Мысли вслух на Рим 14:1-26

Павел всегда с уважением относился к людям, соблюдающим нормы и правила своей религии. Но, с другой стороны, в церковных общинах в те времена было немало таких, кто «не различал дней», язычников, а фактически, просто, выражаясь современным языком, светских людей, для которых никакая религия сама по себе не была интересна. Как тут было поступить? Ведь у людей религиозных такое отношение к религии вызывало, как минимум, недоумение. Но Павел, как видно, не спешит их поддерживать. И это едва ли нас удивит, если мы поймём мотивы, которыми руководствуется апостол. Сам Павел был, конечно, человеком религиозным, он сам говорит о себе, как о «фарисее от фарисеев». Но он отнюдь не абсолютизирует собственную религиозность. И на то есть причины. Если бы религия могла быть спасением сама по себе, если бы она могла открыть своим адептам путь в Царство, апостол, наверное, относился бы к ней по-другому. Но он прекрасно понимает, что, будь оно так, Христу не надо было бы приходить к нам, чтобы нас спасти. А если религия не спасает, если она — дело человеческое, то и относится к ней надо соответственно, как к делу человеческому. Если есть в церкви люди, которым религия важна, это дело их совести, и, конечно, апостол был далёк от того, чтобы бороться с чьей бы то ни было религиозностью. Но он прекрасно понимал и все опасности, которые несёт религия для духовной жизни. А одной из главных опасностей была как раз абсолютизация религиозными людьми своей религиозности, как единственно возможной и единственно приемлемой формы христианской жизни. Такая абсолютизация не только отталкивала людей нерелигиозных, она искажала саму суть христианства, которое при таком подходе превращалось в род новой религии, тем самым выхолащиваясь и теряя свою духовную суть. И Павел выступает резко против — не религии как таковой, а абсолютизации всякой религиозности, в том числе и той, носителем которой был он сам. Избежать же такой абсолютизации можно было лишь одним способом: оставив выбор религии на усмотрение каждого члена церкви. С тем, чтобы каждый сам выбрал наиболее подходящую ему форму жизни в Церкви, а значит, и в Царстве.

В римской церкви бок о бок жили иудео-христиане, строго соблюдавшие все религиозные установления, и недавние язычники. Для ревнителей религиозных обычаев и традиций их соблюдение было неотделимо от самой возможности войти в Царство и пребывать там. Для одних вопрос о кошерной пище был вопросом духовной жизни и духовной смерти, другие относились к нему достаточно равнодушно. Павел же советует оставить спор о тонкостях религиозных установлений, которые, как он считает, вполне могут быть предоставлены на усмотрение каждого.

И дело тут не только в том, что у каждого обретшего Царство свои отношения с Тем, Кто ему это Царство открыл. Дело в том, что религиозность как таковая вообще не имеет прямого отношения к Царству. Для тех, кто уже обрёл Царство, всё оказывается одинаково действенным на духовном пути: религиозные праздники и их отсутствие, еда и воздержание от еды, и даже сама жизнь или смерть, ведь и они в Царстве перестают быть тем, чем являются в этом мире, так что смерть в Царстве оказывается лишь продолжением жизни в иной её форме.

В таком случае споры о религиозных обрядах или, тем более, осуждение тех, кто смотрит на них не так, как привычно людям религиозным, становятся не просто бессмысленными, но и прямо вредными, ведь такие споры нередко приводят к осуждению тех, кто осуждения вовсе не заслуживает. Каждый ищущий Царства и обретший его предстанет на суд Божий и даст Ему отчёт во всём, что сделал. Прежде ещё отчасти можно было судить по внешним, религиозным признакам о духовной жизни человека, так что несоблюдение тех или иных (в первую очередь, основополагающих) религиозных норм могло стать основанием для суждения о духовной жизни и о духовном состоянии человека. Теперь, когда речь идёт уже о жителях Царства, религиозный критерий перестаёт работать вообще. Лишь открытое нарушение заповедей, особенно тогда, когда нарушающий их ни в чём не раскаивается, действительно несовместимо с пребыванием в Царстве. Религиозность же как таковая не имеет для Царства особого значения. Главное, чтобы она не мешала, чтобы не приводила к осуждению тех, кто его вовсе не заслуживает, и чтобы споры о религии не отпугивали тех, кто ищет в Церкви не новой религии, а Царства.

В Римской церкви вопрос соблюдения (или несоблюдения) религиозных предписаний иудаизма стоял достаточно остро: христианская община Рима была очень разнородна. Там должно было быть немало евреев: ведь еврейская община Рима была в Римской империи одной из крупнейших общин диаспоры, и среди римских евреев наверняка было немало принявших Христа.

Но не меньше, вероятно, было в Римской церкви и недавних язычников: Рим был самым крупным городом империи, там было немало интересующихся и иудаизмом, и разного рода новыми духовными движениями, так, что почва для проповеди там была благоприятная. И вот тут-то, когда евреи сталкивались в христианской общине с недавними язычниками, и начинались разного рода коллизии на религиозной почве, в основном связанные с вопросами соблюдения шаббата и кашрута. Для язычников, даже активно интересовавшихся иудаизмом и посещавших синагогу (таких в еврейской среде называли обычно «боящимися Бога»), соблюдение иудейских религиозных предписаний обязательным не было.

И став христианами, они не видели для себя ни смысла, ни необходимости их соблюдать. Для них все дни были одинаковыми, и некошерное мясо с римских базаров они, как и прежде, ели без раздумий и без опасений. Но за одним столом с ними сидели евреи, которые со стола язычника могли позволить себе взять разве что какие-нибудь овощи или фрукты: кошерность всего остального на языческом столе была под вопросом, и правоверный еврей, соблюдающий все заповеди своей религии, не стал бы даже прикасаться к некошерной пище.

То же и с шаббатом, да и с другими иудейскими праздниками: для иудеев тут действовала целая система ритуальных запретов и ограничений, которая у недавнего язычника не вызывала ничего, кроме улыбки. Вставал закономерный вопрос: считать ли соблюдение религиозных норм и предписаний иудаизма обязательным для всех христиан? В принципе, состоявшийся незадолго до написания послания в Иерусалиме Апостольский собор ответил на этот вопрос отрицательно, решив, что язычникам, принимающим Христа, вовсе не обязательно становиться иудеями.

Но на практике вопрос стоял шире: имеет ли религия какую-то ценность для христианина сама по себе? Даёт ли она какие-нибудь преимущества тем, кто её хранит? Павел не отвечает на этот вопрос так однозначно, как, возможно, хотелось бы кому-то из адресатов его послания. Он оставляет его на усмотрение каждого члена Церкви, требуя лишь одного: не навязывать никому своей религии или своей безрелигиозности.

Павел ведь прекрасно понимает, что христианство — не новая религия, идущая на смену иудаизму или каким-то языческим культам, а жизнь со Христом в Его Царстве. Кому-то религия может в этом помочь, и тогда человек волен использовать её для достижения цели, а кому-то она скорее помешает, и такому не надо её навязывать, требуя от него соблюдения бесполезных для него норм и правил. Главное — жизнь в любви Христовой, а остальное лучше оставить на усмотрение каждого. В том числе религию.

Чем отличается существование человека от бытия любого другого тварного существа? В первую очередь, постановкой вопроса о смысле: зачем, для чего я живу? Бессмысленное существование пусто и недостойно человека, и такова же жизнь ради себя самого — это жизнь растения или животного, но не человека. Не всегда человек может сказать, что он уже нашел, определил для себя этот смысл, но сам поиск этого смысла уже наполняет его жизнь содержанием.

И вот мы сегодня читаем, что пишет о своей жизни апостол Павел, нашедший ее смысл на пути в Дамаск (Деян. 9). Для него главное — это отношения с Богом, принадлежность Ему. Именно Бог, сотворивший мир по Своему замыслу, придает и смысл всякому творению, и наше бытие осмысленно, когда оно соответствует этому Божественному смыслу. Тогда и получается, что мы живем не для себя, а для Господа. Ему принадлежит любой момент нашего существования, в том числе и смерть. А это означает, что смерть — не очень важное событие в нашей жизни, потому что она ничего не меняет в самом главном — нашей принадлежности Богу.

Иногда при серьезных разговорах с людьми складывается впечатление, что самое главное событие человеческой жизни — это смерть. Только при столкновении со смертью или при размышлении о ней мы начинаем ценить жизнь и даже, может быть, задумываться о Боге. Для апостола Павла (и вообще в христианстве) все наоборот. На первом месте Бог, Его вечное существование, Его полнота жизни. Следующий по значению факт — это наша принадлежность Ему. И уже в этом свете рассматривается вопрос о нашей человеческой жизни и смерти. И тогда оказывается, что моя физическая смерть ничего не меняет в том, что более значимо: в существовании Бога и в моей принадлежности Ему, — а значит, она не очень важна в моей жизни, она не может ее прекратить. В этом, наверное, и состоит Христова победа над смертью в моем конкретном случае.

14-я глава послания к Римлянам часто наводит на довольно грустные мысли. Как ни увиливай, а все же слова апостола Павла в сегодняшнем отрывке из этой главы звучат довольно неожиданно при сравнении с жизнью современных христиан. Точнее, с теми ее принципами, которые мы обычно называем духовностью или духовным стилем. Царство Божие, видите ли, не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе! Спрашивается, почему же в таком случае мы до такой степени погребены под правилами поста, что порой принимаем их за суть своей веры? Про мир тоже неплохо вспомнить, когда мы митингуем против кого-нибудь... А уж слово «радость» кажется нам совершенно чужеродным.

История христианской Церкви до некоторой степени объясняет, как сложилась та «духовность», с которой мы сегодня имеем дело, только говорить об этом неинтересно и бесполезно. Апостол Павел в сегодняшнем отрывке сам, в сущности, объясняет, почему мы принимаем все это: чтобы не подавать другим повод к соблазну. Но есть в его словах одна важная вещь, на которую стоит обратить внимание. Само изобилие наших правил о том, что и как надо делать, показалось бы апостолу и его современникам весьма странным, потому что они знали то, что мы забыли: «все мы предстанем на суд Христов» и «каждый из нас за себя даст отчет Богу».

Забвение этого факта ведет к тому, что ты начинаешь без остановки поучать других. Вероятно, имеет смысл внимательно прислушиваться к словам Христа «кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном» (Мф. 5:19). Может быть, Господь имел в виду не инструкции в школьном стиле, а пример и воодушевление? Это важно, потому что, не думая об этом, ты рискуешь жить в Новом завете, как в Ветхом.

Павел обращает внимание на то, что может разрушить мир внутри церковной общины. Как быть, если за один стол во время трапезы хлебопреломления садятся правоверные евреи, для которых важны все религиозные предписания иудаизма, и язычники, которым до этих предписаний нет никакого дела?

Можно ли поставить на стол некошерную пищу только потому, что для христиан вопросы кашрута уже неактуальны? С одной стороны, можно, и никаких обвинений в отступничестве отказывающемуся от кошерной пищи предъявить нельзя. Но, с другой стороны, есть ведь ещё и отношения между членами общины. Отношения взаимной любви. Апостол прекрасно понимает, что за религию человек цепляется вовсе не от силы, а от слабости.

От духовной слабости, которая, не позволяя человеку пережить отношения с Богом и со Христом во всей полноте, заставляет его искать опоры в том, что не имеет прямого отношения ни к Царству, ни к духовной жизни.

Религия — это костыли. Но можно ли отбирать костыли у того, кто не может без них обойтись, только потому, что другие, здоровые и сильные, прекрасно без них обходятся? Очевидно, нет. И даже бравировать своей силой и своим здоровьем перед теми, кто их лишён, не очень-то по-братски. Конечно, речь не идёт о том, чтобы здоровые изображали из себя больных или вели себя, как больные.

Но уж если так вышло, что путь приходится делить с теми, кто не может обойтись без костылей, именно здоровым приходится подстраиваться при движении по дороге под больных, а не наоборот. Конечно, человеку, ощущающему свою силу, всегда хочется дать ей волю и проявить себя во всей полноте. Но тогда о слабых, о тех, кто не может угнаться за сильными, придётся забыть. А вместе с ними придётся забыть и о любви, без которой никакая сила ничего не стоит.

В яхвизме, как и в иудаизме, понятия чистоты и нечистоты были ключевыми в религиозной жизни. На первый взгляд может показаться, что это сугубо ритуальные ограничения, частично заимствованные из языческого мира. Но это всё же не совсем так. Понятия чистоты и нечистоты были связаны с теми представлениями о жизни и человеке, которые были свойственны ещё допленному яхвизму и которые затем стали обычными и для иудаизма тоже. Библия описывает человека как двуединое, духовно-природное существо.

Бог «вдувает» человеку «в ноздри» (так в еврейском тексте) то дыхание жизни, которое и делает его человеком. А сама человеческая жизнь — это поток, который включает в себя и духовную, и природную составляющую. Божье дыхание жизни соприкасается в нём с природой, проникая в неё и меняя её качество. Этот поток жизни и называется тем еврейским словом, которое на русский язык переводят обычно как «душа».

Естественно, что интенсивность и качество этого жизненного потока могут быть разными. В мире и в человеческой жизни есть нечто такое, что засоряет его русло и замедляет течение — это и называется на библейском языке нечистотой или скверной. В первую очередь, конечно, оскверняют человека последствия совершённого греха. Но в дохристианские времена были в мире и другие вещи, которые могли осквернить человека, привести к обмелению и истощению потока его жизни.

Всё, что имеет отношение к смерти, распаду, энтропии — всё такое уменьшало меру полноты жизни человека и снижало её качество. А в таком состоянии и встреча с Богом оказывалась для человека проблематичной, а то и вовсе невозможной: ведь чтобы встретиться с Ним, пережить реальность Его присутствия на том месте, которое Он Сам выбрал, нужно уже обладать неким минимумом полноты и интенсивности собственного существования.

В шеоле, в царстве мёртвых, Бога не славят потому, что Его присутствие там не обнаруживает себя: ведь то существование, которое ведут там умершие — это существование по минимуму, когда поток жизни почти уже совершенно иссяк. До прихода Христа всё это приходилось учитывать. Но со Христом в мир вошло и Царство со всей своей полнотой жизни, прежде невиданной и неизвестной.

Теперь каждому, кто живёт этой жизнью, можно уже не опасаться того, что какие-то процессы в непреображённом мире помешают ему жить всей полнотой жизни Царства. Теперь помешать человеку может лишь его собственный грех. И, конечно, страх нечистоты: ведь страх часто сам создаёт свой собственный предмет. Кто по-прежнему боится нечистоты падшего мира, тот непременно столкнётся с её на себя воздействием. Остальным же, выбравшим Христа и Царство, можно на этот счёт не беспокоиться: ведь дыхание Царства сильнее любых разрушительных сил мира сего.

Непобедима в человечестве мечта об идеальном обществе, где все будет хорошо, справедливо и изобильно. Только почему-то не получается. Может быть, дело в том, что каждый из нас считает, что общество плохое, а я-то хороший. Христос, говоря о Царстве Божием, всегда подчеркивает духовный характер этого Царства, его осуществление внутри человека, а не в «обществе». Об этом же пишет и апостол Павел: наша принадлежность Христу определяется не внешними и телесными категориями, а действием Святого Духа в нас.

Как-то скучно это звучит, не вдохновляет, не правда ли? Куда лучше было бы: «Будем искать того, что служит к нашему самоутверждению и ко взаимному удовольствию». Слово «мир» нам напоминает старые лозунги о борьбе за мир, а «назидание» — самых противных учителей в школе.

Почему это так? Как получилось, что в нашем восприятии так извратились эти замечательные слова? Ведь «мир» — это не просто отсутствие войны и даже не отсутствие вражды. В библейском языке «шалом» — это состояние Творения в седьмой день, когда Бог, совершив всё, отдыхает, когда всё «хорошо весьма». Таковы же «новые небо и земля», о которых говорится у пророков и в книге Откровения, тот новый мир, который можно сопоставить с исходным значением греческого слова «космос», слова, от которого происходит «косметика», потому что Космос — это Вселенная, наполненная красотой. «Мир» — это подлинная цельность, гармония, порядок и красота. И именно этого призывает нас искать апостол Павел, такого мира внутри нас и в наших отношениях друг с другом, который создается только Богом.

А слово «назидание» описывает не нотацию, а взращивание, умножение добра, того, что хорошо. Здесь еще одна удивительная вещь, связанная с Богом. Сам Бог и есть Добро, и Он бесконечен, поэтому во всем, что связано с понятием добра, не действуют обычные законы сохранения типа «если где-то что-то прибавилось, значит где-то столько же убавилось». Когда мы чем-то хорошим (любовью, утешением, знаниями и т.д.) делимся с другим, то у другого этого прибывает, а у нас не только не убывает, но тоже каким-то неожиданным образом увеличивается, происходит взаимное назидание, взаимное возрастание в добре, совместное движение к истинному Добру, к Богу.

В своих посланиях Павел немало места уделяет рассуждениям о роли и месте религии в церковной жизни. В первохристианской церкви в одной общине нередко оказывались религиозные евреи («обрезанные», «иудеи») и нерелигиозные представители других народов, населявших Римскую империю («необрезанные», «язычники»). Язычество в ту эпоху уже не означало принадлежность к той или иной религии, язычниками называли тогда тех, кого сегодня мы назвали бы светскими людьми. Неудивительно, что между двумя этими группами внутри Церкви назревал конфликт: они были слишком непохожи. Для еврея следование всем нормам и правилам иудаизма было делом само собой разумеющимся, они не представляли себя в одной общине с людьми, для которых религия безразлична. Между тем, большинство обратившихся ко Христу недавних язычников были именно такими: им нужен был Христос, а не иудаизм. Евреи же нередко настаивали на обязательности для всех соблюдения правил собственной религии, нередко утверждая, что, не соблюдая их, спастись невозможно: ведь для них они ассоциировались с Торой как таковой, без которой в Царство не войти. Что было делать? Ведь недавние язычники были так же искрении и чистосердечны в своём неприятии иудаизма, который был им действительно чужд, как евреи в следовании ему, без чего они не могли представить себе жизни не только в нынешнем веке, но и в будущем. Как было совместить два этих подхода? Сам Павел был уверен в том, что религия, как таковая для спасения необходимой не является: ни обрезание, ни «дела Закона» сами по себе не спасают. Но что, если без всего этого для человека и Тора не Тора, и Царство не Царство? Такому человеку действительно было бессмысленно говорить о ненужности религии, ему надо было дать возможность взять свою религию с собой в Царство. Тому же, кто мог без неё обойтись, навязывать её не следовало. Решение оставалось за самим человеком. Но оно должно было быть осознанным и однозначным: ни игра в религию, ни произвольный от неё отказ для полноценной духовной жизни не годились. И апостол предлагает простой критерий: если совесть человека спокойна, значит, с духовной жизнью у него всё в порядке. И тут уже неважно, религиозен ли он, или нет. Ни искренняя религиозность, ни искренний отказ от религии духовной жизни не вредят. Вредит лишь та неопределённость, которая и заставляет человека метаться, лишая его духовного спокойствия. И Павел призывает каждого выбрать тот образ жизни, который ему ближе, ничего не навязывая другим. Выбрать искренне и однозначно.

Продолжая разговор о религии в её отношении к Царству, Павел предлагает критерии, которыми можно руководствоваться в том, что касается религиозных обязанностей. Прежде всего, он обращает внимание, что в Царстве в принципе нет и не может быть ничего такого, что было бы греховно или нечисто само по себе, ведь грех и нечистота не могут быть частью Царства по определению. Проблема возникает тогда, когда кто-то из живущих в Царстве начинает видеть грех или нечистоту там, где их нет; в этом случае для видящего ситуацию таким образом они могут стать реальностью, сделав для него жизнь в Царстве проблематичной (ст. 14). Конечно, если бы Царство уже теперь было явлено миру во всей своей полноте, такого рода проблемы были бы лишь проблемами отдельных, конкретных людей. Но Царство ещё не раскрылось полностью, оно лишь завоёвывает мир, и прежний порядок вещей, ещё не до конца преобразившись, может оказывать влияние на умы не только ищущих Царства, но и тех, кто уже соприкоснулся с ним. Не каждый из обретших Царство пока ещё укоренён в нём настолько, чтобы всё, связанное с прежним порядком вещей, включая религию, стало бы для него духовно безразличным, и с этим приходится считаться, чтобы кто-нибудь не потерял Царства лишь из-за того, что живущие рядом с ним не сочли нужным снизойти к его слабости (ст. 15 – 16).

Проблема религии здесь, как видно, связана уже не с духовным наполнением религиозности как таковой, а с воздействием её на души ищущих Царства и тех, кто только что его обрёл (ст. 13). Но есть и другой критерий, позволяющий убедиться в собственной искренности перед Богом. Речь идёт о сомнениях, которые вполне естественным образом могут появиться у того, кто не следует общепринятым религиозным нормам. И здесь апостол весьма категоричен: если есть хотя бы малейшее сомнение в своей правоте, значит, речь идёт именно о нарушении нормы, а не о свободе, свойственной живущим в Царстве (ст. 21 – 22). В самом деле, общепринятые нормы можно просто нарушать, не считаясь с ними, а можно быть выше их. Но опыт Царства исключает сомнения, и, если они всё же появляются, то можно сказать с уверенностью, что речь идёт именно о нарушении нормы. Но, поскольку живущий в Царстве не игнорирует общепринятые религиозные нормы и правила, он лишь чувствует себя совершенно свободным в том, что касается религии, ему не составляет труда им следовать ради духовной пользы ближнего. Главной задачей в отношениях с ближним для живущих в Царстве оказывается сохранение того мира и радости, без которых нет Царства, а не борьба с религиозностью как таковая. Потому-то им и не составляет труда следовать религиозным нормам и правилам, если это облегчает жизнь ближнему (ст. 17 – 21).

Приготовление к Посту завершается чтением слов Христа, переданных нам евангелистом Матфеем, о том, что такое пост и молитва. В Нагорной проповеди Господь говорит ученикам, что пост и молитва имеют смысл только втайне от людей. Только когда они становятся событиями твоих глубоко личных отношений с Богом и кроме Бога не видны никому, только в этом случае пост и молитва имеют смысл. Господь предупреждает нас о тонком соблазне «показаться постящимся пред людьми». В это время поста враг наш и в самом деле искушает нас желанием показаться, чтобы окружающие подумали (пусть хотя бы не вслух): «Ах, какой благочестивый, ну прямо святой...». Вот это «Ах!» уничтожает весь смысл поста. Разрывайте сердце ваше, а не одежды ваши, как читали мы в среду у пророка Иоиля.

И еще Господь говорит нам сегодня о молитве: не будьте многословны, как язычники. Ничего не значат ни продолжительность молитвы, ни число сказанных в ней слов. Только движение души к Богу придает молитве ценность. И заканчивается сегодняшнее чтение молитвой «Отче наш». У апостолов был обычай произносить эту молитву трижды в день: утром, днем и вечером. Несомненно, апостолы молились и сверх того, но эти три раза стали для христиан своего рода духовным каркасом, на котором держится весь день — и вся жизнь.

"Ибо ныне ближе к нам спасение, нежели когда мы уверовали". С момента нашего обращения ко Христу, мы смотрим на мир уже другими глазами. Для каждого что-то меняется в его жизни. И принимая Причастие, мы становимся ближе Христу. Мы принимаем Его и тот путь спасения, который Он нам предлагает. И каждый из нас "будет восставлен, ибо силен Бог восставить его". Мы падаем и поднимаемся на нашем пути вслед за Христом. И нам уготовано падение в глазах этого мира, как путь спасения. Мы сами увидим глубину своего падения в покаянии. И Он восставит нас по милости своей. Восставит в день Воскресения мертвых в Жизнь вечную.

Сегодняшнее чтение из послания к Римлянам — один из самых важных отрывков Писания, если среди них вообще могут быть более и менее важные. Он должен лежать в основе представлений христиан о том, какие средства духовной жизни следует применять и как к ним относиться. Богооткровенная религия на практике отличается от идолопоклонства в первую очередь тем, что средства в ней не становятся целью. На вопрос о том, что нужно делать, чтобы наследовать жизнь вечную, апостол дважды говорит «облекитесь» (ένδύω, endyo означает одевать что-то на себя или всецело предаваться чему-либо): облекитесь в оружие света и в Господа Иисуса Христа. Не «приведите плоть в нужный вид» (вегетарианской диетой или иными средствами), но облекитесь в оружие света. Материальная природа человека требует известного попечения, ее силы нужно поддерживать и ее же нужно обуздывать, чтобы она не становилась главным, но: попечения о плоти не превращайте в похоти. В отличие от стоиков и эпикурейцев, апостол утверждает, что добрая жизнь и мудрое попечение (πρόνοια, pronoia, мудрость, осторожность, забота) о плоти не приводят нас к цели автоматически. Строго говоря, этот текст не приветствует ни бесконтрольности плотской стороны человека, ни умерщвления плоти как главного смысла жизни. Впрочем, в наше время, как и во времена апостола, первая опасность более актуальна, чем вторая.

Второе, и не менее важное в сегодняшнем отрывке: немощного в вере принимайте без споров о мнениях. Апостол утверждает, что не следует нам дискутировать о средствах духовной жизни (конкретно речь идет о посте). Мы отчитываемся в них перед Богом, а не друг перед другом. Между прочим, нельзя не заметить, что на протяжении всей нашей истории, равно как и в настоящее время, исполнить эти слова для многих из нас — непосильная задача. С другой стороны, эта свобода распространяется апостолом на область средств духовной жизни, но отнюдь не на содержание веры, как иногда пытаются это представить.

Наконец, небесполезно услышать слово оригинала: в 1-м стихе 14 главы апостол говорит: «Немощного в вере…». Άσθενής τή πίστει, astenis ti pistei, астеничный в вере. Так и возникает перед глазами, как в зеркале, тощий астеничный персонаж с обескровленной физиономией и вяло повисшими руками. По-русски мы называем это бледной немочью. Вот так мы верим. И вот поэтому сосредоточиваемся на себе, собственной духовной немощи и внешних проявлениях благочестия. Преодолевается это, как известно, только Кровью Иисуса Христа.