Мысли вслух на Иов 15:1-35

В ответ на слова Иова Элифаз произносит длинную речь, в которой повторяет все общеизвестные и общепринятые истины, касающиеся нечестивых и их судьбы (ст. 17 – 35). Впрочем, инвективы в адрес нечестивых теперь подразумевают и другого адресата — самого Иова. Элифаз упрекает своего друга в нечестии и в том, что тот забыл страх Божий (ст. 2 – 6). Конечно, Элифазом, как и другими друзьями Иова, движет в том числе и усиливающийся с каждым словом страдальца религиозный страх. Но, в отличие от других, Элифаз всё же пытается найти этому страху рациональное обоснование. Он выдвигает аргумент, на первый взгляд кажущийся бесспорным. Он говорит Иову: что ты можешь знать о планах Божиих (ст. 7 – 8)? И как смеешь ты говорить с Богом и требовать у Него отчёта (ст. 12 – 13)? Такая реакция типична для религиозного человека, который, видя в Боге бесконечно далёкого и могущественного Правителя мира, считает всякую попытку сближения с Ним едва ли не кощунством.

А такие вопросы, какие задаёт Богу Иов, требуя ответа, человеку религиозному должны казаться просто чудовищными. Но Элифаз выдвигает и иной, более рациональный аргумент. Он говорит: кто может утверждать перед Богом свою чистоту? Перед Ним никто не чист, даже ангелы, а уж о людях и говорить нечего (ст. 14 – 16). На первый взгляд, такой аргумент выглядит совершенно неоспоримым, опровергая и обесценивая всё, сказанное Иовом Богу. Но он, в сущности, бьёт мимо цели, как и все другие возражения друзей Иова. Конечно, по сравнению с Богом не чист и не свят никто, ведь именно Бог является источником и чистоты, и святости. Святость человека, как и любого другого тварного существа, — лишь отражение святости Божией. Но Элифаз в данном случае, очевидно, смешивает святость с праведностью. Праведник отнюдь не безгрешен, но он идёт за Богом и остаётся свидетелем Божиим, несмотря на свою греховность и вопреки ей.

Конечно, если сравнить меру святости такого праведника, который всё же остаётся грешным человеком, со святостью Божией, она не выдержит сравнения, и праведник окажется нечист перед Богом. Но при таком подходе к человеку праведность вообще обесценивается, причём обесценивается полностью. Если допустить, что Бог действительно подходит к человеку с такой меркой, то жизнь человека просто теряет всякий смысл. Именно против такого подхода и протестует Иов, и он хочет у Самого Бога выяснить, так ли это на самом деле. Но Элифаз, как видно, опережая Бога, отвечает Иову на заданный им Богу вопрос.

Реакция друзей Иова на его слова показательна. Главной их задачей становится уже не поддержка Иова, а оправдание в его и своих глазах собственной позиции и своей религиозности. Отвечая Иову, Элифаз уже не ссылается на собственный опыт. Он, как прежде Билдад, обращается к Традиции. Впрочем, берёт он из неё лишь ту часть, которая посвящена судьбе нечестивого, бросающего вызов Богу. О судьбе нечестивца, надо сказать, в писаниях мудрецов сказано столько, что подбирать цитаты на тему можно бесконечно.

Элифаз берёт лишь нечто наиболее типичное. Но замечательно то, что всё относящееся к нечестивцам Элифаз обращает против Иова. Он уже самого Иова обвиняет в нечестии. И прежде всего за то, что тот смеет обращать свою речь прямо к Богу. Ему, Элифазу, такое обращение кажется чем-то абсолютно недопустимым.

Можно, конечно, вспомнить тут и опыт самого Элифаза: его Божье присутствие привело в своё время в такой трепет, что он почти что впал в ступор и не помышлял ни о каких вопросах или, тем более, ответах Богу, говорившему с ним. Разумеется, так было не со всеми: еврейская история знает немало примеров диалога между Богом и человеком, и никто из тех, кому довелось такой диалог вести, в глазах Божьих нечестивцем не был. Но было тут и иное: простая реакция религиозного человека. Человека, для которого непосредственное незапланированное заранее богообщение — всегда форс-мажор. Нечто такое, чего обычно не бывает и чего, в общем-то, в нормальном случае и не должно быть. И чего человеку уж никак нельзя требовать.

К тому же, как говорит Элифаз, настаивать человеку на своей чистоте просто глупо: не может же Иов не понимать, что абсолютно чистых людей не бывает. Вообще, надо просто сдаться. Отказаться от всяких претензий и смиренно просить, чтобы Бог помиловал и пожалел Иова. Прав-то у него перед Богом всё равно никаких. Казалось бы, с последним спорить сложно: не падшему человеку качать права перед Богом.

Но Элифаз делает из этой, в общем-то, неоспоримой посылки весьма своеобразный вывод. Не надо у Бога ничего требовать, не надо ни на чём настаивать, прими, как факт, что ты перед Ним никто и звать тебя никак. А Он тогда, смотришь, и закроет глаза на кое-какие твои несовершенства и на кое-какую твою нечистоту. Но главное, когда Он появляется, сиди тихо и молчи. Постарайся быть как можно незаметнее. А требовать у Него чего-то, на чём-то перед Ним настаивать, да ещё вслух и громко — полное безумие: кто такой человек, даже самый праведный, чтобы Бог принимал его всерьёз?

Снова мы слышим Елифаза, и теперь он отмечает, что никто из людей, а значит, и Иов, не может быть чист по сравнению с Богом. Человек не только не может быть совершенным и незапятнанным перед Его лицом, но и не способен понять Его пути, поэтому никто никто из людей, заведомо не обладающих полнотой познания, не вправе быть уверенным в собственной правоте. Теперь Елифаз говорит уже не только от своего имени или от лица нескольких друзей Иова, но и претендует на выражение совместной мудрости поколений (седовласый и старец есть между нами...).

Словам Елифаза по сути невозможно возразить, в принципе всё в них верно, однако снова мы видим нависающую над страдающим Иовом фигуру обвинителя, не сомневающегося в том, что Иов наказан поделом. Отчаяние Иова, явившееся следствием страданий, Елифаз объявляет проявлением его нечестивости и выставляет аргументом в пользу обоснованности своих обвинений. Опять торжествует правота «вообще», оторванная от живой и страдающей реальности.