Мысли вслух на Тит 3:1-15

Говоря о необходимости законопослушания (ст. 1 – 2), Павел упоминает ещё один аспект проблемы, о котором, по-видимому, в пылу полемики или осуждения в те времена (как, впрочем, и сегодня) многие забывали. Он напоминает и самому Титу, и тем, кого ему предстояло наставлять, о том, что грешный человек вообще не имеет права осуждать кого бы то ни было, что осуждение людей, даже если они грешники, — неподходящее занятие для христианина. И дело тут не только в том, что адекватно оценить человека, а не отдельные совершённые им поступки, может лишь Бог, Который и даст Свою оценку на последнем Суде. Дело ещё и в том, что падший человек не имеет морального права осуждать кого бы то ни было. Конечно, об этом многие догадывались задолго до прихода в мир Спасителя, поговорка «врач, исцелись сам» была известна уже в глубокой древности. Но главное всё же в другом: осуждение ближнего отвлекает христианина от борьбы со своими собственными грехами, от укоренения в Царстве и от свидетельства.

Апостол же, как видно, призывает своих единоверцев к тому, чтобы сосредоточиться на решении именно этих, главных задач и оставить в покое тех, кто, быть может, и заслуживает осуждения, но на осуждение кого христианину едва ли стоит тратить время, тем более, что в своё время такого же осуждения заслуживал каждый из тех, кто теперь идёт путём спасения (ст. 3 – 8). По-видимому, хорошей питательной почвой для осуждения становилось злоупотребление Торой, о котором упоминает апостол (ст. 9). Тора была дана человеку не для осуждения ближнего, а для оценки конкретных действий и поступков как своих, так и чужих с тем, чтобы понять, кого и в чём можно поддержать, а от кого лучше держаться подальше. Однако во все времена существовал соблазн злоупотребить Торой, используя её не как духовный компас, позволяющий не потерять духовные и нравственные ориентиры в мире человеческих дел и поступков, а как средство для самопревозношения и для осуждения. Такое злоупотребление неизбежно вело к упоминаемым Павлом пустым спорам, участники которых, взаимно осуждая друг друга, теряли и смысл Торы, и Царство. Не случайно апостол говорит, что думающие о Торе иначе, чем он сам и его единомышленники (в Синодальном переводе эти инакомыслящие названы «еретиками»), осуждают сами себя (ст. 10 – 11): Тора — оружие обоюдоострое, так, что желающий направить его против ближнего неизбежно обращает его и на себя. Тому, кто скрупулёзно и без милосердия подсчитывает грехи ближнего, придётся ответить Богу за свои собственные, и Бог подсчитает их так же скрупулёзно, как в своё время подсчитывал чужие грехи осуждающий, осудив его так же немилосердно, как он сам осуждал ближних. И тогда Тора станет для него путём, ведущим не в Царство, а в ту внешнюю тьму, о которой говорил Спаситель.

Павел не выского мнения о непреображённой человеческой природе. При этом иногда может показаться, что он несколько сгущает краски. В самом деле, говоря «мы», он перечисляет при том такие черты характера и такие грехи, которыми, можно думать, ни сам Павел, ни его ближайшее окружение не страдали даже до обращения ко Христу. Но дело, вероятно, всё же не только в конкретных проявлениях того или иного греха. Дело ещё и в греховности как таковой. Традиционно Тора всегда была направлена на борьбу с конкретным грехом конкретного человека. Но, с другой стороны, уже сама идея внутренней Торы предполагала определённое качество духовной жизни, и здесь готовность совершить грех при определённых благоприятствующих этому условиях сама по себе становилась серьёзной духовной проблемой. Ещё острее эта проблема стояла для ищущих Царства: ведь в Царстве качество духовной жизни выходит на первый план, здесь качество духовной жизни определяет качество жизни вообще. И когда Павел перечисляет все те грехи, которые он перечисляет, относя их в том числе и к себе, он, скорее всего, имеет в виду то духовное состояние падшего человека, которое легко может позволить ему превратиться во всё то, что упоминает апостол. Павел, как видно, прекрасно понимает, что если мы не становимся ничем таким в более-менее благоприятных внешних условиях, это ещё само по себе отнюдь не свидетельствует об отсутствии духовных проблем. Об их отсутствии можно было бы говорить лишь в том случае, если бы мы оставались «хорошими» при любых обстоятельствах, даже при таких, которые «хорошести» никак не способствуют. Только тогда можно было бы говорить о том, что мы готовы сделать шаг в Царство. Конечно, само по себе это ещё ничего не гарантирует, ведь речь в данном случае идёт не о первом уровне духовной жизни, а, скорее, об уровне нулевом, о том фундаменте, без закладки которого ни о каком дальнейшем строительстве говорить не приходится. И Павел стремится дать понять своим единоверцам, что этот фундамент им действительно абсолютно необходим, даже если им самим кажется, что они и без того уже вполне хороши, успешно мешая своей греховности проявляться вовне. Ведь речь идёт не о морали, а о Царстве. Здесь нужно не соблюдать правила, а просто жить. Таким, какой ты есть на самом деле.

Если мы действительно спасаемся «не по делам праведности», означает ли это, что праведность для нашего спасения безразлична? Или апостол имеет в виду что-то другое? Наверное, ключевое слово тут всё-таки «дела». Ведь, в конечном счёте, что такое человеческая праведность? И до прихода Христа многие понимали, что падший человек праведником быть не может. Человеческая праведность всегда воспринималась, как отражение праведности Божией, а праведным в полном смысле слова считался лишь Сам Бог. И тогда оказывалось, что праведность — дело богочеловеческое, что человек не сам, не своими силами идёт путём праведности, что этим путём его ведёт Бог, а от человека требуется лишь полное доверие к Богу и верность Ему. И «заслужить» перед Богом человек не может ничего. Он может только не портить того, что Бог делает его руками. И Царство даётся ищущему не за дела праведности, которых у него нет и быть не может, а за саму готовность оставаться верным вопреки собственной греховности и идти за Тем, Кто может избавить от любого греха, если только Ему позволить и попросить Его об избавлении. Здесь-то и проявляется милосердие Божие: ведь милосердие, как понимали его авторы библейских книг, как раз и подразумевала готовность сделать для другого то, чего этот другой вовсе не заслуживает и чего ему делать никто не обязан. Только такое милосердие и может открыть нам путь в Царство.

В своём послании Титу Павел напоминает ему о сути христианства, о том, что человек спасается не «делами праведности», а той благодатью, которую получает в общении со Христом и в контексте отношений с Ним. Сегодня для многих христиан эти слова апостола стали общим местом. Между тем, за ними стоит полнота осознания той традиции пути праведности, которая была свойственна яхвизму ещё в допленный период. Ведь и до прихода Христа всякий, всерьёз относившийся к духовной жизни, понимал, что праведность недостижима никакими человеческими усилиями, что она в основе своей дело Божье, а не человеческое.

Но с другой стороны её всё-таки можно было бы назвать делом богочеловеческим — потому, что без участия самого человека праведность невозможна. И не в том только смысле, что человек должен согласиться на присутствие Бога в своей жизни, но и в том, что человек должен прилагать постоянные усилия, чтобы поддерживать себя в состоянии готовности принять то, что Бог ему даёт, участвовать в той жизни, которую Бог ему открывает и в которую его включает.

Вот такую активность человека и называли обычно «делами праведности». Конечно, во все времена существовало и сугубо религиозное понимание праведности, не предполагавшее пути в собственном смысле, а предполагавшее лишь скрупулёзное исполнение предписанного набора религиозных норм и правил, но такое понимание праведности не дотягивает даже до лучших образцов яхвизма и иудаизма.

Однако если в Синагоге религиозной праведности ещё могло найтись место на периферии общинной жизни (хотя периферия эта, как водится, обычно численно значительно превосходила центр), то в Церкви места ей не могло быть по определению — по крайней мере, до тех пор, пока христианство не выродилось частично в религию (или, точнее, во множество религий, расцветших со временем на его духовной почве). Вот об этом и напоминает Павел Титу — наверное, ещё и потому, что тенденция к религиозному пониманию праведности уже в те времена существовала в Церкви, воспринимаясь апостолом как сущностное духовное искажение христианства.

Человеку во все времена было свойственно желание поспорить. Конечно, у кого-то это желание было выражено ярче, у кого-то оно оказывалось менее заметным, но падший человек — спорщик по природе: ведь в подавляющем большинстве случаев спор оказывается всё же не простым обменом мнениями или поисками истины, а желанием самоутвердиться, притом, в отличие от множества других способов самоутверждения, под весьма благовидными предлогами, так, что подобного рода самоутверждение часто вовсе не воспринимается, как нечто предосудительное даже теми, кто такое же самоутверждение в любой другой форме наверняка бы осудил. К тому же, спор позволяет блеснуть интеллектом, остроумием, красноречием и многими другими качествами, демонстрация которых тешит самолюбие. Но истина в споре если и рождается, то, увы, далеко не всегда. Конечно, в идеальном случае, когда спорящие спорят без всякого желания похвалиться или самоутвердиться за счёт соперника, они действительно могут прийти к какой-нибудь истине. Но в падшем человечестве, к сожалению, идеальный спор является такой же чисто теоретической моделью реальности, какой в физике является, к примеру, идеальный газ: в реальной жизни такие споры невозможны так же, как невозможен в природе идеальный газ. В лучшем случае речь можно вести лишь о преобладании у спорящих стремления найти истину над стремлением к самоутверждению. Но и такое преобладание встречается, увы, совсем не так часто, как может показаться. А во всяком ином случае спор действительно теряет смысл. С теми, кто ввязывался в спор исключительно ради того, чтобы переспорить собеседника, не пытался спорить даже Сам Иисус: ведь тут бесполезны любые аргументы. Более того: такой спор может принести спорящим вред вместо пользы. Когда дело доходит до борьбы самолюбий и соперничества в самоутверждении, о заповедях Божиих, как показывает многовековой опыт, спорящие забывают легко и быстро, а вспоминают обычно лишь тогда, когда бывает уже поздно. Ввязываться в такие споры означает их поощрять, а этого делать тому, кто призван свидетельствовать о Царстве, уж никак не стоит. Тут находит оправдание известная поговорка о слове-серебре и о молчании-золоте.