Мысли вслух на Иов 15:1-35

Реакция друзей Иова на его слова показательна. Главной их задачей становится уже не поддержка Иова, а оправдание в его и своих глазах собственной позиции и своей религиозности. Отвечая Иову, Элифаз уже не ссылается на собственный опыт. Он, как прежде Билдад, обращается к Традиции. Впрочем, берёт он из неё лишь ту часть, которая посвящена судьбе нечестивого, бросающего вызов Богу. О судьбе нечестивца, надо сказать, в писаниях мудрецов сказано столько, что подбирать цитаты на тему можно бесконечно.

Элифаз берёт лишь нечто наиболее типичное. Но замечательно то, что всё относящееся к нечестивцам Элифаз обращает против Иова. Он уже самого Иова обвиняет в нечестии. И прежде всего за то, что тот смеет обращать свою речь прямо к Богу. Ему, Элифазу, такое обращение кажется чем-то абсолютно недопустимым.

Можно, конечно, вспомнить тут и опыт самого Элифаза: его Божье присутствие привело в своё время в такой трепет, что он почти что впал в ступор и не помышлял ни о каких вопросах или, тем более, ответах Богу, говорившему с ним. Разумеется, так было не со всеми: еврейская история знает немало примеров диалога между Богом и человеком, и никто из тех, кому довелось такой диалог вести, в глазах Божьих нечестивцем не был. Но было тут и иное: простая реакция религиозного человека. Человека, для которого непосредственное незапланированное заранее богообщение — всегда форс-мажор. Нечто такое, чего обычно не бывает и чего, в общем-то, в нормальном случае и не должно быть. И чего человеку уж никак нельзя требовать.

К тому же, как говорит Элифаз, настаивать человеку на своей чистоте просто глупо: не может же Иов не понимать, что абсолютно чистых людей не бывает. Вообще, надо просто сдаться. Отказаться от всяких претензий и смиренно просить, чтобы Бог помиловал и пожалел Иова. Прав-то у него перед Богом всё равно никаких. Казалось бы, с последним спорить сложно: не падшему человеку качать права перед Богом.

Но Элифаз делает из этой, в общем-то, неоспоримой посылки весьма своеобразный вывод. Не надо у Бога ничего требовать, не надо ни на чём настаивать, прими, как факт, что ты перед Ним никто и звать тебя никак. А Он тогда, смотришь, и закроет глаза на кое-какие твои несовершенства и на кое-какую твою нечистоту. Но главное, когда Он появляется, сиди тихо и молчи. Постарайся быть как можно незаметнее. А требовать у Него чего-то, на чём-то перед Ним настаивать, да ещё вслух и громко — полное безумие: кто такой человек, даже самый праведный, чтобы Бог принимал его всерьёз?

Снова мы слышим Елифаза, и теперь он отмечает, что никто из людей, а значит, и Иов, не может быть чист по сравнению с Богом. Человек не только не может быть совершенным и незапятнанным перед Его лицом, но и не способен понять Его пути, поэтому никто никто из людей, заведомо не обладающих полнотой познания, не вправе быть уверенным в собственной правоте. Теперь Елифаз говорит уже не только от своего имени или от лица нескольких друзей Иова, но и претендует на выражение совместной мудрости поколений (седовласый и старец есть между нами...).

Словам Елифаза по сути невозможно возразить, в принципе всё в них верно, однако снова мы видим нависающую над страдающим Иовом фигуру обвинителя, не сомневающегося в том, что Иов наказан поделом. Отчаяние Иова, явившееся следствием страданий, Елифаз объявляет проявлением его нечестивости и выставляет аргументом в пользу обоснованности своих обвинений. Опять торжествует правота «вообще», оторванная от живой и страдающей реальности.

В ответ на слова Иова Элифаз произносит длинную речь, в которой повторяет все общеизвестные и общепринятые истины, касающиеся нечестивых и их судьбы (ст. 17 – 35). Впрочем, инвективы в адрес нечестивых теперь подразумевают и другого адресата — самого Иова. Элифаз упрекает своего друга в нечестии и в том, что тот забыл страх Божий (ст. 2 – 6). Конечно, Элифазом, как и другими друзьями Иова, движет в том числе и усиливающийся с каждым словом страдальца религиозный страх. Но, в отличие от других, Элифаз всё же пытается найти этому страху рациональное обоснование. Он выдвигает аргумент, на первый взгляд кажущийся бесспорным. Он говорит Иову: что ты можешь знать о планах Божиих (ст. 7 – 8)? И как смеешь ты говорить с Богом и требовать у Него отчёта (ст. 12 – 13)? Такая реакция типична для религиозного человека, который, видя в Боге бесконечно далёкого и могущественного Правителя мира, считает всякую попытку сближения с Ним едва ли не кощунством.

А такие вопросы, какие задаёт Богу Иов, требуя ответа, человеку религиозному должны казаться просто чудовищными. Но Элифаз выдвигает и иной, более рациональный аргумент. Он говорит: кто может утверждать перед Богом свою чистоту? Перед Ним никто не чист, даже ангелы, а уж о людях и говорить нечего (ст. 14 – 16). На первый взгляд, такой аргумент выглядит совершенно неоспоримым, опровергая и обесценивая всё, сказанное Иовом Богу. Но он, в сущности, бьёт мимо цели, как и все другие возражения друзей Иова. Конечно, по сравнению с Богом не чист и не свят никто, ведь именно Бог является источником и чистоты, и святости. Святость человека, как и любого другого тварного существа, — лишь отражение святости Божией. Но Элифаз в данном случае, очевидно, смешивает святость с праведностью. Праведник отнюдь не безгрешен, но он идёт за Богом и остаётся свидетелем Божиим, несмотря на свою греховность и вопреки ей.

Конечно, если сравнить меру святости такого праведника, который всё же остаётся грешным человеком, со святостью Божией, она не выдержит сравнения, и праведник окажется нечист перед Богом. Но при таком подходе к человеку праведность вообще обесценивается, причём обесценивается полностью. Если допустить, что Бог действительно подходит к человеку с такой меркой, то жизнь человека просто теряет всякий смысл. Именно против такого подхода и протестует Иов, и он хочет у Самого Бога выяснить, так ли это на самом деле. Но Элифаз, как видно, опережая Бога, отвечает Иову на заданный им Богу вопрос.