Мысли вслух на Рим 6:1-14

Мы часто сравниваем наше собственное крещение, обращение к Богу с началом новой жизни. Апостол Павел говорит нам о том, что на самом деле, становясь Христовыми, мы в первую очередь принимаем смерть и именно в ней соединяемся со Христом. Он говорит нам, что наше согласие войти в Его благодать — это в первую очередь наше согласие разделить Христово страдание в этом мире, принять на себя хотя бы мельчайшую часть Его ран. И именно об этом подобии в первую очередь говорит Павел.

Потому что не простившись с грехом, с тем самым «ветхим человеком» в себе — мы не сможем ожить вместе со Христом для вечной жизни. Погребение, которое имеет в виду апостол, это в первую очередь смерть наших страстей, нашего себялюбия. Нашего желания сделать по-своему, несмотря ни на что, нашей ненависти или просто равнодушия к ближнему. Со всем этим нам должно проститься для того, чтобы воскреснуть уже обновленными Его благодатью и Его прощением. Для того чтобы дальше в нас жил не наш грех, а Христос.

Сегодня апостол Павел подводит итог размышлениям на тему «грешить или не грешить». Это сейчас нам могут показаться странными обвинения, выдвигаемые некоторыми оппонентами Павла (см. Рим. 3:8), но тогда, по всей видимости, такая позиция могла быть распространенной: мол, чтобы всеми своими силами способствовать воплощению того, о чем мы молимся в первой части молитвы «Отче наш», нужно именно грешить, потому что тем мы поспособствуем большему явлению славы Божией миру. Однако Павел старательно объясняет, что Христос дал нам не свободу грешить, но свободу не грешить. И что «дар благодати» дан нам для освобождения от осуждения и «к оправданию от многих преступлений» (см. Рим. 5:16). Поэтому, если мы освобождены от рабства греха, то зачем нам снова себя закабалять? Зачем идти туда, где мы уже были? Зачем возвращаться на свою блевотину (см. 2 Пет. 2:22)? Чтобы было нам хуже, чем прежде (см. 2 Пет. 2:20)? Вот и Павел в этом тоже не видит абсолютно никакого смысла!

Когда у Павла встречаешь слова о том, что мы как христиане умерли для греха, ассоциации возникают самые разные, и ближайшая нередко оказывается связана с каким-то особенно суровым аскетизмом, с беспощадной борьбой, с готовностью противостоять своей собственной падшей человечности, хотя бы и до смерти. Наверное, в падшем мире так оно и есть, тем более, что апостол и сам в некоторых своих посланиях говорит о том, что сохранить верность Торе, соблюсти её до конца можно лишь ценой собственной жизни: ведь, пока грешный человек жив, он продолжает грешить, таково свойство его падшей человеческой природы.

И если бы христианство было ещё одной, новой религией, наверное, этим можно было бы и ограничиться: ведь падший человек действительно не в состоянии сделать больше. Но христианство не новая религия, а новая жизнь, жизнь в том самом Царстве, которое Спаситель принёс на землю, сказав, что оно «приблизилось». И жизнь эта с грехом совершенно несовместима. Если только мы хотим жить жизнью Царства, грех из нашей жизни должен исчезнуть. Но ведь для этого нужно полное преображение человеческой природы, иначе об избавлении от греха говорить не приходится! С одной стороны, так оно и есть. Но, с другой стороны, процесс преображения в Царстве отдельного человека неотделим от истории самого Царства в нашем преображающемся, но ещё не преображённом до конца мире.

Это, в известном смысле, две стороны одного и того же процесса: до тех пор, пока Царство не раскроется во всей своей полноте, ни один из нас, ищущих Царства или в нём живущих, всей полноты его жизни не обретёт, а значит, наша собственная духовная биография с историей Царства в нашем мире связана теснейшим образом и ею определяется. Однако до тех пор, пока наша человеческая природа до конца не преобразится, от греха мы не избавимся! Так что же: перспектива безгрешной жизни откладывается до дня возвращения Христа и окончательного торжества Царства? И да, и нет. Да, потому, что только тогда мы окончательно избавимся от греха. Нет, потому, что избавиться от власти греха мы можем раньше, чем окончательно и навсегда избавимся от самого греха.

Такое утверждение может показаться странным, если не принимать во внимание того факта, что Царство уже «приблизилось», оно здесь, и к его жизни можно приобщиться уже сегодня. Конечно, в нашу переходную эпоху, эпоху наступающего Царства, мы, скорее всего, будем жить одновременно в двух мирах: в прежнем, непреображённом мире и в Царстве. А в таком положении только от нашего духовного состояния зависит, какая из двух составляющих нашей, как говорят философы, экзистенции, окажется определяющей.

В идеале наша жизнь должна определяться исключительно той её составляющей, которая принадлежит Царству. И тогда для греха мы будем мертвы: он будет существовать в нашей жизни, как нечто по отношению к ней внешнее, не определяя её качества, быть может, лишь иногда делая попытки вторгнуться туда, куда ему всё равно не будет дороги. Наверное, это максимум того, чего мы можем достичь в нашу переходную эпоху, в эпоху, когда Царство уже здесь, но ещё не раскрылось до конца.

«Бывает, что после долгой, мучительной болезни умирает человек; и гроб его стоит в церкви, и, взирая на него, мы проникаемся таким чувством покоя и радости: прошли мучительные дни, прошло страдание, прошел предсмертный ужас, прошло постепенное удаление от ближних, когда час за часом человек чувствует, что он уходит и что остаются за ним на земле любимые. <...> Бывает, стоим мы у постели только что умершего человека, и в комнате чувствуется, будто воцарился уже не земной мир – мир вечный, тот мир, о котором Христос сказал, что Он оставляет Свой мир, такой мир, какого земля не дает... И так мы стоим у гроба Господня. Прошли страшные страстные дни и часы; плотью, которой страдал Христос, Он теперь почил; душою, сияющей славой Божества, Он сошел во ад и тьму его рассеял, и положил конец той страшной богооставленности, которую смерть представляла собой до Его сошествия в ее недра. Действительно, мы находимся в тишине преблагословенной субботы, когда Господь почил от трудов Своих. <...> Вот почему так тиха литургия этой Великой Субботы…» (Антоний митрополит Сурожский)

Самый страшный и пустой день — Великая Суббота, когда Спаситель мира покоится в гробе, и дом наш оставлен нам пуст. Но вот что говорит в этот день наше богослужение:

«Нынешний день таинственно прообразовал великий Моисей, говоря: »И благословил Бог седьмой день«; ведь это — благословенная Суббота, это — день покоя, когда почил от всех дел Своих Единородный Сын Божий, по замыслу Своему в смерти плотью субботствуя; и к бытию вновь возвратившись воскресением, даровал нам жизнь вечную, Единый Благой и Человеколюбец».

«Да молчит всякая плоть человеческая, и да стоит со страхом и трепетом, не помышляя ни о чем земном; ибо Царь царствующих и Господь господствующих приходит, чтобы быть закланным и дать Себя в пищу верным. Пред Ним шествуют хоры ангелов со всеми началами и властями, многоочитыми херувимами и шестикрылыми серафимами, покрывая лица и воспевая песнь: Аллилуйя, Аллилуйя, Аллилуйя».

Страстная суббота — единственный день в году, для которого вообще нет храмового богослужения. Как мы помним, вчера не совершалось таинство Евхаристии, но была служба Страстей Господних. Сегодня богослужения просто нет. Дарохранительница открыта. Бог умер, Его там нет. Страстная суббота — день молчания.

Но вечером начнётся Пасхальная литургия. Все указанные на сегодня чтения — уже пасхальные. И Страстная суббота — таинственное время, когда совершается победа над смертью, момент перехода от смерти в жизнь. Как сказано в древней проповеди на Страстную субботу: «Великая тишина накрыла землю, великая тишина и пустота. Тишина великая, ибо Царь почил. Земля убоялась и утихла, ибо Бог почил в теле человеческом, дабы разбудить спящих от века. Бог умер в теле и разрушил Ад. Сон смерти Моей выводит тебя из сна Ада. Встань, пойдём отсюда! Некогда сатана вывел тебя из райской земли, а ныне Я ввожу тебя уже не в рай, но на трон небесный. Нет тебе доступа к древу жизни, но Я, Сама Жизнь, отдаю Себя тебе»... Умирая со Христом, мы обретаем Его жизнь.

Говоря о духовной жизни христиан, Павел говорит: все мы, омывшиеся («крестившиеся») в Иисуса Христа, омылись Его смертью. Что же он имеет в виду? Если бы христианство было просто новой религией, понять слова апостола было бы несложно: ведь в истории многих движений, и в том числе движений религиозных, бывало так, что смерть основателя давала движению, ради которого он отдал жизнь, мощный толчок, за которым следовал взрывной рост. Но ведь христианство — не новая религия, а новая жизнь, жизнь в том Царстве, которое Спаситель принёс в мир. И, входя в Церковь, мы омываемся не только водой, но и дыханием этого Царства, дыханием той любви Божией, без которого ни о какой новой жизни говорить не приходится.

Как же связана крестная смерть Спасителя с омовением, вводящим нас в новую жизнь? Самый простой ответ: Иисус принял смерть добровольно ради того, чтобы Царство вошло в мир до конца и в полноте. Откажись Он от Своей миссии, не доведи её до конца (а такое принципиально было возможно, ведь Иисус во время Своего земного служения был так же свободен, как любой из нас, и свободен ещё в бесконечно большей мере: ведь грех не имеет над Ним власти), — и Царства в нашем мире не было бы, оно бы так к нам и не приблизилось. Его земной путь, пройденный Им до конца, до креста — это и есть та дверь, которая открывает нам Царство.

Но есть и другое: наша собственная жизнь в Царстве. Жизнь, которую мы, если мы действительно христиане, разделяем с Ним и с Его (а через Него и нашим) небесным Отцом. И жизнь эта, так же, как и жизнь Самого Христа, должна целиком принадлежать Царству. А ведь тогда нам неизбежно придётся стать чужими для сил того зла, в котором, по слову Евангелия, лежит мир. В пределе жизнь Царства и есть смерть того зла, в котором лежит мир. А для мира это означает смерть того, кто живёт жизнью Царства. Смерть потому, что мир, лежащий во зле, следует на поводу у зла, в котором лежит. И стремится убить, уничтожить носителей Царства. Так же, как стремился он уничтожить Мессию, принесшего Царство в мир.

Павел говорит нам: действие Божьей благодати особенно заметно на фоне человеческого греха. Так что же, надо выявить в себе свою греховность как можно больше, дать греху проявиться во всей полноте с тем, чтобы и действие благодати усилилось? Разумеется, нет. Апостол прекрасно понимает, что это не путь. Христианский путь иной, и связан он с той динамикой духовной жизни человека, которая возникает при встрече Божьей силы и Божьей любви с человеческим грехом. Грех и Божья благодать несовместимы.

Но до полного преображения, полного качественного изменения человеческой природы они неизбежно будут сосуществовать в одном и том же человеке. Однако соединиться они не могут, так же, как не могут сосуществовать в одном и том же духовном пространстве. Там, где Царство, где благодать, где Божья сила и Божья любовь, там нет места греху, а там, где грех, нет места Богу. И в дохристианские времена путь праведности был жизнью в Божьем присутствии вопреки собственной греховности.

Но тогда Божье присутствие ещё не было явлено миру в такой полноте, не оставляющей места греху, какая свойственна Царству. Теперь праведность Царства и грех несовместимы вообще. Или одно, или другое. Иисус неизбежно должен был умереть потому, что мир в его наличном состоянии не вмещает принесённого Им Царства во всей полноте. А существование в мире греха стало для Него смертью именно потому, что Его жизнь и грех несовместимы. Но тоже самое можно сказать о всяком христианине, если только он действительно христианин, а значит, житель Царства. Всякий, принимающий крещение, соглашается на такой путь и на такую жизнь.

Апостол не случайно говорит, что, крестившись, христианин в этом мире соединяется со Христом «подобием смерти»: ведь жизнь Царства до полного преображения мира всё равно останется ему чуждой, а значит, христианин может жить в мире сем, только умирая, умирая для мира, лежащего во зле, отказываясь от его жизни всё больше и больше. И, соответственно, всё больше и больше приобщаясь другой жизни, жизни того Царства, которое принёс в мир Спаситель.

Жизнь Царства для христианина должна вытеснить жизнь падшего мира. Одна должна в процессе его собственного существования заменить собой другую. Для мира сего такая замена означает смерть: ведь мир перестаёт видеть преображённых людей, они из него исчезают и для него перестают существовать. Оно и неудивительно: ведь для падшего мира и Христос перестал существовать сразу же после Своей смерти на кресте: в Его воскресение падший мир не верит, оно для него не существует. Такова же и жизнь всякого христианина, всё больше исчезающего для мира сего и всё полнее и яснее проявляющегося в Царстве.

По мысли апостола Павла, наше соединение со Христом происходит не в жизни, а в смерти. Потому что то, что мы называем жизнью, с Божией точки зрения - умирание. И Христос, по Божественной природе непричастный смерти, добровольно входит в наше умирание, чтобы встретиться с нами "на нашей территории". Это совершенно непредставимое для нас умаление Сына Божиего, "кенозис" по-гречески, - огромный путь, пройденный от Бога к нам. Но для встречи необходимо и наше встречное движение. Оно происходит, когда мы делаем очень маленький шаг, соглашаясь с тем, что Христос не просто так умер, но по любви к нам и ради нас, что в нашем крещении мы переживаем Его смерть как факт нашей личной биографии, коренным образом меняющий направление нашего движения, потому что умирание на этом кончается. Встретившись таким образом со Христом в смерти, мы не разлучаемся с Ним и в воскресении. Очень точное слово здесь "веруем": это не научное знание, а доверие к Богу, надежда на Его спасительную для нас силу любви.

Мертвый — это тот, кто не отзывается, когда к нему обращаются. Но ведь всякий наш отклик является поступком, за которым стоит человеческая воля. На это представление и опирается апостол Павел, предлагая нам этот способ жить. «Невозможно не прийти соблазнам», сказал однажды Господь. Мы живем в таких условиях, что греховные мысли, соблазны, желания непременно будут касаться нашего сердца. Но можно не отвечать на них, как мертвец не отвечает ни на что.

Замечательно важно при этом не забывать вторую половину фразы апостола: «почитайте себя... живыми для Бога». Ведь если ты, не откликаясь на грех, будешь тем не менее открыт для общения с Богом, то греховные побуждения не пробьются к твоему сознанию, потому что тебе будет некогда об этом думать. Собственно, именно на этом простом противопоставлении строится вся христианская аскетика, то есть тактика и стратегия противостояния греху.