Мысли вслух на Ин 14:27

Описывая Царство, Иисус прибегает к традиционному для яхвизма и иудаизма образу виноградника, виноградной лозы. Но в этот традиционный образ он вкладывает новый смысл, связанный с сутью того Царства, которое Он принёс в мир. Конечно, здесь находится место и традиционному пониманию Царства, как места, где действует лишь одна воля: воля Бога, створившего мир. Не случайно Иисус говорит, что «князь мира сего» «в Нём не имеет ничего»: ведь Царство, принесённое Им в мир, существует не по законам этого мира, так, что «князь мира сего» не может иметь над ним никакой власти, даже несмотря на то, что, пребывая в нашем непреображённом мире, Царство постоянно с ним соприкасается. Но образ виноградной лозы становится также и образом отношений Царства, где все связаны друг с другом и со Христом так же, как ветви на виноградной лозе. Связь эта абсолютная, непосредственная и органическая: каждая ветвь — продолжение лозы, если её оторвать, она засыхает. Все ветви живут с лозой одной жизнью, питаясь с ней одними соками из одного источника. Очевидно, таким же образом связаны жители Царства друг с другом и со Христом. С этой точки зрения Царство можно определить, как единое пространство отношений, связывающих между собой всех его обитателей, в центре которых Христос. И именно факт присутствия Христа делает Царство Царством. Ведь для того, чтобы оно оставалось самим собой, необходимо такое постоянство отношений, такая их устойчивость, какие немыслимы в падшем мире для повреждённой грехопадением человеческой воли. Лишь воля Того, Кто, будучи Человеком, остался неподвластен греху, может стать основой устойчивого единства, необходимого, как непременное условие существования Царства в нашем преображающемся, но ещё не преображённом мире. Именно это, как видно, и имеет в виду Спаситель, говоря «без Меня не можете делать ничего». Конечно, человек даже в падшем состоянии иногда может с Божьей помощью сделать что-нибудь хорошее. Но сделать что бы то ни было для Царства возможно, лишь будучи частью Царства. А быть его частью невозможно без духовного единства с Тем, Кто составляет его духовную основу, Кто является тем духовным стержнем, на котором держится Царство. Один конец этого стержня удерживает Бог, воскресивший из мёртвых Своего Сына. На другом — мы, считающие себя христианами и по мере сил пытающиеся ими быть. А между нами Царство, через нас входящее в мир.

Для описания возможного единения с Собой Христос выбирает образ виноградной лозы. Даже при том, что, как и всякий образ и всякая притча, этот образ ограничен, все же он потрясающе точен. Он показывает нашу жизнь сразу со многих сторон, точно описывая наше место по отношению к Богу. С одной стороны, мы не можем быть больше, чем мы есть, мы не способны приносить плод сами по себе. Мы — только ветви, которые без лозы — ничто (см. Ин. 15:5). С другой стороны, мы не можем быть чем-то меньшим того, что задумал о нас Бог. Ведь, говоря об отсекаемой за бесплодность ветви (см. Ин. 15:2), Христос призывает нас к ответственности: раз уж мы называемся ветвями, то надо ими быть. И еще этот образ очень ясно дает понять, что мы не одни в Церкви. Нас - ветвей — много, но все мы питаемся соком от одной лозы. И, как потом скажет апостол Павел (см. 1 Кор. 12:12-27), когда страдает одна ветвь — страдают с ней и лоза, и все остальные ветви. А когда радуется одна ветвь — с ней радуются и лоза, и другие. Когда один совершает добрый поступок — всей Церкви радость. Когда один грешит — всем становится больно. В первую очередь, Христу.

В Страстную пятницу, в Страстную пятницу, которая не далека от нас, а близка как никогда, пусть нас и не было тогда на свете, владыка Антоний митрополит Сурожский говорил с амвона такие слова. «<...> Мать стояла у Креста; Ее Сын, преданный, поруганный, изверженный, избитый, истерзанный, измученный, умирал на Кресте. И Она с Ним со-умирала... Многие, верно, глядели на Христа, многие, верно, постыдились и испугались и не посмотрели в лицо Матери. И вот к Ней мы обращаемся, говоря: Мать, я повинен – пусть среди других – в смерти Твоего Сына; я повинен – Ты заступись. Ты спаси Твоей молитвой, Твоей защитой, потому что если Ты простишь – никто нас не осудит и не погубит... Но если Ты не простишь, то Твое слово будет сильнее всякого слова в нашу защиту... <...>Вот, встанем перед судом нашей совести, пробужденной Ее горем, и принесем покаянное, сокрушенное сердце, принесем Христу молитву о том, чтобы Он дал нам силу очнуться, опомниться, ожить, стать людьми, сделать нашу жизнь глубокой, широкой, способной вместить любовь и присутствие Господне. И с этой любовью выйдем в жизнь, чтобы творить жизнь, творить и создавать мир, глубокий и просторный, который был бы, как одежда на присутствии Господнем, который сиял бы всем светом, всей радостью рая. Это наше призвание, это мы должны осуществить, преломив себя, отдав себя, умерев, если нужно – и нужно! – потому что любить – это значит умереть себе, это значит уже не ценить себя, а ценить другого, будь то Бога, будь то человека, жить для другого, отложив заботу о себе. Умрем, сколько можем, станем умирать изо всех сил для того, чтобы жить любовью и жить для Бога и для других.» Так близка нам эта пятница, когда владыка говорил эти слова, как все Страстные пятницы, что были и будут. «Я повинен». Меня тогда не было на свете, но я повинен. Нельзя воспринимать сегодняшний день как символическое воспоминание о когда-то бывших событиях. Нет. Ибо Тело и Кровь, которых мы причащаемся не символ, а Само Тело и Сама Кровь. Вот я, и я виноват здесь и сейчас. Пугает, когда люди заранее начинают поздравлять друг друга с Пасхой (это действительно бывает и бывает часто!). Сегодня я ничего не знаю о Пасхе, я знаю только одно – я виновата или я виноват, ибо Он умер, а я ничего не сделал, чтобы это предотвратить.

Дух Святой научит вас всему, но также и напомнит вам всё, что говорил Христос. В этих словах содержится ответ на часто задаваемый вопрос: по какому принципу отбирались канонические евангелия, если известно, что евангельских повествований было гораздо больше? Слова и эпизоды, записанные четырьмя евангелистами, сохранились именно потому, что Святой Дух не допустил их забвения. Между тем каждый, кто хоть немного знаком с “апокрифическими евангелиями”, согласится, что они, хотя и используют некоторые евангельские мотивы, относятся к другому виду литературы.

Уходя, Он оставляет ученикам мир, но подчёркивает, что Его мир не похож на мир, привычный людям. К сожалению, тот мир, который обычно устанавливается в отношениях между людьми, можно определить всего лишь отрицательно, как временное отсутствие войны и вражды, и в том его слабость и непрочность. Но мир, приносимый Христом, равносилен подлинности жизни. Рядом с ним всякая вражда выглядит тёмной щелью, куда пока что не проник свет.

Говоря ученикам о Своём пути и о Своём служении, Иисус упоминает об «утешителе», которого пошлёт им Отец и о котором Сам Иисус говорит, что мир не может его ни увидеть, ни познать (ст. 16 – 17). Этот-то «утешитель», которого Иисус называет также «духом святым» (ст. 26) и «духом истины» (ст. 17), и напомнит в своё время апостолам обо всём, что они теперь слышат от своего Учителя (ст. 25 – 26). Упоминание духа, или дыхания, Божия (а соответствующее греческое слово, так же, как и его еврейский эквивалент, может означать и то, и другое) в контексте рассказа о Царстве, конечно, не случайно. О духе, или о дыхании, Бога впервые заговорили ветхозаветные пророки. Для них дух был не абстрактным богословским или философским понятием, а частью живого опыта богообщения, они действительно ощущали, как Бог дышит в их сердцах. Но Иисус, как видно, имеет в виду нечто большее. Он говорит о духе как о реальности вселенского, космического масштаба, которая, однако, остаётся скрытой от мира: ведь реальность эта иного порядка, чем наш, ещё не преображённый, мир. Дыхание Бога соединяет всех, пребывающих в Царстве, делая их единым целым: и Отца, и Самого Иисуса, и апостолов, и всех, кто войдёт в Царство по их молитвам и под воздействием их проповеди. И если прежде дыхание Божие ощущали лишь отдельные люди в особые, исключительные моменты своей жизни, то теперь оно открывается каждому, пребывающему в Царстве. И неудивительно: ведь дыхание Божие пронизывает Царство, оно его животворит и даёт Царству силу воздействовать на мир, преображая его. Благодаря ему в Царстве нет расстояний: здесь лишь качество отношений, лишь интенсивность любви определяет взаимную близость. До сих пор апостолы видели Царство лишь благодаря Иисусу, они смотрели на Него, и через Него им открывалась сила Божия. Теперь им предстояло войти внутрь и увидеть изнутри то, что прежде они видели лишь извне. Наступало время, когда Иисус станет невидим для мира, который в состоянии увидеть лишь то, что ещё не преображено, так что и сами апостолы уже не увидят его физическим зрением; но, войдя в Царство, они найдут Его там, увидев уже не глазами, а сердцем (ст. 19 – 20). Не случайно говорит Иисус о мире, которого непреображённый мир не знает (ст. 27): настоящий покой и гармония возможны лишь в Царстве, пронизанном дыханием Божиим и соединённым узами любви. И Иисус снова и снова зовёт апостолов в это Царство, зовёт с тем, чтобы, став его частью, они смогли бы нести его в мир, который так нуждается в преображении и освящении.

Кто-то где-то сказал: «Любовь есть инструмент познания». И в самом деле, что можем мы знать о том, кого не любим? Отвернувшись от человека, нельзя соприкоснуться с ним, нельзя стать ему ближе, понять его. Это же верно и тогда, когда речь идет о познании Бога. То, что можно знать о Нем, не любя, не стремясь к Нему — только сухая и относительная «схоластика» о том, что Он, дескать, такой великий и сильный и мудрый. Но по-настоящему узнать Его, («познать», на языке Писания, соединиться с Ним, «пребывать в Нем») дано лишь тому, кто готов любить. Именно поэтому Иисус говорит, что откроет Себя не всему миру, а только ученикам, которые и получат Духа истины, открывающего Отца тем, кто может Его понять, то есть — полюбить.