Мысли вслух на Иов 22:1-30

По-видимому, из трёх друзей Иова именно Элифаз понял, какую опасность представляют для традиционного религиозного мировоззрения слова Иова о том, что никакой награды праведнику и никакого наказания нечестивому ни при жизни, ни после смерти ожидать не приходится. И реакция его на слова Иова оказалась парадоксальной. С одной стороны, он выдвигает аргумент, который, в сущности, должен был бы подтвердить худшие опасения его друга. Он говорит Иову: какое дело Богу до твоей праведности? Какая Ему разница, праведен ты или грешен? Твоя праведность тебе на пользу, а твои грехи — это твои проблемы, никому, кроме тебя, от них хуже не будет. И почему Бог должен отвечать на твои вопросы и судиться с тобой, как человек (ст. 2 – 4)?

Говоря так, Элифаз, в сущности, подтверждает именно то, чего так боялся Иов: Богу нет никакого дела до мира людей, до их проблем, их праведности и их грехов. Но тут же, как бы спохватываясь, Элифаз начинает обвинять Иова во всех грехах, подразумевая, что постигшие его беды были наказанием за нечестие (ст. 5 – 11). Сказав, что Богу нет дела до праведности или греховности Иова, Элифаз тут же, противореча себе, утверждает, что именно такой взгляд на Бога стал причиной гибели допотопного человечества (ст. 12 – 18). По-видимому, его утверждение о том, что Богу нет дела до праведности или греховности Иова, было лишь первой, непосредственной реакцией на слова Иова, слова, так напугавшие Элифаза, что он ухватился за первый попавшийся под руку аргумент, не задумываясь всерьёз о его смысле и о следствиях, которые из него вытекают.

На самом же деле Элифаз, как видно, вовсе не считает, что Бог слишком далёк от человека, чтобы интересоваться его праведностью или греховностью. Будь это иначе, он не стал бы обращаться к Иову с призывом оставить беззаконие, очиститься и снова обратиться к Богу с тем, чтобы восстановить разрушенные грехом отношения (ст. 19 – 30). Элифаз, кажется, не замечает, что, обращаясь к Иову с таким призывом, он, в сущности, ломится в открытую дверь: ведь Иов и сам ничего не хочет так, как найти живого Бога, встретиться с Ним лицом к лицу и у Него получить ответ на все вопросы. Возможно, это недоразумение связано с разным опытом богообщения и с теми различиями в представлениях о Боге, которые были у Иова и у Элифаза. Элифазу, по-видимому, пока ещё хватало Бога религии и опыта, обретённого в религиозных рамках. Иову же эти рамки стали уже тесны.

Ответ Элифаза на речь Иова показателен, прежде всего, своей внутренней противоречивостью. С одной стороны, Элифаз повторяет общие места традиционных писаний мудрецов. Он напоминает Иову о пути праведности и о пути греха, о том, что ждёт человека, избирающего тот или иной путь. Он говорит даже нечто большее: в своей речи, обращённой к Иову, Элифаз вспоминает о Торе, исходящей из уст Божьих, и о словах Бога, которые человек может и должен хранить в своём сердце.

Тем самым Элифаз касается того лучшего и высшего, что было в иудаизме эпохи Второго Храма — учения о внутренней Торе, за которым стоял опыт непосредственного и глубокого богообщения. Остаётся лишь догадываться, был ли он знаком самому Элифазу: судя по тому, что он рассказывал о своём опыте Иову, можно думать, что опыт богообщения самого Элифаза был достаточно специфическим. Но о внутренней Торе Элифаз, несомненно, слышал и читал, так же, впрочем, как и Иов. Однако, с другой стороны, тот же Элифаз говорит, что Богу нет никакого дела до праведности Иова.

И здесь он противоречит сам себе: ведь тут же, спустя буквально минуту, он сам утверждает, что нельзя смотреть на Бога так, как смотрели на Него нечестивцы древних времён. Для них Бог был Кем-то далёким, Кем-то таким, Кому нет дела до земли и живущих на ней людей. Это-то, по словам Элифаза, и сделало тех людей нечестивцами. Но если Богу, как утверждает Элифаз, нет дела до человеческой праведности, то чем же Бог Элифаза отличается от Бога тех древних нечестивцев? В таком случае они были правы, и осуждать их не за что.

Элифаз, похоже, не замечает противоречия в собственных словах. И не замечает потому, что он уже не пытается в чём-то убедить Иова или как-то ему помочь. Ему важнее самому утвердиться в собственной правоте, и в этом отношении он ничем не отличается от двух других друзей Иова. То, о чём давно догадывался Иов, подтверждается снова и снова: его друзья заняты не им, Иовом, и не его бедой, а только самими собой.

Странное впечатление производят слова Елифаза, утверждающего, что для Бога нет ни «пользы», ни «выгоды» от праведности и непорочности Иова, а значит, и любого из людей. А мы-то до сих пор полагали, что Господь хочет видеть нас ходящими по путям праведности и непорочности, для чего дал заповеди и многократно обращался к людям через пророков...

Нельзя, однако, не отметить, что даже странная парадоксальность нынешних рассуждений Елифаза производит сравнительно более свежее впечатление на фоне однотипных обвинений, которые до сих пор был вынужден выслушивать Иов. Елифаз всё-таки глубже двух других обвинителей, о чём свидетельствует даже его имя: «Бог мой — чистое золото», смысл которого контрастирует со смыслом имён Вилдада и Софара.

В отличие от них Елифаз не устанавливает прямую зависимость между жизненными успехами и праведностью, он знает, что благополучие может быть и у грешников, в связи с этим Елифаз напоминает Иову, а попутно и друзьям, что Бог долготерпелив и милостив, Он наполнял добром дома нечестивых до самого момента потопа. Но рано или поздно за содеянное зло приходится отвечать.

И здесь Елифаз снова переходит к советам, обращённым к Иову. В словах Едифаза много разумного, вот только человека, находящегося перед ним, он не чувствует.