чтобы они обрели спасение, Господь обращает к народу призыв: «сотворите себе новое сердце и новый дух... зачем вам умирать?».

С одной стороны, это призыв к изменению жизни, к тому самому покаянию, о котором Бог сказал, что оно изгладит все преступления, это призыв к тому, чтобы всеми силами приблизиться к Богу сердцем. И в то же время, этот призыв звучит крайне двусмысленно, потому что исполнить его едва ли возможно. Практически то же самое, хотя и несколько иными словами, Господь чуть раньше говорил через пророка Иеремию, и пророк с горечью восклицал: «Может ли Ефиоплянин переменить кожу свою и барс — пятна свои? так и вы можете ли делать доброе, привыкнув делать злое?» (Иер. 13:23). Кто может сотворить себе новое сердце и новый дух? Даже если сердце человека ищет покаяния, как может сам человек выкорчевать грех из самого себя? Эти слова отражают трагическую безысходность эпохи и ставят самый главный вопрос: «Что делать, если человекам это невозможно?». Во второй половине книги пророк Иезекииль даст ответ на этот вопрос, говоря о приходе Христа и заключении Нового завета, когда Бог Сам даст кающемуся новое сердце и новый дух.

Предлагаемая нам в сегодняшнем чтении проповедь Иезекииля посвящена тому, что в наши дни теологи и философы называют иногда христианским персонализмом. Впрочем, учитывая время, когда прозвучала эта проповедь, уместнее было бы говорить не о христианском, а — шире — о библейском персонализме. Пророк впервые в истории от лица Божия провозгласил ставшую сегодня общеизвестной истину о том, что дети не отвечают перед Богом за грехи своих отцов (ст. 1–19). Такое заявление было особенно актуально именно там, где оно прозвучало — в еврейской общине Вавилона, многие члены которой были уверены, что за грехи отцов страдают их дети, а иногда и внуки.

В те времена так думали почти все, ведь допленному религиозному сознанию был свойствен коллективизм: вся община воспринималась как одно большое «мы», внутри которого отдельный человек мало что значил. Между тем, такой религиозный коллективизм был унаследован яхвизмом от язычества, и если для язычества он был нормой, то развитию яхвистской общины он мешал: ведь Бог никогда не имеет дела с коллективом, Он устанавливает отношения с отдельным, конкретным человеком, и отношения эти всякий раз уникальны, они никак не могут стать достоянием какого бы то ни было коллектива. А община представляет собой не что иное, как единство множества таких личностей во всей неповторимости их отношений с Богом и друг с другом.

Иезекииль идёт ещё дальше: он говорит, что добродетель, как и грех, не накапливается, так что праведник, однажды согрешив, может из-за совершённого им греха умереть, а грешник, однажды раскаявшись и обратившись к Богу, может остаться в живых, несмотря на все совершённые им прежде грехи (ст. 21–28). Такая арифметика многим, как видно, казалась странной и несправедливой (ст. 29): как, в самом деле, может одно обращение грешника к Богу перевесить все совершённые им прежде грехи? Или как может один-единственный грех обесценить все добрые дела праведника?

Но в том-то и дело, что отношения человека с Богом к такой арифметике несводимы. Ведь отношения с Богом всегда в настоящем, они существуют здесь и теперь, и прошлое влияет на них лишь постольку, поскольку оно присутствует в настоящем. Праведник жил не благодаря каким-то заслугам и даже не благодаря делаемым им добрым делам, он делал добрые дела потому, что имел отношения с Богом, и этими отношениями он жил; но наступил момент, когда отношения оказались разорваны, и теперь праведник, ставший грешником, может умереть. То же и с грешником, который шёл к смерти, но вдруг обратился к Богу: прежде у него с Богом не было никаких отношений, но теперь они есть, и у раскаявшегося грешника больше нет причин умирать. Бог не подсчитывает наши добрые и злые дела, Он не бухгалтер, сводящий баланс греха и добродетели. Он хочет лишь одного: чтобы каждый познал Его и жил той полной жизнью, которую Он готов дать каждому (ст. 32).

Мы уже много раз слышали в пророческих речах слова надежды, звучавшие после самых суровых и нелицеприятных обличений, но то, что пророк произносит здесь, превосходит всё, что до сих пор можно было представить. На наших глазах начинается новый этап ветхозаветного Откровения, поднимающий человечество на следующую ступень богопознания: Господь через пророка сообщает, что принцип коллективной и наследственной вины больше не будет действовать. Творец провозглашает ценность каждой неповторимой личности, которой негоже растворяться в "коллективном бессознательном".

Людям трудно было принять такое "покушение на коллективизм", и не случайно здесь же говорится о том, что люди стали противиться Богу, через пророка возвестившему такие непривычные принципы. Многим людям и сегодня трудно это усвоить, и в наши дни можно столкнуться и с "благочестивыми" рассуждениями о том, что больные и несчастные "по справедливости" страдают за свои или родительские грехи. Если же на какой-нибудь народ, который не нравится таким любителям коллективной ответственности и круговой поруки, обрушиваются беды, они с самодовольной мстительностью провозглашают: "Это им за то, что много лет или веков назад они натворили!". Со степенью вины каждого из нас Господь разберётся, тем же, кто любит порассуждать о чужих грехах, следовало бы позаботиться о том, как бы самим не оказаться богопротивниками.

Идея коллективной ответственности за совершённое одним человеком преступление была в древности распространена повсеместно. Впрочем, и сегодня она встречается не так уж редко. А пророк от лица Божия эту идею отвергает, отвергает полностью и совершенно однозначно. Конечно, во многом потому, что коллективную ответственность всё же едва ли можно считать справедливой изначально. Мнение о том, что дети должны отвечать за преступления отцов и — шире — члены одного большого патриархального рода несут ответственность за поступки друг друга, появилась тогда, когда род представлялся единым целым, живущим одной жизнью, так, что в нём невозможно было выделить и различить жизни отдельных людей. Между тем, сегодня вряд ли стоит много говорить о том, что это, как минимум, не всегда правда. Но дело не только в несправедливости. Коллективизм страшен не только тем, что может подвести под наказание того, кто непосредственного отношения к преступлению вполне может и не иметь. Он страшен тем, что уникальной и неповторимой человеческой личности в коллективе места нет. В нём нет отдельных «я», а сесть лишь одно большое «мы». Перед Богом же всегда стоит не коллектив, а конкретный человек во всей его уникальности и неповторимости. И потому всё, что тянет человека назад, в коллектив любого рода, Богу не нужно. Он хочет иметь дело не с массой и не с толпой, а с отдельным человеком.

Когда дело касается греха и праведности, нам, людям, ближе всего формальный, арифметический подход. Мы готовы скрупулёзно подсчитывать чужие (или, реже, свои) хорошие и дурные дела с тем, чтобы подвести если не окончательный, то хотя бы промежуточный баланс и понять, чего мы достигли и на что имеем право у Бога. И от Божьего суда мы часто ожидаем такого же подсчёта и подведения баланса, но только окончательного.

Такого, где будет учтено абсолютно всё: ведь от Бога ничего не скрыть, и в адекватности Его оценок сомневаться не приходится. Не случайно посмертный суд, как он представлялся язычникам, как раз и сводился к такой оценке, к подведению окончательного баланса. Образ весов, взвешивания души после смерти был широко распространён и хорошо известен в древности как на Ближнем Востоке, так и в греко-римском мире. И от своего Бога многие верующие яхвисты ожидали чего-то подобного.

Иезекииль разрушает все их ожидания. Он говорит: нет никакого баланса, никакого подведения итогов. Праведник, согрешив однажды, из-за этого греха может умереть. И грешник, однажды обратившись к Богу и раскаявшись в совершённых грехах, может остаться в живых. По-человечески это казалось совершенно несправедливым: неужели один-единственный грех затмит все совершённые праведником добрые дела? А одно обращение, одно раскаяние — разве оно перевесит всё сделанное грешником зло? Но у Бога иная арифметика.

Вернее, полное её отсутствие. Бог не подсчитывает злые и добрые дела, совершённые людьми. Хотя, конечно же, прекрасно их видит и о них знает. Но Ему важны не награды и наказания. Не баланс добрых и злых дел. Он и так знает ещё со времён Ноя, что все намерения сердца человеческого — зло от юности его. Но Ему важно спасти человека. Такого, какой есть. И Он использует для этого любую возможность. А возможность появляется тогда, когда между Ним и человеком, которого Он хочет спасти, возникают и устанавливаются хоть какие-то отношения. Пусть даже на секунду.

Для Бога одна секунда — это бесконечно много. Ведь в одну эту секунду Он может вместить всю полноту Своего Царства. И неважно, что было вчера, позавчера, год или десять лет назад. Важно то, что есть здесь и теперь. Ведь у Бога нет ни прошлого, ни будущего — только вечное настоящее. Все отношения с ним всегда здесь и теперь. И их отсутствие тоже. Поэтому и спасение праведника, и гибель грешника тоже происходят здесь и теперь. Без всякой арифметики. Только Божьей любовью. Здесь и сейчас принимаемой или здесь и сейчас отвергаемой.

Мы очень часто обвиняем Бога. Обвиняем его в наших бедах, считаем, что Он направил нас по неверному пути, что не нужно было Его слушаться, хотя глагол «ошибиться» всегда возвратный, не может быть, чтобы нас кто-нибудь «ошиб», ошибаемся мы всегда сами.

Или, что ничуть не лучше, когда что-то в нашей жизни не ладится, мы считаем, что Бог нас наказывает. И это тоже не так. Чаще всего, мы ошибаемся и неудачи в нашей жизни просто результаты этих ошибок. Значит ли это, что мы должны все время бояться ошибок и казнить себя за каждый промах? Конечно, нет. Мы можем доверить Богу ошибки, совершенные нами в прошлом и Он изменит наше прошлое. Бог не сделает так, чтобы не было того, что уже произошло — ведь это было бы насилием над нами нашей памятью, но Он может избавить нас от последствий греха, которые нецмолимо последовали бы за ним, и мы сочли бы их Божьим наказанием. Если доверится Богу, покаятся, впустить Его в нашу жизнь — он избавит нас от последствий совершенных нами грехов, ошибок, исцеляя этим наше прошлое и меняя его и нас самих. Поэтому мы можем не боятся будущего, не боятся оступится. Мы свободны и можем ничего не боятся.

Человеку во все времена было свойственно мерить справедливость и праведность человеческой меркой, притом такой, которая не очень отличается от обычной арифметической линейки. Так же, как во все времена ему было свойственно считать ответственность за совершённый грех или преступление если не коллективной, то, по крайней мере, родовой: то, что дети отвечают за грехи и преступления родителей, считалось само собой разумеющимся.

На фоне таких представлений даже слова пророка о том, что каждый отвечает за свой грех сам, что дети не несут ответственности за грехи родителей, а родители своей праведностью не гарантируют благополучия и спасения детям, звучали вызовом общественному мнению. А Иезекииль между тем идёт ещё дальше: он говорит о том, что праведность вообще не накапливается, как богатство или знания, что праведник, однажды согрешив, может из-за одного совершённого им греха умереть, а грешник, наоборот, может остаться в живых, если он раскается в своём грехе и обратится к Богу.

Такая духовная «арифметика» многим казалась совсем уж возмутительной: на одной чаше весов — множество грехов, а на другой — всего один добрый поступок, одно раскаяние. Как может одно доброе дело перевесить множество злых? Так же смотрели и на праведника: у него на счету множество сделанных им добрых дел и справедливых поступков; как может всего один грех перевесить всё сделанное им добро? Но в том-то и дело, что праведность несводима к простой арифметике, к подсчёту добрых и злых дел.

Праведность — не сумма заслуг, а духовное состояние. И, как всякое духовное состояние, оно реально лишь до тех пор, пока актуально. Прошлой праведности не бывает, бывает только настоящая. Согрешивший праведник — уже не праведник, а грешник. Можно было бы подумать, что такая строгость Бога по отношению к человеку безжалостна.

На самом же деле, однако, речь идёт вовсе не о безжалостности, а о сути духовной жизни, которая представляет собой не что иное, как отношения, связывающие человека с Богом и с другими людьми. Грех означает разрыв этих отношений, раскаяние и обращение — их восстановление. И неважно, что было прежде, до обращения: ведь Бог не ставит Себе целью припомнить человеку все грехи и попрекать его ими. Он хочет, чтобы грешник раскаялся, перестав быть грешником, обратился бы к Нему и получил ту полноту жизни, которую Он с радостью готов дать каждому.