Мысли вслух на Мф 26:57-75

Сегодняшнее чтение завершает тему предательства и отступничества апостолов, рассказывая нам об отречении Петра (ст. 69–75). Образ Петра в этом отрывке оказывается ключевым: в самом его начале говорится о Петре, который издали, тайком следует за Иисусом (ст. 57), завершается же он упоминанием петушиного крика, означавшего сбывшееся пророчество Иисуса (ст. 74–75). Пётр и здесь остаётся верен себе: он, очевидно, помнит данное Учителю обещание остаться с Ним до конца и теперь, как может, исполняет его. Он, разумеется, не может ничего изменить, но он хочет, по крайней мере, видеть всё.

Нетрудно догадаться, что всё внимание Петра приковано к Иисусу, ни на что другое у него нет ни сил, ни времени, да и напряжённая бессонная ночь, конечно, не могла пройти бесследно. И именно в этот момент на него обращают внимание, ему указывают на то, что и он тоже был с Иисусом. А Пётр ничего такого не ждёт; он, наверное, помнил о своих обещаниях, но ведь всё оказалось бессмысленным, мессианская война окончилась, не успев начаться, и теперь, когда всё было кончено, говорить о верности больше не приходилось. Быть может, потому он и отрекается так легко, походя, не успев даже толком понять, что происходит.

По-видимому, для Петра, как и для других апостолов, Иисус был неотделим от их собственных представлений о Нём, так же, как и от представлений о том деле, в котором они собирались принять столь активное участие. Теперь же, когда оказалось, что никакого «дела» не будет, речь не могла уже идти о предательстве: ведь предавать оказывалось, на первый взгляд, некого и нечего! Если всё кончено, если не будет никакого Царства, какое имеет значение, знал ли Пётр Иисуса или нет? Можно хранить верность даже памяти усопших, но какой смысл признавать участие в несостоявшемся заговоре?

Но тут запел петух, и Пётр как бы пробудился, стряхнув с себя духовное оцепенение, охватившее его после неудачной попытки защитить Учителя в Гефсиманском саду. И ему сразу же стало ясно, что произошло. Он, быть может, впервые понял, что любит Учителя не только как вождя Своих сторонников и даже не как Мессию, но и как близкого друга, которого, как ему должно было казаться, он терял навсегда. И понял, что отрёкся он не от неудавшегося восстания, а от этой любви. От любви, вновь обрести которую можно лишь через раскаяние.

И Пётр, поняв всё, действительно раскаивается, он уходит со двора, понимая, что верность Учителю нужно хранить совсем не так, как ему казалось прежде (ст. 75). И это раскаяние спасает его: очень скоро он вновь встретится с уже воскресшим Учителем, Который примет его раскаяние (Ин 21:15–18). Нераскаявшийся отступник становится предателем, подобно Иуде; отступник раскаявшийся остаётся верным учеником, подобно Петру.

В Страстную пятницу, в Страстную пятницу, которая не далека от нас, а близка как никогда, пусть нас и не было тогда на свете, владыка Антоний митрополит Сурожский говорил с амвона такие слова. «<...> Мать стояла у Креста; Ее Сын, преданный, поруганный, изверженный, избитый, истерзанный, измученный, умирал на Кресте. И Она с Ним со-умирала... Многие, верно, глядели на Христа, многие, верно, постыдились и испугались и не посмотрели в лицо Матери. И вот к Ней мы обращаемся, говоря: Мать, я повинен – пусть среди других – в смерти Твоего Сына; я повинен – Ты заступись. Ты спаси Твоей молитвой, Твоей защитой, потому что если Ты простишь – никто нас не осудит и не погубит... Но если Ты не простишь, то Твое слово будет сильнее всякого слова в нашу защиту... <...>Вот, встанем перед судом нашей совести, пробужденной Ее горем, и принесем покаянное, сокрушенное сердце, принесем Христу молитву о том, чтобы Он дал нам силу очнуться, опомниться, ожить, стать людьми, сделать нашу жизнь глубокой, широкой, способной вместить любовь и присутствие Господне. И с этой любовью выйдем в жизнь, чтобы творить жизнь, творить и создавать мир, глубокий и просторный, который был бы, как одежда на присутствии Господнем, который сиял бы всем светом, всей радостью рая. Это наше призвание, это мы должны осуществить, преломив себя, отдав себя, умерев, если нужно – и нужно! – потому что любить – это значит умереть себе, это значит уже не ценить себя, а ценить другого, будь то Бога, будь то человека, жить для другого, отложив заботу о себе. Умрем, сколько можем, станем умирать изо всех сил для того, чтобы жить любовью и жить для Бога и для других.» Так близка нам эта пятница, когда владыка говорил эти слова, как все Страстные пятницы, что были и будут. «Я повинен». Меня тогда не было на свете, но я повинен. Нельзя воспринимать сегодняшний день как символическое воспоминание о когда-то бывших событиях. Нет. Ибо Тело и Кровь, которых мы причащаемся не символ, а Само Тело и Сама Кровь. Вот я, и я виноват здесь и сейчас. Пугает, когда люди заранее начинают поздравлять друг друга с Пасхой (это действительно бывает и бывает часто!). Сегодня я ничего не знаю о Пасхе, я знаю только одно – я виновата или я виноват, ибо Он умер, а я ничего не сделал, чтобы это предотвратить.

Пётр вовсе не был лишён храбрости, об этом говорит уже то, что он не убежал после ареста Христа, но ринулся следом за Учителем во двор первосвященника. Но одних лишь бойцовских качеств оказалось недостаточно. Похоже, что у Петра дрогнула вера, ведь он, не раз предупреждённый Учителем, всё ещё мыслит привычными категориями. Стих 58 свидетельствует: Пётр... вошёл внутрь... чтобы видеть конец. Значит, при всей своей любви ко Христу Пётр легко примирился с Его обречённостью.

Дальше — больше. Видимо, после того, как Пётр не испугался и не убежал, он переоценил свои возможности. Бывает, что смиренное признание самому себе в слабости даёт возможность стать сильным. Бывает и наоборот: горделивое желание выглядеть сильным приводит к падению.

А иной раз мы кажемся себе очень умными и сообразительными, но перехитряем только самих себя. Так и Петру казалось, что он совершает конспиративную хитрость. Но она оказалась отречением от Христа. Мало того, с каждым следующим отказом от знакомства с Иисусом Пётр усиливает степень ухода от Него: сначала простое отречение, потом отречение с клятвой, и наконец, ложная божба. Так «благие намерения» привели к отречению от Христа, усиленному грехом лжесвидетельства.

Отметим, что евангелист, рассказывая об аресте Христа, не просто выделяет Иуду, но и рисует его главным действующим лицом совершающегося беззакония. Вооружённый отряд, двинувшийся в Гефсиманию, был немалым, но повествователь указывает: Иуда, один из двенадцати, пришёл, и с ним множество народа... В отличие от остальных арестовывавших Иуда не смог бы оправдаться ни выполнением приказа, ни неосведомлённостью...

В этот момент двое из учеников Христа действуют обычными среди людей способами. Один лицемерно целует Учителя и тем показывает, кого следует схватить, другой же пытается защитить Христа мечом. По-человечески поведение второго выглядит неизмеримо привлекательнее, вот только Иисусу размахивание оружием так же не нужно, как и лицемерные поцелуи. Но если все, взявшие меч, погибнут, это значит, что те, кто взялся за оружие, чтобы схватить Христа, уже обрекли себя на гибель. Однако Христос явился в мир именно для того, чтобы спасать, и Он не хочет гибели даже своих палачей и тюремщиков.

Между тем они хотят Его гибели. Само судебное разбирательство показывает, что любое поведение Подсудимого обвинителям угодно истолковать предвзято. То им не нравится, что Он молчит, то не устраивает сказанное Им...

Некоторые критики христианства пытались обвинить евангелистов в недостоверности на том основании, что описание суда над Христом не во всём соответствует правилам иудейской судебной процедуры. Но кто станет утверждать, что нарушений процедуры никогда не бывало?

Тем более в тот день, когда судьи руководствовались целью: расправиться любым способом, хотя бы и самым беззаконным.