В древности все без исключения народы придавали особое значение сновидениям. И дело тут не в том, что древние не знали о психических особенностях сна: уже греческие философы считали, что во сне человек нередко переживает ту же реальность, которую видит наяву, только в иной форме. Дело в том, что, в отличие от нас нынешних, древние знали и другое: различие между собственно сном и сновидением. Сон для них был именно тем, о чём и говорили греческие философы: отражением «дневной» реальности в видоизменённой форме.
Сновидение же воспринималось, как особый, не определяемый повседневной реальностью, духовный опыт, который мог быть связан и прямо с полученным от высших сил откровением (все народы древности были согласны в том, что сновидения порой являются следствием прямого воздействия богов и духов на сознание человека). Конечно, духовная доброкачественность такого рода откровений всегда могла быть поставлена под вопрос: ведь духовный опыт язычества неоднозначен изначально.
Однако главное в другом: сновидение, в отличие от простого сна, было опытом именно духовным, а не чисто психическим, каким был обычный сон. И не только потому, что сновидения могли быть следствием духовных воздействий на человека со стороны высших (или, наоборот, тёмных) духовных сил, но ещё и потому, что сновидения отличались необычайной ясностью и отчётливостью, которая помимо прочего объяснялась также тем, что человек, находясь в состоянии сновидения, собственно, вовсе не спал, а бодрствовал, во всяком случае, его самосознание обычно во время сновидения функционировало вполне отчётливо. А ясность самосознания — главное и совершенно необходимое условие всякого духовного переживания.
Если такой ясности нет, человек находится, по сути, в бреду или в полу-бреду, как обычно и бывает во сне. И в яхвистской традиции сновидения играли свою роль, хотя пророки, к примеру, относились к сновидениям неоднозначно, считая их низшей формой духовной жизни по сравнению с традиционным пророческим (нередко экстатическим) откровением, всегда предполагавшим состояние бодрствования, а не сна. Очевидно, выступая против доверия сновидениям, пророки опасались именно духовной путаницы, опасались того, что сновидец может, не разобравшись, ошибиться не только в смысле полученного опыта, но и в духовном качестве его источника.
И всё же в послепленный период, в эллинистическую эпоху, когда была написана Книга Даниила, сновидения начинают играть в яхвистской (точнее, в иудейской) традиции особую роль, и прежде всего в среде визионеров-апокалиптиков. Вероятно, это было связано с тем, что классическая пророческая традиция была в те времена уже в прошлом, а необходимость прямого откровения в народе Божием существовала. Вот тогда-то сновидения и стали главной формой такого прямого откровения.
Но и в те времена, конечно же, подобного рода опыт не ограничивался рамками только яхвистской или иудейской традиции, и автор Книги Даниила исходит из этого для всех очевидного факта. Кончено, не каждый мог понять смысл увиденного: ведь для понимания нужно особое духовное усилие, на которое способен не каждый. Но увидеть могли многие. Независимо от социального статуса, интеллектуального уровня и религиозно-культурной принадлежности. Ведь тут почти всё зависит от Бога. А Он не ограничивает Себя никакими рамками, столь привычными людям.