Мысли вслух на Мк 9:14-29

Сегодняшний отрывок снова возвращает нас к теме исцелений, и на этот раз речь опять заходит об исцелении бесноватого. Но теперь исцелению бесноватого Самим Иисусом предшествует неудачная попытка, предпринятая апостолами (ст.18). Кроме того, в тексте появляется короткий, но многозначительный диалог о вере и неверии (ст.23–24). Связь, на первый взгляд, не совсем понятна: ведь исцеление получали порой даже язычники, как это было в случае с упоминаемой в этом же Евангелии сирофиникиянкой (Мк 7:25–30). Но многое здесь станет понятнее, если вдуматься в смысл слова «вера». В современном религиозном языке вера часто обозначает убеждённость в правильности тех или иных мнений или представлений о Боге, человеке, духовной жизни и прочих важных с религиозной точки зрения вещах. Между тем, и еврейское слово, которое переводится обычно на русский язык как «вера», и соответствующее ему греческое, которое и употребляет евангелист, обозначают не столько веру как убеждение, сколько верность и доверие тому, кому такая верность была обещана. Верность и доверие были основой отношений между Иисусом и всеми теми, с кем Он встречался во время Своего земного служения. Если с самого начала между Ним и теми, с кем Он общался, доверия не возникало, дальнейшее общение становилось невозможным, так же, как и в тех случаях, когда, однажды доверившись, человек затем по каким-то причинам изменял Иисусу. Но если отношения не устанавливались или разрывались, то и Царство Божие оказывалось для человека закрытым — ведь оно неотделимо от личности Самого Иисуса, а в таком случае не могло идти речи и об исцелении. Такой человек мог при этом оставаться при своих религиозных убеждениях, но убеждения и взгляды сами по себе не могут никому открыть Царство. И наоборот, доверие к Иисусу открывает его даже язычнику, у которого, как у пришедшей к Нему женщины-сирофиникиянки, никакого продуманного религиозного мировоззрения могло не быть вообще. Иисусу, как видно, важнее личные отношения с конкретным человеком или их отсутствие, чем его мировоззрение.

Эпизод с исцелением одержимого человека, с освобождением его от власти тёмных сил замечателен подробностью, на которую особо обращает внимание евангелист. Он пишет, что ученики Иисуса не могли изгнать беса из одержимого им человека, а удалось это лишь Самому Спасителю. Его слова о неверном поколении («роде») нередко воспринимают, как обращённые к родственникам одержимого человека, и в первую очередь к его отцу, который и привёл сына к ученикам Иисуса.

Между тем вопрос об адресате этих слов остаётся открытым — они ведь могли в равной мере быть адресованы и ученикам, которые не смогли сделать того, что им приходилось делать уже не один раз, хотя бы во время своей миссии, на которую в своё время посылал их Учитель. Тогда, во время той миссии, им приходилось изгонять бесов, освобождать одержимых людей от власти тёмных сил. Возможно, именно поэтому и обращается к ним отец одержимого — до него, вероятно, дошли слухи об исцелениях, совершаемых учениками этого таинственного Человека.

Оказалось, однако, что и ученики вовсе не так сильны, как о них рассказывают, и тогда остаётся лишь обратиться к их Учителю — если и Он не сможет помочь, значит, дело безнадёжно. Иисус, разумеется, справляется — и произносит те самые слова о неверном поколении. Уже после ученики спрашивают Его: так почему же у нас не получилось? Вопрос был резонным: они ведь помнили, что прежде-то получалось, и должны были воспринимать свою неудачу как досадный прокол, причину которого необходимо узнать с тем, чтобы в будущем избегать подобного рода ошибок. Иисус же в ответ говорит о молитве, без которой ничего не получится.

В поздних редакциях евангельского текста к молитве прибавляется упоминание о посте, которого нет в редакциях ранних — но это прибавление, существовавшее изначально, вероятно, в виде маргиналии, ничего кардинально не меняет: пост ведь имеет смысл лишь тогда, когда способствует усиленной молитве. Смысл ответа понятен: главная ошибка учеников заключалась в том, что они решили, будто уже чего-то достигли, что-то получили, приобрели некое новое качество духовной жизни, теперь уже неотъемлемое. Иисус же говорит им, что это не так, что все их достижения возможны лишь в контексте непрерывной духовной динамики, связанной с непрерывной же молитвой — только тогда возможны и чудеса, и исцеления, и изгнание злых духов.

Стоит человеку духовно остановиться, выпасть из этой духовной динамики — и он теряет всё, становясь совершенно бессильным, как ученики перед одержимым. Оно и неудивительно: ведь и чудеса, и исцеления возможны лишь благодаря силе Царства и его дыханию, а они существует лишь в непрерывной динамике, которая в свою очередь возможна лишь при непрерывных осознанных отношениях со Христом. Не случайно Иисус говорит о неверном поколении: ведь именно такие отношения и называются верой, которой не хватило ученикам.

Увидев славу преображенного Иисуса, ученики «спускаются с небес на землю» и в прямом, и в переносном смысле. Они видят бессилие своих братьев, неспособных помочь несчастному юноше, видят, как маловерие одолевает их и отца мальчика сильнее, чем любой бес. И действительно, вера — дар, ее нельзя накопить, ее можно потерять в одно мгновение, ее может не хватить в самый важный в жизни момент. В голосе Христа слышится почти отчаяние «если сколько-нибудь можешь веровать...». Но, даже когда не остается и «сколько-нибудь» веры, Христос никуда не исчезает, Он — объективная реальность, гораздо более реальная, чем все наши помрачения. И поэтому к Нему всегда можно прокричать: помоги мне, я не могу, не умею верить, но ведь Ты рядом, Ты любишь, Ты можешь помочь.

Сегодня мы читаем одни из самых непонятных слов Христа, которые смущают читающего: "о, род неверный! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас?". Род неверный - это не об изменниках, а о неверующих и неуверенных. О тех умах и сердцах, которые принимаясь за дело сразу уверены в невозможности его исполнения. О тех, кто за постоянным обвинением, критикой, упреками скрывает свою слабость, холодность и лень. О тех кто не может признать свою слабость и слепоту и довериться людям и Богу. О тех, кто потерял связь с Богом и все время находится в депрессии и плохом настроении. В таком состоянии мало кто может даже признать в себе такое состояние. Но один из пораженных таким унынием воскликнул: "верую, Господи! помоги моему неверию". Он увидел в Христе того, кто в силе, того, кто единственно может помочь. И его "верую!" - это слова человека, который в своем страдании ищет и находит опору в глазах, словах и действиях Христа. И знает, что просит Его помочь потому, что не знает другого способа. Видит в душе своей отсутствие веры и доверия. И не хочет быть посредником, не может стоять сам. Но просит не себе, но за другого. И Христос исцеляет по его просьбе бесноватого. И потом говорит, что род сей изгоняется постом и молитвой. И говорит Он здесь о том, как обретать веру, а не о том, почему ученики не смогли исцелить.

В рассказе об исцелении мальчика-эпилептика два раза звучит слово «неверие», так что оно становится каким-то тревожным рефреном, попросту доминантой рассказа. Иисус обращает эти слова, кажется ко всем, а не конкретно к отцу мальчика, но все-таки он главный, на кого падает вся тяжесть этих слов. И отец смиренно признает в себе неверие, хотя только помыслите, как ему это было тяжело. Это для нас слова о неверии звучат как что-то обычное. Мы уже пережили эпоху постмодерна со словами Германа Гессе о том, что вера и сомнение обусловливают друг друга как вдох и выдох, а тогда «неверие» звучало страшно. Воскресший Христос «упрекал их за неверие и жестокосердие» (Мк 16:14). Неверие Сам Господь приравнивает к жестокосердию. И даже хуже жестокосердия, потому что апостол Павел вопрошает: «Какое согласие между Христом и Велиаром? Или какое соучастие верного с неверным?» (2-е Кор 6:15 - т.е. верный и неверный так же разнятся, как Христос и дьявол. Мы должны это понять, прочувствовать, чтобы понять, что пережил отец мальчика и ученики, к которым эти слова тоже были обращены. Ибо мы привыкли к интеллигентской веротерпимости, а за последние годы в нашей стране стали даже как-то по-особому уважать атеистов как непримкнувших к большинству, к толпе, к массе. Но, «если мы неверны, Он пребывает верен» (2 Тим 2:13) Поэтому исцеление совершается. Обращают на себя слова: «И Он сказал им: этот род ничем не может быть изгнан: только молитвой». Непонятно, а чем же они могли пытаться его изгнать? Ведь Христос не медицине и не магии их учил, и все, кто слушал эти слова, это понимали, что они молитвой и пытались изгнать. Но Он очень просто и при том не терпящим возражения образом дал им понять, что не всякая молитва может быть названа молитвой.

Древние христиане, составляя распорядок церковных чтений, скорее всего, назначили читаемый сегодня отрывок из Евангелия от Марка на это воскресенье Великого Поста из-за слов Христа: «Сей род изгоняется только молитвой и постом». Из этих слов Спасителя сам собой напрашивается вывод, что молитва и пост не просто важные, но порой и незаменимые средства духовной жизни человека. При этом нужно иметь в виду, конечно, что слово «пост» (как и аналогичная фраза Евангелия от Матфея) здесь является относительно поздней византийской вставкой, и в оригинале евангелист Марк, скорее всего, написал «этот род не выходит ни от чего, кроме как от молитвы». Тем не менее, вопрос о том, почему нельзя обойтись в духовной жизни чем-нибудь более удобным, на первый взгляд кажется довольно естественным. Однако слова Христа точно расставляют все акценты, ведь без молитвы ты можешь заниматься нравственным самоусовершенствованием или благотворительностью, но вряд ли это будет духовной жизнью.

Но в рассказе евангелиста Марка есть слова, которые, быть может, не менее важны для нас в наших отношениях с Богом. Это слова отца одержимого подростка: «Верую, Господи, помоги моему неверию». Наверное, никто из нас не дерзнет сказать, что верует «целиком и полностью». Постоянное движение от доверия к уверенности и надежде путем накопления опыта веры — естественная и, дерзну сказать, необходимая составляющая духовной жизни. И в этом нам очень важно знать, что можно не прятать неверие, стыдливо изображая из себя гипотетического уверенного. Пример этого человека говорит о том, что нашу немощь в вере мы можем принести Христу и у Него Самого найти помощь и укрепление.

Сколько событий в одном эпизоде: жёсткая оценка, данная Иисусом Своим ближайшим ученикам, исцеление одержимого, напоминание ученикам о той смерти, которая предстоит Спасителю. Какая же между ними связь? Ну, между исцелением и словами Иисуса о неспособности учеников исцелить одержимого связь очевидна; а что же насчёт тех слов о Своей крестной смерти, которые говорит Иисус апостолам, как видно, вскоре после истории с одержимым? Конечно, одно с другим можно связать хотя бы потому, что речь в обоих случаях идёт о непонимании учениками неких основополагающих для духовной жизни, для жизни в Царстве вещей. Без Воскресения Царства быть не может, как не может быть его без молитвы, без постоянной обращённости к Богу. Но есть тут и связь более глубокая: ведь, в сущности, в обоих случаях можно говорить о том, что в жизни учеников недостаёт самого Царства, недостаёт той полноты его жизни, без которой никому не помочь и никого не исцелить. И самим себе тоже не помочь: настанет день, когда все без исключения апостолы потеряют всякую надежду на то торжество Царства, свидетелями которого они, казалось, были ещё так недавно, когда находились рядом с Учителем. Но ведь и с одержимым то же самое: пока Учитель рядом, всё идёт хорошо, но вот, Его рядом не оказалось, и… Наверное, приобщиться к жизни Царства не так просто, мало его просто ощутить, хотя бы даже ощутить неоднократно. Что-то должно измениться в самом человеке, как изменилось в апостолах гораздо позже, в день Пятидесятницы. Чтобы жизнь в Царстве стала не эпизодом, а нормой. Наверное, только это и можно назвать спасением в полном смысле слова.

«Все возможно верующему». Но что это «все»? Все, что я хочу? Все, что хочет Бог? Все, что необходимо Ему и мне? Это совершенно непонятно. Именно с мыслей об этом фрагменте начинает свою книгу «Два образа веры» Мартин Бубер. «Это повествование целиком построено (по ветхозаветному образцу) на двух ключевых словах  — «верить» и «мочь». Оба слова настойчиво повторяются снова и снова, чтобы внушить читателю, что здесь он должен раз и навсегда получить наставление о том, как соотносятся между собой два сущностных состояния человеческого бытия  — «верить» и «мочь»», пишет он. Но я не могу творить чудес и моя вера это чудо ощущаемое как данность. Но я не могу выйти из окна и пойти по воздуху. Где пересекаются эти «верить» и «мочь», ведь это не «все», их пересечение не обнимает всего, что мыслимо. Ибо я не могу прийти в больницу и не дать умереть ребенку от рака, хотя ощущаю в себе самую большую веру, какая только есть, была и будет. Я даже порой не могу прийти и оплатить лечение, потому что у меня нет денег, а это совсем уже не чудо исцеления. Так почему же «все возможно верующему»?! Далее Бубер пишет: «В истории о Симоне Маге (она принадлежит сфере, соприкасающейся с новозаветной) это показано очень наглядно. Симон, сознавая свою веру в то, что он  — «великая сила Бога», обладает уверенностью, что может летать. Он ломает себе шею, спрыгнув с вершины Капитолийского холма в присутствии Нерона и его приближенных». Но ведь эта история напоминает нам другую, историю искушений Христа. Так вот, что такое это «все» – это все пространство пересечения «верить» и «мочь», кроме того места, где мы искушаем Бога, искушаем, значит, уже не любим. Это трудно понять, может быть невозможно, но прожить это необходимо.

Ученики Иисуса не понимают того, что Он говорит им о Своём воскресении. Традиционные представления о воскресении предполагали только всеобщее воскресение в день Суда, который в сознании евреев евангельской эпохи, скорее всего, уже совпадал с днём прихода Мессии и торжества мессианского Царства.

Апостолам было непонятно, как может Мессия воскреснуть раньше остальных, так же, как и то, почему Он вообще должен умереть: ведь традиционные для тех времён мессианские представления ничего такого не предполагали. Согласно тем же традиционным мессианским представлениям, незадолго до дня Суда и прихода Мессии с небес должен спуститься пророк Илия, о котором существовало основанное на свидетельстве св. Писания предание, что он не умер, а был взят на небо живым. Вот этими-то традиционными представлениями и были обусловлены вопросы и недоумения апостолов.

Иисус отвечает им несколько неожиданно: Он не отвергает предания об Илии, а переосмысливает его в довольно неожиданном ракурсе. Иисус говорит о том, что Илия уже пришёл, но его не узнали, намекая на Иоанна Крестителя. Казалось бы, налицо аллегория. Но дело обстоит не так просто: ведь за аллегорией в данном случае стоит реальность, связанная с духовной цельностью и преемственностью Традиции. Конечно, ожидать возвращения Илии так, как ожидали его в народе, не приходилось.

Иоанн Креститель сделал именно то, чего ожидал народ от возвратившегося Илии: приготовил его, насколько это было возможно, к приходу Мессии. Конечно, он свидетельствовал народу не о таком Мессии и не о таком Царстве, которые соответствовали народным представлениям.

Сам Иисус этим представлениям не соответствовал настолько, что Ему даже приходилось на протяжении довольно длительного времени скрывать Своё мессианство. И главной целью Его служения было приобщить к Царству, которое Он принёс в мир, как можно больше людей. К Царству, которое, вопреки народным ожиданиям, оказалось, по собственным Его словам, «Царством не от мира сего».

Снова мы читаем о том, что Сыну Человеческому надлежит пострадать и быть уничижену, и в третий день воскреснуть. Вряд ли круг церковных чтений «случайно» предлагает нам сейчас именно эти отрывки. Сам Господь говорит о Своих Страстях: «На сей час Я и пришел». Смысл и цель рождения Спасителя в Вифлееме не в том, чтобы сделать нашу жизнь немножко легче и приятнее. Он приходит для того, чтобы разделить с нами и уничтожить нашу смерть. Именно поэтому празднование Рождества с древности имеет в Восточной Церкви целый ряд особенностей, сближающих его с Пасхой. В известном смысле вся жизнь Христа с самого начала была путем Креста и Воскресения. И, умиляясь и радуясь Христу-Младенцу, нельзя забывать об этом.