Мысли вслух на Лк 23:1-25

Совсем недавно мы видели, что Христос не возражает против уплаты податей Кесарю, но вот лжесвидетели обвиняют Его именно в запрете давать подать. Сами обвинители отнюдь не поклонники римской власти, они называют преступлением и приписывают Христу те поступки, которые и сами были бы рады совершать. Крайности, как часто бывает, сходятся, и те, кто выставляет себя патриотами и ревнителями веры отцов, готовы выдать языческим оккупантам на расправу неудобного соотечественника.

По свидетельству евангелиста, сделались в тот день Пилат и Ирод друзьями между собою. Странно слышать о дружбе правителей, привыкших руководствоваться иными принципами, нежели личные симпатии. Столь же странно выглядит дружба, родившаяся при совершении злодеяния. Но, может быть, и в их примирении сказалось благотворное действие Иисуса? Ведь вражда правителей кровью и лишениями сказывается на их подданных...

Пилат поступает согласно "воле народа". Одного этого было бы достаточно, чтобы христиане остереглись употреблять языческую поговорку "глас народа - глас божий". Увы, не остерегаются, и до сих пор любое суеверие и ложное представление настаивает на своей истинности, опираясь на многочисленность тех, кто его разделяет. Тем, кто видит правду, часто приходится отстаивать её в меньшинстве. Но не надо этого бояться, Сама Истина, знающая, каково быть в меньшинстве, наша опора.

Сегодняшнее чтение заставляет нас задуматься о природе власти — не римской или какой-нибудь иной, а власти вообще. Римская власть в древнем мире считалась образцом законности и правопорядка, и римское право не случайно стало классическим: для юристов последующих эпох оно стало воплощением самой идеи правосознания. Но вот римская власть сталкивается с возбуждённой толпой, требующей казни Того, Кого она считает виновным (ст. 1–2). А официальный представитель этой власти, не находя в Иисусе, по собственным его словам, «никакой вины» (ст. 4), всё же не решается Его отпустить, не желая ссориться с «народом». И вот уже хвалёное римское правосознание отступает, препоручая суд над Тем, Кого только что объявила невиновным, местному царьку, известному своей жестокостью, но имеющего статус римского союзника (ст. 7). Конечно, формальные основания для такого решения были (ст. 6–7), но ведь невиновность обвиняемого очевидна, чего же, казалось бы, ещё ждать?

Ирод между тем тоже не хочет брать на себя ответственность, не такой он человек, чтобы решиться осудить Того, Кто столь популярен в народе (ст. 8–11), он возвращает арестованного Пилату: Он ваш, разбирайтесь с Ним сами, а я мешать не буду. Ситуация вполне понятна и объяснима: Иисус мешает и Ироду, который Его боится, как всякого потенциального претендента на своё место, и римским властям, которым не нужны лишние вожди возможных восстаний.

Иное дело храмовая верхушка, тут своя игра, Рим нужно шантажировать возможными восстаниями, тогда с Храмом будут считаться, как с единственной силой, способной поддерживать в Иудее столь любезный римским властям порядок, но в запасе всегда должны быть двое-трое таких, как Варавва (ст. 18–19), настоящих бунтовщиков, которыми можно будет пугать представителей центра. Иисуса можно и отдать, лидера народного движения из Него не получится, зато можно, казнив Его, отчитаться перед Пилатом о борьбе с потенциальными бунтовщиками. А заодно и сделать примирительный жест в сторону Синагоги и фарисеев: они ненавидят этого Человека и будут только рады, если Он умрёт.

Власть Рима, гордившегося своим неуклонным следованием закону; власть Храма, гордившегося верностью Торе; власть Ирода, который, быть может, ничем особенно не гордился, потому что гордиться ему было нечем, разве только статусом римского союзника, — три власти действовали там, где было провозглашено Царство. И ни одна из них даже не попыталась спасти Того, Кто принёс это Царство в мир. Факт, который не может не заставить задуматься всякого, у кого ещё остаются иллюзии о возможности примирить и даже подружить Христа с кесарем.

Когда дело касается убийства (открытого или «законного»), часто приходится иметь дело не только с убийцами активными, но и с убийцами, так сказать, пассивными. С теми, кто не очень-то и хотел убивать, но… получилось так, что убил. Поучаствовал. Как бы невзначай, постольку-поскольку. И самому такому участнику порой может казаться, что он не при чём. Иногда вплоть до дня Суда, когда обманывать себя уже не получится. А происходит это всегда, в общем-то одинаково: в форме ухода от ответственности. Как уходят от неё Пилат и Ирод. Ни один из них не хочет утвердить смертный приговор.

Пилату неловко — он ведь понимает, что этот Человек, Которого хотят казнить, невиновен. Ироду страшно — кто знает, как отзовётся в народе казнь Человека, Которого считают великим пророком… В итоге решение приходится принимать всё-таки Пилату. Но вот с Иродом они понимают друг друга настолько, что становятся друзьями — оба то, что называется реальные политики, оба не хотят проблем, оба думают только о своей власти, пусть и несопоставимой по масштабам.

И оба не хотят ни за что отвечать. Во всяком случае, ни за что неприятное или щекотливое. Ирод сваливает всё на Пилата — а тот на толпу, орущую «распни Его!». Это очень удобно — глас народа, ничего не поделаешь… да ведь и был даже предложен другой вариант — освободить одного из приговорённых. Но народ против, он хочет казни Иисуса. Всё логично, если бы не одно «но»: выбор, кого казнить, а кого освободить, был прерогативой Пилата и только его. Но если решение принимать не хочется, если ответственность в тягость — пусть решает народ.

Правда, народа на той площади не было. Там была толпа — форма и способ существования народа, который тоже ни за что отвечать не хочет. Где каждый «как все», а «все» «как один». Тот самый ни за что не отвечающий «один», которым легко манипулировать потому, что в глубине (а иногда и на поверхности) души он бы хотел, чтобы им манипулировали. Ведь тогда всё можно будет свалить на манипуляторов — а самому опять же уйти от ответственности. Так и готовился крест для Мессии — не в инфернальных глубинах, а в мешанине безответственности, мелких страхов и «великих» интересов. В неглубоком, но мутном омуте, где, как известно, чертям раздолье.

В описанных Лукой событиях допросов и суда над Иисусом Он Сам почти не принимает участия. Иудейские старейшины, Пилат, Ирод тщетно ищут формальный состав преступления. Иисус претендует на иудейский трон? Вроде бы, нет... на трон Ирода? Тоже нет... В чем же Он виноват, за что Его можно убить? Кажется, что этот вопрос в той или иной форме всегда ставится, когда человек выясняет свои отношения с Богом, с Христом. Не хочется просто, безо всяких причин отказываться от веры. Остается найти предлог: верить в Бога несовременно, скучно, хлопотно, бесполезно, глупо, руки не доходят... Это, конечно, самые примитивные аргументы, есть и посерьезнее. Но факт остается фактом: если Христа нужно убрать из своей жизни, это всегда возможно. Пока что, судейское кресло под нами, мы вольны решать, Он молчит...

Наверное, многие из вас слышали такую историю. Замечательная актриса Фаина Георгиевна Раневская идет по театру, видит нескольких молодых актрис, о чем-то шушукающихся между собою, и спрашивает их: «Против кого дружим, девочки?»

Нам, людям, это свойственно, не правда ли, дружить «против кого-нибудь». Надо только найти общего недруга. Вот, и в евангельские времена мы видим похожий сюжет. Пилат и Ирод враждовали, потому что каждый из них хотел безраздельно править Иудеей: один — как полномочный представитель императора Рима, другой — как представитель хасмонейской династии (заметим, что с точки зрения Закона Моисеева оба — нелегитимные властители). И вдруг обнаруживается Тот, Кого называют Мессией, Царем Иудейским, Помазанником Божиим. И у Пилата, и у Ирода есть возможность признать Христа, причем даже не заочно, а при личной встрече! Но оба они предпочитают отвергнуть Его, посчитать «недругом» Иисуса и в этом обрести общность интересов.

В истории Церкви не раз оказывалось, когда политические интересы приводили к самым причудливым союзам. Конечно, они были недолговечны, ведь то, что не от Бога, разрушается.

А всё-таки: понимали ли хоть сколько-нибудь власти (и религиозные, и светские), с Кем они имеют дело, когда речь шла об Иисусе? Иногда поневоле думается, что, если и не знали точно, то, как минимум, о чём-то смутно догадывались. Если и пророк, то необычный, странный пророк; если учитель, то какой-то совершенно «нетрадиционный». Ирод хочет от Него чудес, но вовсе не собирается принимать решения о Его дальнейшей судьбе, не хочет брать на себя ответственность, которую пытается свалить на него прокуратор. И возвращает узника обратно. А Пилату совсем не нужна лишняя головная боль, в глубине души он понимает, что, какое решение ни прими, всё будет нехорошо и невыгодно. И страх, какой-то полуосознанный страх всё время ощущается в сердце. Лучше бы, конечно, отпустить Его под каким-нибудь благовидным предлогом, вот и праздник кстати, тут бы и освободить Его, и спустить дело на тормозах… Ах, народ не хочет? Ну, так и тем лучше: пойдём навстречу народу, в конце концов, Он же объявил Себя их Царём… Так металась земная власть перед лицом Того, Кто принёс в мир Царство. Он мешает, хорошо бы от Него избавиться, но лучше бы всего, если бы Он Сам как-нибудь исчез, как будто и не было Его. Тогда бы всё опять стало если не хорошо, то хотя бы нормально, как прежде. А казнить — казнить, конечно, несложно, не Он первый, не Он последний. Но где-то почти на границе сознания брезжит понимание, что казнь — не выход, что-то будет, так, просто дело не кончится, как ни охраняй гробницу. И всё же выхода, кажется, нет. Казнить, нельзя помиловать. Запятая поставлена.

Понимание и толкование того, о чем мы читаем сегодня, приходят потом. Строгий и лаконичный рассказ евангелиста просто следует порядку событий. Сын Божий, воплотившийся во чреве Марии и явивший нам любовь Отца Небесного, арестован, осужден и убит. Убит не за преступления, а за то, что говорил правду, которая не нравилась некоторым людям. Убит не по приговору суда, а по произволу беснующейся на митинге толпы, потому, что «превозмог крик их и первосвященников». Мелкий уездный начальник, не выросший до масштабов злодеяний своего предка и тезки, унижает Его, насмехаясь над беспомощностью Этого Человека. Приговоренного избивают просто так, ради забавы — ибо зачем еще бить Того, Кто вскоре будет распят?

Даже на Кресте, страдая от страшной боли в руках и ногах, задыхаясь, Он слышит насмешки и издевательства... День Господень, о котором мы слышали вчера от пророка Иоиля, оказался днем чудовищной несправедливости, днем торжества крайней человеческой злобы и жестокости.

Но даже на Кресте Он — Бог и Человек. И весь этот разгул человеческой низости меркнет перед сиянием подлинной жизни, когда Иисус говорит: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают». Одни эти слова неоспоримо свидетельствуют о Его Божественности...

И еще рядом с убийственным безумием толпы мы видим горстку людей, которые остаются верными. Уже не как ученики галилейского пророка, не как сторонники нового религиозного учения, но просто как верные друзья Иисуса они хоронят и оплакивают его. И перед каждым из нас, в сущности, оказывается выбор: быть в толпе издевающихся или в горстке плачущих о Нем.

Чем было вызвано предательство Петра? Отступничеством? Испугом? Едва ли: ведь ещё совсем недавно он обещал Иисусу умереть с Ним вместе, если потребуется. Пётр, конечно, человек горячий и решительный, но он далеко не мальчик, чтобы бросаться словами и раздавать легкомысленные обещания. И, уж конечно, он отнюдь не труслив, об этом свидетельствует всё, что мы знаем о нём из евангельских рассказов. Тогда что же? Быть может, неожиданность и парадоксальность всего происходящего? Пётр, конечно, обещал быть с Иисусом до конца, как, впрочем и все остальные Его ученики. Но чего они ожидали? Иисус не раз говорил им о Своих грядущих страданиях и смерти, так же, как и о Своём воскресении. Но апостолы, похоже, никогда до конца Его не понимали, всё более-менее ясно им стало только после Воскресения (а окончательно ясно, кажется, лишь после Пятидесятницы). Они даже в день Вознесения ожидают, что теперь-то, наконец, их Учитель восстановит «царство Израиля» и станет «настоящим Мессией», тем Царём, которого ожидали тогда многие. А тогда, во время и сразу после Тайной Вечери, они, кажется, были абсолютно уверены в том, что восстание начнётся вот-вот, их Учителю, конечно, будет грозить смертельная опасность, и они, конечно, были готовы оставаться с Ним до конца, что бы ни случилось. И вдруг — никакого восстания, их Учитель сдаётся без сопротивления, всё кончено, кончено совершенно бездарно; и что же делать дальше? Неудивительно, что все разбегаются. Если всё закончилось, не начавшись, то чему же хранить верность? Учителю, хотя бы и отказавшемуся, как казалось, от всех замыслов? На это хватило решимости у одного лишь Петра, он остался, чтобы посмотреть, что будет с Иисусом дальше. И вдруг: а ведь ты был с Ним! — с одной, с другой, с третьей стороны… А Петру теперь: был, не был, какая разница? Какое это имеет значение теперь, когда всё кончено? — Не был! Ничего и никого не знаю, отстаньте! — первая и вполне естественная реакция. И тут же, как молния, вспышка, озарившая сознание: предал! Отрёкся! Вот оно, то, о чём Он предупреждал! И тут же глубокое, жгучее раскаяние. Раскаяние, возвращающее надежду.