Мысли вслух на Лк 6:20-26

Иисус замахивается на самое драгоценное. «Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо!» — говорит Он. А ведь это самое большое желание многих из нас... Мы действуем с оглядкой на других. Мы можем позволить себе небольшую (или большую) подлость — но только если никто этого не увидит. Зато сделать шаг вопреки общепринятому мнению мы боимся. Почему? Потому что мы хотим, чтобы все люди говорили о нас хорошо! Вот от этого и предостерегает Господь. Ведь в такой ситуации исчезает главное — объективная истина, честность. Если мы честны — мы по определению не можем нравиться всем. А вот если немножко подстраиваться здесь, там, везде... то вполне можно добиться того, чтобы о нас все говорили хорошо. И тогда — горе нам. Потому что тогда мы — не в Истине.

Слова Нагорной проповеди всегда потрясают своей радикальностью. Блаженны нищие; горе богатым; радуйтесь, плачущие; рыдайте, смеющиеся... Христос призывает нас к радикальному пониманию жизни, в котором привычное для нас белое может оказаться черным. С точки зрения обычного человека эти нормы придуманы для сумасшедших, потому что они противоречат жизненной логике и общепринятому представлению об успешной жизни. Но Иисус предлагает своим ученикам посмотреть на свою жизнь из вечности, из того Царства, безусловную ценность и красоту которого Он пытался донести до них во многих притчах. И с этой божественной точки зрения наши привычные проблемы могут показаться совсем другими, несущественными или, напротив, источниками великой радости. Эти слова Иисус произносит сразу после того, как к Нему пришло множество народа, чтобы прикоснуться и исцелиться. Нередко мы приходим к Богу, принося свои тяготы, желая избавиться от них, а Господь призывает нас посмотреть на них в свете Своей вечности, в которой поношение, жажда и нищета духовная – величайшие блаженства.

«Заповеди блаженства» в Евангелии от Луки звучат несколько иначе, чем в Евангелии от Матфея (Мф. 5:3-12). В них явно слышится социальный призыв. Конечно, Царство Божие не от мира сего, но прорастает оно в этом мире. Грош цена всякой нашей «духовности», если мы готовы мириться со страданием других людей, приговаривая: «Господь терпел, и нам велел». Нам — да, но к страданию (как и к смирению, как и к покаянию) можно призывать только самого себя. И не только к страданию, но и к состраданию. Только такая духовность — милости, милосердия, сострадания — настоящая, именно такого духа обещает нам дать Бог.

Можно представить себе, какой ужас и недоумение производили в слушателях слова Иисуса о наступающем Царстве. Там все будет не как у людей. Ведь богатство, достаток, счастье, хорошая репутация человека — все это было знаком благословения Божьего, все это означало, что Бог доволен им и наградит его еще больше, когда придет заветное время осуществления Царства.

Но в проповеди Иисуса в центре Божьей любви оказываются бедные, голодные, плачущие, изгнанные из общества люди, а богатые и порядочные люди испытают на себе Его суд. В этом парадоксе запутываются и стираются различия между своими и чужими, между «хорошими» и «плохими» — все они несравнимы c бесконечно милостивым Богом. Поэтому «нам, слушающим» остается подражать этой милости, не делая различий между праведниками и грешниками — все равно наш суд не устоит перед парадоксальным судом Христова Царства.

«Блаженны алчущие, ибо они насытятся», говорит евангелист Лука. «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся», говорит евангелист Матфей (Мф 5:6). Эти два текста имеют совершенно разный смысл, несмотря на то, что, по всей видимости, имеют происхождение из одного источника. И это в рациональном сознании рождает недоумение и неспокойствие. Но давайте посмотрим, так ли уж это страшно. Мы все прекрасно помним молитву второго антифона, взятую из 145 псалма. «Упование его на Господа Бога своего сотворшаго небо и землю, море и вся яже в них, хранящего истину в век, творящего суд обидимым, дающего пищу алчущим». Но на самом деле там, в 145 псалме стоит более конкретное слово, чем «пища», там стоит слово хлеб, panem, каковое обстоятельство отражено и в синодальном переводе. Итак, хлеб дает Господь алчущим. Слово «хлеб» в Библии встречается огромное количество раз и понятно в большинстве случаев в самом обыденном смысле. Поэтому перевод «пища», который дает церковнославянская Библия, возможно, ничего существенного не меняет. Но можно посмотреть и с другой стороны. «Хлеб наш надсущный даждь нам днесь…» Мы именно подчеркиваем не насущный, а надсущный, таков был бы правильный перевод, точно соответствующий латинскому «supersubstantialem»: super – над, substantia — сущность . Одна буква потерялась, этим можно дать объяснение происхождению странного слова «насущный», а главное нашего заблуждения, что речь здесь идет о пище (именно поэтому «Отче наш» во всех молитвословах предписано читать перед едой, что можно делать с таким же смыслом и в любую другую минуту жизни). Это обстоятельство отражено в большинстве современных книг по текстологии Нового Завета (Например, Иоахим Иеремиас «Богословие Нового Завета. Ч.1 Провозвестие Иисуса»). А что касается этимологии слова «насущный», приведенное выше обстоятельство утерянной буквы обозначено, например, в книге известного русского философа Ивана Ильина «Аксиомы религиозной жизни». Таким образом, хлеб 145 псалма, который Господь дает алчущим, может быть понят в свете Нового Завета как хлеб надсущный. А что есть хлеб надсущный как не правда?

Христос поднял ветхозаветную нравственность на недостижимую высоту. Одно дело призывать Бога о своих врагах: "Да приидет же смерть на ня и да снидут во ад живи", - а другое дело - их любить. Наверное, так и должно быть, нравственные законы должны быть невыполнимыми, мы должны стремиться к ним. Тем больше это напряжение стремления. Помните знаменитое высказывание Канта о том, что есть две вещи, которые восхищают его: "звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас". А звезды, они и манят человека в небо с немыслимой силой, но и являются ориентирами на земле. Таков же Новый закон Христа. С одной стороны, мы понимаем, как много нам еще расти, чтобы вырасти в полную его меру, а с другой стороны, он являет собой ориентир в мире отношений с людьми и с Богом.

Здесь, правда, есть еще одна опасность, эту недостижимость, недостижимость, скажем, заповеди о любви к врагам возводить в культ. В связи с этим можно вспомнить о таком неоднозначном и до сих пор вызывающем споры явлении как толстовство. Знаете, есть удивительное свойство у слова Божия. Оно настолько сложно и многомерно, что обретает истинность лишь во всей своей целостности.

Иисус во всё время Своего земного служения чуждался того популизма, который, по Его словам, свойствен лишь «лжепророкам», тем, кто претендует на звание человека Божия, не будучи таковым на самом деле. В самом деле, если о человеке и о его деятельности все говорят только хорошее, это обычно означает одно из двух: или деятельность оказывается настолько незначительной, что она решительно никого не задевает и до неё никому нет дела, так что нет оснований и ругать того, кто ею занят, или деятель старается угодить всем и каждому, не гнушаясь никаким средствами.

У каждого же, кто хоть что-то из себя представляет, непременно будут друзья и враги, а если он занят чем-то более-менее масштабным, у него будут к тому же сторонники и противники. И тут естественно встаёт вопрос: как же христианину, т.е. жителю того Царства, которое принёс в мир Спаситель, относиться к противникам, а тем более к врагам?

С друзьями и сторонниками, разумеется, проще: их любишь, им желаешь добра вполне естественно, по законам того непреображённого мира, которые известны каждому и которым никого поэтому учить не надо. А вот с врагами сложнее: их любить не за что, а непреображённый мир с его природой (всё равно, физической или психической) предполагает отношения взаимности, а если их нет, если они рвутся или, тем более, из позитивных становятся негативными, ни о каком хорошем отношении говорить не приходится. Более того: возникает желание немедленно все отношения с желающим тебе зла врагом разорвать. Но именно этого, по слову Спасителя, делать нельзя. Не случайно Он рекомендует молиться за врагов. В самом деле, невозможно поддерживать позитивные отношения с тем, кто таких отношений не хочет. А ведь любовь — прежде всего отношение, желание блага тому, кого любишь. Если она оказывается взаимной, отношения становияся взаимными, возникает особое духовное пространство, внутри которого они существуют и развиваются. А если нет?

Иисус указывает на молитву как на единственный возможный способ взаимодействия с тем, кто не хочет никаких позитивных отношений.Конечно, молитва предполагает отношения, в первую очередь, с Богом. Но в контекст таких отношений можно включить и любого другого человека, если Бог готов его принять, а молящийся об этом просит. За Богом, само собой разумеется, задержки не будет, так что всё зависит тут, главным образом, от самого молящегося. За Богом, само собой разумеется, задержки не будет, так, что всё зависит тут, главным образом, от самого молящегося.

И тогда его отношения с врагом окажутся опосредованы отношениями с Богом. Враг уже не исключается из жизни молящегося, не вычёркивается из неё, как вычёркивают ненависть и проклятие ненавидимого и проклинаемого человека из духовной жизни ненавидящего и проклинающего, а включается в неё, хотя и опосредованно. Но ведь такое опосредованное включение всегда может стать началом других отношений, прямых и непосредственных. И они уже не будут отношениями людей, ненавидящих друг друга.

Текст, называемый обычно заповедями блаженства, составляет основу Нагорной проповеди. Хотя, в сущности, заповедями их назвать сложно. Что такое, в самом деле, заповедь? К примеру, тот же Декалог — десять заповедей — что они такое? На первый взгляд — система предписаний и ограничений. На взгляд более внимательный — Божьи интенции, обращённые к человеку. И при любом рассмотрении — императив. Для кого-то внешний — юридический или моральный. Для кого-то внутренний — духовно-нравственный. Но в любом случае императив. Нечто такое, что требует исполнения. Следования. Или выстраивания — если речь идёт о внутренней Торе. Но это во всяком случае некая активность, внешняя или внутренняя. Нечто такое, что требует от человека действия. Чтобы исполнить заповеди Декалога, надо что-то сделать. Исполнить в этом смысле заповеди блаженства невозможно.

На всём протяжении христианской истории теологи пытались определить, что же именно нужно сделать для того, чтобы исполнить заповеди блаженства. Мнения высказывались самые разные, и это лишь подтверждает: заповеди блаженства невозможно исполнить в том смысле, в каком мы говорим об исполнении, к примеру, тех же заповедей Декалога. Там надо что-то делать — что именно, в данном случае неважно. Тут — надо быть. Существовать. Пребывать. Там речь идёт об активности человека, тут — о качестве его существования. Чтобы исполнить то, что называется заповедями блаженства, человек должен начать жить иной, новой жизнью.

Можно было бы сказать, что все девять заповедей блаженства сводятся к одной: заповеди новой жизни. И все они — лишь описание с разных сторон этой новой жизни. Жизни, которой у человека нет. К которой человек может приобщиться, если примет Христа как Царя того Царства, которое входит в мир, но которой сам по себе человек не имеет и иметь не может. И вся Нагорная проповедь о том же — о новой жизни, в которую человек может войти и которая может войти в человека. Иначе врагов не полюбить. И уж точно не стать совершенным, как Отец небесный.

Как и некоторые другие эпизоды земного служения Спасителя, Нагорную проповедь Лука описывает не совсем так, как Матфей. Для Луки основой изложения того, что было сказано Иисусом во время этой проповеди, становится противопоставление двух путей: пути богатых, отождествляемым евангелистом с путём язычников, и пути бедняков, оказывающимся путём в Царство.

Сама по себе идея двух путей отнюдь не нова, она хорошо известна по ветхозаветным текстам, и для Луки именно она становится той призмой, сквозь которую он воспринимает слова Спасителя. Упоминая нищих, Иисус, несомненно, имел в виду не просто неимущих, а тех, кто понимал бедность, как духовное состояние. О таких бедняках говорили уже ветхозаветные пророки. И богатые отличаются от них не по имущественному признаку, а по признаку духовному: если бедняки находят своё утешение только в Царстве (ст. 20–23), то богатые получают своё в этом мире, не нуждаясь в Царстве (ст. 24–26).

Но для того, чтобы войти в Царство, нужно оставаться ему верным до конца. И потому жаждущим Царства нельзя жить по законам этого, ещё не преображённого мира, несмотря на то, что законы Царства в нём пока не действуют. Не случайно Лука выделяет в проповеди Иисуса призыв поступать с людьми так, как мы хотели бы, чтобы они поступали с нами (ст. 31), делая его композиционным центром той части своего рассказа, где он приводит наставление Иисуса тем, кто хочет жить по законам Царства (ст. 27–36).

На первый взгляд, призыв этот напоминает общеизвестное «золотое правило», но есть в формулировке его Спасителем одно не сразу бросающееся в глаза отличие: если в традиционном своём варианте «золотое правило» призывает относиться к людям так же, как они относятся к нам, то Иисус советует относиться к людям так, как мы бы хотели, чтобы они к нам относились. Иначе говоря, если мы действительно ищем Царства, то в отношениях с людьми нам, по слову Спасителя, надо, в известном смысле, «работать на опережение», заранее даря им своё хорошее отношение и не дожидаясь того, чтобы они вначале проявили себя по отношению к нам.

По законам нашего, ещё не преображённого, мира это, конечно, совершенно нерациональное поведение: ведь всем известно, что падший человек весьма мало способен как на добрые дела, так и на хорошее отношение к ближним. Но, с другой стороны, иной подход к окружающим нас людям не предполагает открытости, а без неё невозможно войти в Царство. Ведь Царство устроено так, что им нельзя наслаждаться в одиночку. Нельзя обрести его, отгородившись от всех. Царство можно обрести лишь в том случае, если сам становишься его частью, а стать ею можно лишь тогда, когда полученное нами мы передаём другим, тем, кто, как и мы, ищет полноты жизни в этом Царстве. И тогда мы становимся служителями Царства — теми, кого избирает Иисус для того, чтобы через них Царством стал весь сотворённый Богом мир.

Эти слова как будто специально идут вразрез с обычными человеческими представлениями. Почему вдруг блаженными оказались нищие и голодные, плачущие и отверженные, а богатым, сытым и смеющимся — горе? Можно подумать, что Христос возвещает революцию, которая перевернет мир вверх ногами! Царство Божье, которое Он приносит на землю, действительно радикально непохоже на привычные нам отношения в этом мире. Они строятся на милосердии Отца, а не на борьбе за существование. Даже будучи верующими людьми, мы часто забываем о том, что в этом Царстве совсем другие законы, и называем счастьем то, что называет горем Христос, и наоборот, Его блаженства считаем несчастьем. Как сильно надо измениться, чтобы стать настоящим гражданином этого Царства.

Многие евангельские слова, если бы мы вдумались в их смысл, должны были бы звучать странно. В самом деле, почему нужно считать «блаженными» плачущих, голодных, гонимых? И чем тут может помочь «нищета духа»? Конечно, голодный, который знает, что его скоро накормят, счастлив потому, что скоро получит желаемое. Так же счастлив может быть и плачущий от горя, знающий, что его горю скоро помогут, и гонимый, понимающий, что терпеть осталось недолго. Но это всё же ещё только будущее счастье, а Иисус говорит о блаженстве этих людей уже теперь, когда торжество Царства ещё впереди. Возможно, ответить на вопрос поможет обращение к изначальному смыслу слова «блажен», или, вернее, к смыслу его еврейского подлинника, который обозначал человека, получающего силу и поддержку от Бога. Тогда всё встаёт на свои места: все те, кого называет Иисус, действительно могут положиться на Бога в ожидании грядущего торжества Царства, которое принёс в мир Спаситель. А упомянутая Им нищета духа (впрочем, говоривший по-арамейски Иисус, скорее всего, сказал здесь просто «нищие») была условием, необходимым для того, чтобы получить помощь свыше: ведь до конца довериться Богу можно лишь тогда, когда знаешь точно, что кроме Него надеяться всерьёз больше не на кого и не на что. И тогда немыслимо тяжёлый прежде путь в Царство становится не простым, но лёгким, как то бремя, о котором говорит Спаситель.

В проповеди «на месте равне», как традиционно называют этот отрывок из Евангелия от Луки, Господь говорит Своим слушателям о том, что такое настоящая жизнь и настоящая праведность, о смысле и нравственных основах жизни. И вот именно в связи с этими словам Христа евангелист отмечает, что весь народ искал прикасаться к Нему, потому что от Него исходила сила. Это очень важное замечание, потому что нам необходимо помнить о том, что истина Божия обладает реальной силой, причем именно потому, что это истина. Господь говорит далеко не очевидные вещи, понимать и принимать, а тем более исполнять Его слова весьма трудно. Блаженство нищих и алчущих, радость гонимых за правду – все это отнюдь не вытекает из опыта человеческой жизни. Но нам дана возможность почувствовать, пережить в этих словах Иисуса силу истинной жизни, потому что это не просто вымысел праздного ума, но слово Божие, обращенное к нам. Именно поэтому правда и чистота в наших отношениях друг с другом оказываются тем местом, где мы, порой совершенно неожиданно для себя самих, встречаемся с Богом Живым.

«… И проводил Он ночь в молитве к Богу…» Из этих слов, дающих нам немного прикоснуться к опыту нашего Господа, вышла огромная замечательная традиция ночных богослужений. Собственно, задумаемся, что значит «всенощное бдение», это значит, всю ночь не спать и молиться, жаль, что сейчас оно редуцировалось в службу с 6 до 8 вечера. Но у нас всегда есть возможность дома не спать – и это удивительный опыт. Тому, кто ни разу этого не пережил, очень трудно объяснить, что это такое. Главное, что дает ночь – это тишина и уединенность, только в этой тишине можно различить голос Божий. Весь мир погружен в покой и пространство, и время теряют свой смысл. Вы замечали, как совсем иначе течет время ночью? Это, конечно, и аскеза – потому что порой, особенно после тяжелого дня, бывает трудно не заснуть, подобно тому, как заснули ученики в Гефсиманском саду. Можно без конца приводить причины преимущества ночи для молитвы. Главное, кажется, в желании никогда не расставаться с Богом, даже на несколько часов ночного бесчувствия.

О заповедях блаженства за два тысячелетия христианской истории было сказано и написано, наверное, больше, чем о любом другом евангельском тексте. И чаще всего комментаторы пытались обнаружить в них некое новое слово — в обрасти нравственной или богословской, или духовно-аскетической. Но встаёт закономерный вопрос: насколько необходимо было Иисусу начинать разговор со слушавшими Его людьми с этики или с аскетики, или с богословия? Ведь Он обращался к людям верующим, многие из которых наверняка были весьма религиозны. Говорить им о нравственных нормах особого смысла не имело: заповеди Декалога были им и без того хорошо известны. А богословские или аскетические тонкости едва ли подходили для этой, довольно разношёрстной и не слишком образованной, аудитории. Да и слушавшие Иисуса люди ожидали ответа на совсем другой вопрос. В это время в еврейском народе были очень сильны мессианские ожидания, появилось уже немало претендентов на мессианство, и, хотя все они (что и неудивительно) терпели фиаско, ожидание не становилось менее напряжённым, и на каждого, в ком был хотя бы намёк на Мессию, народ смотрел с надеждой.

Неудивительно, что с такой надеждой смотрели слушатели Иисуса и на Него Самого. И Он не хотел обмануть их ожиданий. Но, заяви Он о Своём мессианстве прямо, это произошло бы почти наверняка: ведь с личностью Мессии и в раввинистических кругах, и в народном сознании связывалось нечто воинственное и героическое, Мессия должен был, в соответствии с этими представлениями, быть великим земным царём, который восстановит независимость Израиля и сделает его сильным государством, управляемым по законам Торы. А Иисус, разумеется, не мог обещать народу ничего подобного. И Он просто напоминает Своим слушателям о том, чего ожидали мессианисты прежних эпох, начиная со времён ещё Исайи Иерусалимского.

Именно тогда, по-видимому, возникло первое мессианское движение, участников которого стали называть «бедняками», а они приняли это название, которое и закрепилось впоследствии за теми, кто вёл праведную жизнь и ожидал прихода Мессии. Вот об их-то, этих мессианистов, блаженстве и говорит Иисус. Он действительно свидетельствует о Своём мессианстве и о близости Царства, уже входящего в мир. Но входящего не под звуки боевых труб, а тихо, в той тишине, в которой духовно чуткое сердце слышит Бога. Царства, блаженство которого понятно лишь беднякам.

Рассказывая о призвании апостолов, Лука не раскрывает, по какому принципу были Иисус их отбирал, он рассказывает только о том, что они были отобраны из Его учеников. По человеческому рассуждению, Христос должен был выбрать лучших из лучших. Но Евангелия не утаивают от нас человеческих слабостей призванных быть апостолами. Что это показывает — общее состояние народа, когда даже лучшие из лучших не идеальны? Или, может быть, Он выбирал «типичных представителей», наделённых обычными человеческими качествами? Скорее всего, второе, ведь Христос пришёл спасти грешников, и всё-таки эти «типичные представители» не во всём были обычными: они оказались способны откликнуться на Его призыв.

Последним в списке апостолов упомянут Иуда, о котором сразу же сказано, что он потом сделался предателем. Если потом сделался, значит, не был предателем изначально, и что-то же позволило ему стать апостолом. И не потому Иисус позвал его за Собой, что не видел, что Иуда способен на предательство. Конечно же, видел, как видит в каждом из нас потенциал зла, но не отвергает нас на этом основании и старается от нашего же зла оградить. Была надежда на исцеление и у Иуды. Не захотел...

Не случайно именно вслед за перечнем апостолов приведены заповеди блаженств. Блаженства у Луки даны короче, чем у Матфея, но добавлены «горе вам», отсутствующие у Матфея. Это не угроза, но предупреждение об опасности.