Новость дня на 7 Июня 2022

Распря, расколовшая Синедрион после слов Павла, может показаться искусственно спровоцированной им, а сама его речь - хитрым ходом и только. Между тем, у нас нет оснований сомневаться в том, что Павел совершенно искренне называет себя фарисеем, поскольку он не намерен отрекаться от своего происхождения и готов лучшее, что было свойственно фарисеям - твёрдое упование на Господа и знание закона - принести в дар Христу и Церкви.

Да, Христос неоднократно обличал фарисеев и предостерегал учеников от закваски фарисейской, но Он же, указывая на фарисеев, советовал не отвергать уровень их праведности, а превзойти его. Фарисеям многое было дано, поэтому с них и повышенный спрос, и по этой же причине их обступает больше искушений. Свойственная многим из них самоправедность не является монопольной привилегией одной лишь этой категории людей, так что фарисеем в дурном смысле слова может оказаться каждый. А в том, как фарисеи Синедриона взялись заступаться за Павла, можно увидеть не только то, что они взялись защищать "своего", попавшись на его хитрость, но и то, что в их сердцах не всё зачерствело под коркой формального законничества.

Сегодняшнее чтение описывает последнюю попытку Павла свидетельствовать перед своими единоверцами (ст. 1 – 10). Дальнейшее его служение, как видно, должно было быть связано уже не с Иерусалимом, а с Римом (ст. 11). И, учитывая реакцию собравшихся на слова апостола, такой поворот событий едва ли можно считать неожиданным. В самом деле, свидетельство лишь тогда имеет смысл, когда есть хоть кто-то, кто хочет его услышать. Когда среди собравшихся таких не оказывалось, молчал даже Сам Иисус. А в ситуации, описанной евангелистом, самой яркой фигурой оказывается первосвященник, велевший бить Павла по губам (ст. 2). Апостол, впрочем, даже в этой ситуации попытался заговорить о главном — о Воскресении (ст. 6). На первый взгляд, утверждение Павла о том, что его судят за веру в воскресение мёртвых, кажется некоторым лукавством, ведь здесь налицо очевидная недоговоренность и некоторое упрощение ситуации. Но не исключено, что в устах Павла такое утверждение было лишь своего рода ораторским приёмом, обращённым прежде всего к фарисеям, к которым он сам принадлежал до своего обращения ко Христу. В самом деле, говоря с иудеями, едва ли можно было бы найти лучшую отправную точку для разговора о Воскресении и о Мессии, чем вера в день Суда и во всеобщее воскресение. Но закончить, как видно, Павел не успел: между фарисеями и саддукеями, для которых все упоминания о воскресении мёртвых были сродни если не фантазиям, то, по крайней мере, весьма сомнительным богословским концепциям, началась потасовка (ст. 7 – 9), так, что в дело пришлось вмешаться представителям римской власти (ст. 10). В такой ситуации продолжать проповедь не имело смысла, и не потому, что это было опасно, а потому, что результатом её становилось не обращение ко Христу, а ссоры и распри между представителями различных религиозных партий. Да и какие аргументы могли бы убедить тех, для кого целью и смыслом жизни стало убийство Того, Кого они считали врагом своей веры и своего народа (ст. 12 – 15)? Говорить с фанатиком, очевидно, бессмысленно, по крайней мере, до тех пор, пока он не захочет освободиться от своего фанатизма. И потому Павлу остаётся лишь одна дорога — в Рим, где его ждёт последнее свидетельство. И неудивительно, что в сложившейся ситуации на этой дороге его, римского гражданина, охраняют римские солдаты (ст. 23 – 33).

Сегодняшнее чтение ставит перед нами вопрос о национальной традиции, а также о её роли в духовной жизни народа и о её месте в Церкви. Конечно, когда дело касается еврейского народа, ситуация оказывается неоднозначной: ведь здесь национальное и религиозное оказались неразрывно связаны между собой ещё со времён Вавилонского плена, когда еврейство стало этноконфессиональной общиной, а евреем считался каждый член Синагоги, к какой бы нации он ни принадлежал до обращения в иудаизм. И всё же история, описанная в сегодняшнем отрывке, заставляет задуматься прежде всего о национальном самосознании, равно, впрочем, как и о его ограниченности. Примечательно, что началась она с обвинения Павла в том, что он ввёл в Храм иноплеменников, язычников, которым там было не место (Деян. 21 : 27 – 29). Евангелист упоминает, что обвинение было ошибочным (Деян. 21 : 29), но сути дела это не меняет, тем более, что и впоследствии, когда Павел обратился к собравшемуся народу, его слушали более-менее спокойно до тех пор, пока он не упомянул о том, что Бог послал его проповедовать язычникам (Деян. 22 : 21 – 22). Такая реакция, на первый взгляд, может показаться странной. В самом деле, Павел ведь проповедовал не какую-то новую религию, он свидетельствовал о Мессии и о Царстве, а такое свидетельство могло лишь привлечь внимание язычников и к Храму, и к Торе, и к иудаизму. Более того: в евангельскую эпоху иудейская миссия распространилась довольно широко, благодаря чему, собственно, в синагогах и появилось немалое число прозелитов, которые, не принимая иудаизм во всей его полноте, тем не менее верили в Бога Авраама. Казалось бы, мессианская проповедь Павла могла бы привлечь в Синагогу ещё больше новообращённых. Но было в его проповеди и нечто неприемлемое для иудеев, превыше всего ставивших собственную традицию: проповедь Павла открывала мессианское Царство для всех, не только для евреев, но и для всех прочих народов. Конечно, никто не стал бы закрывать иноплеменникам путь в Царство, но для иудеев было очевидно, что путь в него проходит только через Синагогу и никак иначе. Проще говоря, они были абсолютно уверены, что прежде, чем войти в Царство, ищущие его должны были стать евреями. Потому что мессианское Царство по определению может быть открыто только евреям. Сама мысль о том, что границы народа Божия могут быть раздвинуты за рамки еврейской общины, казалась многим из них кощунственной. И потому на Павла они смотрели, как на врага Божия и как на предателя своего народа. Так чрезмерная приверженность собственной национальной традиции становится преградой на пути в Царство.