Мысли вслух на Иов 15:1-35

В ответ на слова Иова Элифаз произносит длинную речь, в которой повторяет все общеизвестные и общепринятые истины, касающиеся нечестивых и их судьбы (ст. 17 – 35). Впрочем, инвективы в адрес нечестивых теперь подразумевают и другого адресата — самого Иова. Элифаз упрекает своего друга в нечестии и в том, что тот забыл страх Божий (ст. 2 – 6). Конечно, Элифазом, как и другими друзьями Иова, движет в том числе и усиливающийся с каждым словом страдальца религиозный страх. Но, в отличие от других, Элифаз всё же пытается найти этому страху рациональное обоснование. Он выдвигает аргумент, на первый взгляд кажущийся бесспорным. Он говорит Иову: что ты можешь знать о планах Божиих (ст. 7 – 8)? И как смеешь ты говорить с Богом и требовать у Него отчёта (ст. 12 – 13)? Такая реакция типична для религиозного человека, который, видя в Боге бесконечно далёкого и могущественного Правителя мира, считает всякую попытку сближения с Ним едва ли не кощунством.

А такие вопросы, какие задаёт Богу Иов, требуя ответа, человеку религиозному должны казаться просто чудовищными. Но Элифаз выдвигает и иной, более рациональный аргумент. Он говорит: кто может утверждать перед Богом свою чистоту? Перед Ним никто не чист, даже ангелы, а уж о людях и говорить нечего (ст. 14 – 16). На первый взгляд, такой аргумент выглядит совершенно неоспоримым, опровергая и обесценивая всё, сказанное Иовом Богу. Но он, в сущности, бьёт мимо цели, как и все другие возражения друзей Иова. Конечно, по сравнению с Богом не чист и не свят никто, ведь именно Бог является источником и чистоты, и святости. Святость человека, как и любого другого тварного существа, — лишь отражение святости Божией. Но Элифаз в данном случае, очевидно, смешивает святость с праведностью. Праведник отнюдь не безгрешен, но он идёт за Богом и остаётся свидетелем Божиим, несмотря на свою греховность и вопреки ей.

Конечно, если сравнить меру святости такого праведника, который всё же остаётся грешным человеком, со святостью Божией, она не выдержит сравнения, и праведник окажется нечист перед Богом. Но при таком подходе к человеку праведность вообще обесценивается, причём обесценивается полностью. Если допустить, что Бог действительно подходит к человеку с такой меркой, то жизнь человека просто теряет всякий смысл. Именно против такого подхода и протестует Иов, и он хочет у Самого Бога выяснить, так ли это на самом деле. Но Элифаз, как видно, опережая Бога, отвечает Иову на заданный им Богу вопрос.

Снова мы слышим Елифаза, и теперь он отмечает, что никто из людей, а значит, и Иов, не может быть чист по сравнению с Богом. Человек не только не может быть совершенным и незапятнанным перед Его лицом, но и не способен понять Его пути, поэтому никто никто из людей, заведомо не обладающих полнотой познания, не вправе быть уверенным в собственной правоте. Теперь Елифаз говорит уже не только от своего имени или от лица нескольких друзей Иова, но и претендует на выражение совместной мудрости поколений (седовласый и старец есть между нами...).

Словам Елифаза по сути невозможно возразить, в принципе всё в них верно, однако снова мы видим нависающую над страдающим Иовом фигуру обвинителя, не сомневающегося в том, что Иов наказан поделом. Отчаяние Иова, явившееся следствием страданий, Елифаз объявляет проявлением его нечестивости и выставляет аргументом в пользу обоснованности своих обвинений. Опять торжествует правота «вообще», оторванная от живой и страдающей реальности.

Рассерженный Елифаз вновь вступает в разговор, и на этот раз он прямо упрекает Иова в нечестии. По мнению Елифаза, в словах Иова звучит только гордыня, заставляющая его забыть о страхе Божьем. Упреки Елифаза звучат весьма внушительно, и многое в его словах, как будто, справедливо. Но он не отвечает Иову по существу; критика Елифаза направлена против самого факта, что Иов дерзает взывать к Богу. Мы не хуже тебя и знаем не меньше, – говорит Елифаз, и в этом как раз погрешает против истины. На обращенный к Иову вопрос «что узнал ты, чего бы мы не знали», существует очевидный ответ. Иов, в отличие от своих друзей, узнал подлинное страдание, которое одно только и оправдывает его дерзновение.

В речи Елифаза, в сущности, нет ничего нового по сравнению с тем, что уже было сказано им и двумя другими друзьями Иова. Он снова говорит о том, что Иов – грешник «по определению», так как ни один из рожденных женщиной не может быть праведен перед Богом. В пылу полемики Елифаз изображает Бога недоверчивым и мстительным, гнушающимся всем родом человеческим. Образ Бога, который стоит за речами Елифаза, надо признаться, крайне непривлекателен; в приписываемом Богу недоверии «даже к святым» нет величия, которое так рьяно отстаивают друзья Иова. Этот образ Бога скроен по мелочной человеческой мерке. Елифаз приписывает Богу какое-то гадливое отношение к людям, подобное тому, как сами люди относятся к каким-нибудь слизнякам. Очевидно, что слова Елифаза – насквозь теория, потому что жить и молиться с таким представлением о Боге невозможно.

По сравнению с тем, что Елифаз говорит в начале главы, вторая часть его речи, посвященная заслуженной каре нечестивых, изощренно поэтична и подробна. Это распространенный психологический эффект: в религиозной сфере людям легче и удобнее всего говорить о чужих грехах и наказаниях; очевидно, автор книги хорошо знает этот тип религиозности. Елифаз поучает Иова, что нечестивый человек сам является виновником своих бед, полагая, что это объясняет страдания Иова. В этом пространном рассуждении звучит отголосок того, что несколькими веками ранее написания книги Иова говорили великие пророки Израиля. Тогда, в предпленную эпоху, они возвещали гибнущему народу, что не Бог по произволу насылает на них кару, но что наказание является плодом человеческих помыслов. Но для пророков эта мысль была лишь преамбулой к грандиозному откровению о том, что для гибнущего от своего нечестия человека Бог становится Спасителем, единственной Надеждой и Утешением. Для Елифаза же эта весть о милосердии Творца чужда. Слова, сказанные Богом через пророка Иезекииля о том, что Господь хочет не смерти грешника, но его обращения и спасения, прямо противоречат рассуждениям Елифаза.