Мысли вслух на 2 Фес 2:1-12

В своём втором послании фессалоникийской церкви Павел вновь возвращается к вопросу о конце времён и о возвращении Спасителя. По-видимому, вопрос этот не переставал волновать фессалоникийских христиан, вероятно, не оставлявших надежды вычислить точную дату Второго Пришествия, которое, очевидно, представлялось им событием совсем недалёкого будущего (ст. 1 – 2). Апостол же обращает внимание адресатов своего послания на то, что возвращение Мессии — событие закономерное, оно может произойти лишь тогда, когда в ходе мировой истории завершатся некие духовные процессы, которые идут своим чередом при участии живущих на земле людей, выбор которых и определяет их течение. При этом становится очевидным, что в своём видении исторического процесса Павел весьма далёк от столь широко распространённой сегодня идеи духовного или нравственного прогресса.

Впрочем, и о регрессе апостол тоже ничего не говорит. Судя по его словам, речь скорее должна идти о некой поляризации к концу земной истории противостоящих друг другу духовных сил, которая достигнет пика как раз к моменту возвращения Спасителя. Так, Павел упоминает о неких скрытно действующих в мире силах, противостоящих Торе («тайне беззакония»), которые не могут раскрыться во всей своей полноте лишь потому, что в их среде ещё не появился тот, кто объединит их вокруг себя (ст. 6 – 7; по смыслу греческого текста ст. 7 говорит о тайных силах беззакония, которые сдерживаются тем, что в их среде ещё не появился некто, кому предстоит стать их центром и кого в Синодальном переводе называют «удерживающим», т.е., в данном случае, тем, на ком всё держится). Как видно, этого объединителя всех противостоящих Богу сил отличает, прежде всего, отрицание Торы и её норм, так, что Павел прямо называет его «человеком беззакония», обречённым на гибель («сыном погибели»), подразумевая под Законом Тору, как и во всех других своих посланиях (ст. 3; в Синодальном переводе «человек беззакония» называется «человеком греха»). Неудивительно, что последовательное отрицание Торы приводит отрицателя к тому, что он ставит себя на место Бога, пытаясь опровергнуть саму возможность существования в мире чего бы то ни было священного (Павел образно говорит о нём, что он «сядет в Храме», т.е. на месте присутствия Божия, «выдавая себя за Бога», ст. 4). Вся эта образность восходит, несомненно, к Книге Даниила, которая, в свою очередь, отражает реалии эпохи правления сирийского царя Антиоха Эпифана и маккавейских войн; именно Антиох Эпифан, всерьёз считавший себя сыном Зевса, потребовал, чтобы во дворе Иерусалимского Храма были установлены алтари, посвящённые Зевсу и ему самому с тем, чтобы им обоим оказывались божеские почести. Неудивительно, что история Антиоха Эпифана и его поражения стала символом торжества Бога над Своими врагами, который был хорошо известен первым поколениям христиан.

К этому символу обращается и Павел, для которого Антиох Эпифан со своим требованием божеских почестей становится прообразом тех сил, которые в конце времён бросают вызов Богу, действуя уже не тайно, а совершенно открыто (ст. 8 – 10). Как видно, конец времён наступает тогда, когда и силы Царства, и силы тех, кто ему противостоит, выявляются в мире до конца, так, что все прежде использовавшиеся маски оказываются сброшены. И дело тут, конечно, не в том, что эти маски мешают Богу различать Своих врагов. Дело, как видно, в том, что сброшенная маска означает окончательный выбор. Тогда и наступает день Суда, не потому, что Бог не хочет больше ждать, а потому, что ждать больше нечего. Выбор сделан. Теперь остаётся лишь встреча с Богом лицом к лицу, встреча, во время которой Бог даст окончательную оценку сделанному выбору, определяя судьбу каждого в вечности.

В Фессалоникийской церкви были довольно сильны эсхатологические ожидания. В принципе, ничего странного в этом не было: первые два или даже три поколения христиан ожидали возвращения Спасителя буквально каждый день. Но среди фессалоникийских христиан к тому же получили распространение столь широко распространённые и сегодня в определённых кругах попытки вычислить день второго пришествия. Такие попытки периодически предпринимаются в христианской среде снова и снова, несмотря на то, что Сам Иисус в одной из Своих бесед с учениками прямо говорит, что даже Ему Самому этот день неизвестен. И дело тут, скорее всего, не в том, что Бог от нас что-то специально скрывает, а в том, что речь идёт о процессе богочеловеческом, в котором Бог участвует так же, как и люди.

Тут уже сложно что-то сказать или определиться с датами заранее: ведь человек свободен, он может откликнуться на Божий призыв раньше или позже, тот духовный процесс, который мы называем спасением, соответственно, тоже пойдёт быстрее или медленнее, а значит, и дата изменится соответственно.

Павел обращает внимание адресатов своего послания ещё и на то, о чём говорил Спаситель прямо и недвусмысленно: день Его возвращения наступит не раньше разрушения и осквернения Иерусалимского Храма, которое, как известно, произошло в 70 г. н.э. Однако за этими внешними событиями апостол видит духовный процесс, связанный с тем, что можно было бы назвать самоорганизацией сил зла: из «среды» этих сил должен быть выбран («взят») тот, кого пока ещё сдерживают («удерживают»), не давая ему проявиться во всей полноте. Как видно, Павел понимает: история мира после прихода Христа — это история поляризации в нём сил света и сил тьмы, противостоящих друг другу.

И кончится она тем, что обе силы раскроются во всей возможной полноте, и вот тогда-то история завершится. Такой взгляд на мессианскую эпоху можно считать отчасти традиционным: ведь и в ветхозаветных книгах говорится о том, что с приходом Мессии противостояние добра и зла в мире достигает апогея. Но теперь, в контексте уже собственно христианского откровения, апостол понимает, что нам, христианам, как раз и предстоит жить во времена этого нарастающего противостояния, о чём он и пишет своим фессалоникийским братьям.