Мысли вслух на Иов 11:1-20

Чем более острые вопросы задаёт Иов Богу, тем больше пугаются его друзья. Третий из участвующих в беседе друзей Иова, Цофар, фактически прямо обвиняет Иова в нечестии и чуть ли не в богохульстве. Для него все вопросы и все метания Иова — лишь пустословие (ст. 1 – 3). Такая реакция может показаться обычным пренебрежением, но если и так, то пренебрежение это, по-видимому, обусловлено тем же религиозным страхом, который определяет поведение и двух других друзей Иова. В самом деле, вопросы, которые задаёт Иов, для религиозного сознания могут оказаться разрушительными, если только религиозный человек попытается дать на них честный ответ, ведь отличительной особенностью религиозного сознания оказывается как раз именно очень осторожное отношение ко всякому опыту прямого откровения.

Это, конечно, более свойственно языческой религиозности, но даже религия, выросшая на основе откровения, всё же в определённом отношении продолжает оставаться религией и, следовательно, предполагает наличие известной дистанции между человеком и Богом, своего рода «безопасного расстояния», которое можно уменьшить лишь в крайнем случае. А Иов как раз именно и хочет встретиться с Богом лицом к лицу. Неудивительно, что Цофара, как и двух других друзей Иова, это пугает. Понимая, что он не может ответить на вопрос Иова по существу, Цофар пытается обессмыслить его. Он говорит Иову: а так ли ты уверен в своей чистоте? Быть может, ты заслуживаешь гораздо более тяжёлого наказания, чем то, которое обрушилось на тебя теперь? Не скрыл ли ещё Бог от тебя чего-нибудь из милосердия (ст. 4 – 6)?

Конечно, это вовсе не ответ на заданный Иовом вопрос. Цофар и не собирается отвечать, он хочет заставить Иова замолчать, отказаться от задаваемых им вопросов, притом отказаться добровольно. Он говорит Иову: посмотри, кто Бог и кто ты. Можешь ли ты равнять себя с Ним? Можешь ли познать Его? И не лучше ли тебя знает Он, кого, когда и как судить (ст. 7 – 11)? И, как бы не замечая того, что Иов и сам просит Бога как раз именно о справедливом суде, он говорит ему: не лучше ли тебе, не мудрствуя лукаво, просто обратиться к Богу, очистившись от всех грехов? Тогда всё снова будет хорошо (ст. 12 – 15), и настанет религиозная идиллия, к праведнику вернётся благоденствие, которого он заслуживает, а нечестивый, как ему и положено, будет посрамлён (ст. 16 – 20).

Чем дольше продолжается разговор Иова с друзьями, тем яснее становится, что решать свои духовные проблемы Иову придётся самому. Друзьям явно не до того: они больше озабочены защитой собственных позиций. Иногда защитой достаточно агрессивной, как свидетельствует речь Цофара. Впрочем, Цофар кажется (по крайней мере, на первый взгляд) проще остальных. Он не ссылается ни на Традицию, как Билдад, ни на собственный духовный опыт, как Элифаз. Он излагает нечто общеизвестное и общепринятое, очевидное настолько, что ни в каких доказательствах его положения не нуждаются. Кто, в самом деле, станет спорить с тем, что Бог всеведущ, а человек ограничен в своём познании? А уже исходя из этой посылки нетрудно прийти к тому выводу повседневной бытовой религиозности, к которому и приходит Цофар: если так, то лучше сидеть тихо и молчать в тряпочку. Рождается ведь человек, как ослёнок, ничуть не умнее, а туда же — берётся рассуждать о делах Божьих, да ещё и высказывать Богу какие-то претензии.

Тут, конечно, не осознанная агрессия, а простая нервная реакция религиозного обывателя, потревоженного в своей религиозной безмятежности. Но она становится неотъемлемым элементом той религиозной картины, на фоне которой разворачивается экзистенциальная катастрофа, переживаемая Иовом. Цофару, в общем-то, всё равно, чем закончится спор, ему важно лишь, чтобы его мир не рухнул так же, как рухнул мир Иова. И он просто просит Иова вести себя спокойнее и сдержаннее, не обобщать и не делать далеко идущих выводов. В мире вообще всё просто, и не надо ничего усложнять.

Цофар и советует Иову жить проще: найти, что в его жизни до сих пор было не так и на что он, быть может, не обратил внимания, пересмотреть всё заново, перетряхнуть, так сказать, собственную жизнь — глядишь, всё и изменится, и проблемы исчезнут, и всё снова станет, как прежде. Как говорится, чужую беду руками разведу… Но не только это: тут ещё и свойственная народной религиозности уверенность в спасительности и целительности устоявшихся форм жизни (и религиозной в том числе) самих по себе.

Сделай всё, как положено, как отцы делали, просто начни заново так, как принято начинать — и всё будет нормально. Где-то случился сбой — что ж, попробуем перезапустить машину. Так иногда современный человек перезагружает компьютер в надежде избавиться от возникших проблем, рассчитывая, что после перезагрузки проблемы исчезнут сами собой. С компьютерами, надо заметить, так порой и бывает, но только если проблемы не слишком серьёзны. Однако человек — не компьютер. Тут перезагрузка не поможет.

Слово берёт ещё один из друзей Иова, Софар, и он тоже с первых же слов начинает обвинять. Мысли Софара о Творце глубоки, его слова справедливы, беда только в том, что правота его речи, как и предыдущих речей — это правота «вообще», не имеющая отношения к живому страдающему человеку, находящемуся перед ним. Судьбу Иова Софар в очередной раз пытается втиснуть в голую схему. И хотя его призыв уповать на Господа справелив и разумен, схематизм, умноженный на горделивую самоуверенность и высокомерное равнодушие к чужой боли, вносит в логику Софара серьёзные искажения, обесценивающие содержащиеся в его рассуждениях верные мысли.

Софар упрекает Иова в пустословии, но почему-то он не хочет понять, что своими же словами он даёт Иову право вернуть этот упрёк по исходному адресу.