Мысли вслух на Мф 15:1-20

Сегодняшнее чтение затрагивает один из важнейших вопросов религиозной жизни — вопрос о священном Писании и о традиции. Для всякой религии проблема ритуальной чистоты всегда была центральной: ведь ритуальная чистота определяет саму возможность полноценного участия в религиозной жизни. Неудивительно, что последователи фарисейских религиозных школ, как люди исключительно благочестивые, задавали Иисусу вопросы, касающиеся иудейских норм и правил ритуальной чистоты. К числу таких вопросов относится и вопрос об омовении рук (ст. 1–2).

Речь в данном случае идёт, разумеется, не о гигиене, а об очистительном омовении, которое положено было совершать перед едой. Впрочем, ссылка на «предание старцев» очевидно предполагает, что речь идёт не о заповеди Торы, т.е. священного Писания, а об её интерпретации, связанной с фарисейской традицией. Иисус же отвечает вопросом на вопрос: а можно ли подменять заповедь, данную Богом и ясно выраженную в Писании, человеческими мнениями, сложившимися внутри какой бы то ни было, пусть и авторитетной, традиции? Ведь любая традиция — плод человеческого творчества, а заповедь дана Богом (ст. 3). Отвечая так, Иисус, казалось бы, уходит от вопроса, по крайней мере, на время. Впрочем, уже очень скоро Он отвечает и на него, возвращая Своих слушателей к тому пониманию чистоты, которое Торой предполагалось изначально (ст. 10–11, 16–20).

Но при более внимательном прочтении становится ясно, что ответ этот прямо связан с вопросом о подлинной и мнимой традиции. Подлинная традиция всегда ставит на первый план духовное состояние человека, а также его отношения с Богом и с ближними. Именно это определяет судьбу человека в Царстве, как, впрочем, и то, сможет ли вообще человек туда войти. Для религиозного же сознания важна внешняя форма, любая религиозность всегда несёт в себе нечто магическое, даже если речь идёт о религии Откровения. И нередко оказывается, что внешние выражения религиозности оказываются важнее сути. Спору нет, Бог важнее семьи; но означает ли это, что жертва на Храм важнее помощи престарелым родителям? Едва ли, ведь такая жертва сама по себе вовсе не определяет качества отношений жертвующего с Богом. Более того, она вполне может оказаться средством для того, чтобы забыть о престарелых родителях, не испытывая при том никаких угрызений совести: ведь формально заповедь не нарушена! Такой формализм в той или иной степени всегда присутствует в любой религиозной традиции.

Наверное, именно поэтому Иисус и не создал никакой новой религии: ведь христианство — не религия, а просто жизнь в Царстве. И Он всё время напоминает Своим слушателям, что подлинная традиция и есть опыт Царства. Такую традицию нет необходимости поддерживать искусственно: она и без того никогда не утратит своей значимости. И органично войдёт в Царство, став его неотъемлемой частью.

Упрёк в нарушении предания исходит от тех, для кого следование преданию стало самоцелью. Сталкиваются две позиции, спор идёт о том, кто же на самом деле соблюдает закон — тот ли, кто выполняет внешние предписания, необходимую упаковку закона, или же соблюдающий сущность закона, даже если со стороны кажется, что буквальное выполнение предписаний нарушается. Но проблема и в другом: многие благочестивые правила придуманы людьми, они не обязательно от Бога. Но как часто человеческое заслоняет данное свыше, и так мы начинаем подменять волю Божию своими представлениями о ней!

Между тем «правильное» выполнение благочестивых норм, равнодушное к подлинному состоянию души Господу не нужно. Остерегаясь ритуального осквернения извне и, шире, всякого постороннего негативного воздействия, слишком легко упустить из вида оскверняющее нас наше собственное зло. Но то, что гнездится в нас, может оказаться более гремучей смесью, чем негативные воздействия извне. Ведь это мы принимаем или отвергаем их.

Если кого-то такой подход соблазняет, значит, у таких людей неверные представления о духовной жизни. Грозно звучат слова Христа об искоренении того растения, которое насаждено не Отцом Небесным. Но в них содержится серьёзное предупреждение: если мы видим, что человек согласился поддаться соблазну и отошёл от Господних путей, то не потому ли, что первоначально он отверг Его волю в глубине своего внутреннего мира?

Для слушателей евангелиста Матфея закон Моисея — не просто свод непонятных правил и установлений. Матфей приводит слова Господа Иисуса о том, что «скорее прейдут небо и земля, чем одна черта из закона» (Мф. 5:18). В чем же тогда состоит противостояние Христа и фарисеев? Похоже, для фарисеев закон — это набор заповедей, делая которые, человек может угодить Богу, стать к Нему ближе, исполнить Его волю о человеке. Таков подход вообще всякого религиозного сознания, для которого суть отношений Бога с человеком заключается в совершении неких действий, которые Бог предписывает людям исполнять. Знакомый подход, не правда ли? Что же говорит о законе Христос? В Его толковании любовь к родителям оказывается выше подаяния на храм, чистота сердца — важнее чистоты рук. Вот к чему направлен Моисеев закон. Тогда, чтобы жить по закону Божьему? нужно быть более внимательным к сердцу, к отношениям с Богом и людьми, чем к исполнению законов или правил.

Жизнь человека всегда, так или иначе, сопряжена с «изучением учений и заповедей человеческих» — начиная с правил дорожного движения и кончая всевозможными «омовениями рук» (каждый может сам подумать, что под этим понимать). Очевидно, конфликт в этом евангельском рассказе возникает из-за того, что человеческое предание оказывается оторванным от Божьей заповеди. Однако, степень такой оторванности не всегда легко понять, ведь сами-то фарисеи выводили правила об омовении из Божьего закона. Объясняя эту проблему Своим ученикам, Христос уводит вопрос из плоскости казуистики и правил в плоскость этики, а вернее сказать, любви. Именно в этом свете становится понятно, почему противоречит Божьей воле правило посвящения Богу родительского имущества. Именно в отношении к основным заповедям любви к Богу и человеку становится ясно, что оскверняет человека, а что нет. От человеческих законов и правил нам никуда не уйти... но их ценность, их соответствие Истине проверяется именно тем, ведут ли они к осуществлению главного Божьего дара — любви — или уводят от него.

Диалог Господа Иисуса Христа с книжниками и фарисеями о предании старцев, который мы читаем сегодня в Евангелии от Матфея, важен для нас в первую очередь тем, что выявляет истинный смысл ветхозаветного закона. Книжники и фарисеи подходят к закону с правовой точки зрения, считая, что все, что не запрещено — то разрешено. Именно поэтому для них не исполнить обрядовую норму, относящуюся к постановлениям о ритуальной чистоте, нельзя; а вот причинить страдание или обидеть другого человека — можно, если это не входит в формальное противоречие с законом.

Приводя в качестве характерного примера не осуждаемый фарисеями и книжниками противозаконный обычай, Господь тем самым вновь подчеркивает то, что Он уже говорил: главное в законе — суд, милость и вера. Надо сказать, что лучшие из представителей раввинистической традиции приблизились к такому пониманию Торы, и одному из них Господь сказал «поистине не далек ты от Царствия Божия». Но для большинства слова Христа о различии внешнего, формального исполнения закона и подлинной верности Духу Божию, оказываются шокирующими.

Их можно понять: слова Христа о том, что оскверняет человека не съеденная пища, а то, что исходит из уст его, сказанные в разгар поста, и сейчас шокировали бы многих из нас. Но в том, что говорит сегодня Христос книжникам и фарисеям, содержится удивительный призыв для нас жить не формально, не поверхностно, но жить своей глубиной и чтить Бога не устами, но сердцем.

Лучше всего люди обучаются в ходе практической деятельности. Самый великий Учитель, конечно, знает об этом и дает Своим ученикам практическое задание. Он их готовит к будущему апостольству, к подвигу свидетельства о Царстве Того, Кто родился в этот мир (см. ГЛАВНУЮ НОВОСТЬ), чтобы принести в него мир, как об этом пели Ангелы в рождественскую ночь. Апостольское служение требует самоотверженности, но Христос обещает, что благовествование будет наполнено Его силой, Его действенной любовью, исцеляющей этот мир.

Мы сейчас, наверное, не очень хорошо понимаем, что такое осквернение. На языке Писания осквернившийся — это человек, ставший ритуально нечистым, отчего ему невозможно войти в храм, пока он не совершит достаточно длительного и хлопотного ритуала очищения. Невозможность войти в храм означает оторванность от общения с Богом и с людьми, неисполнение Божьих заповедей и, соответственно, неминуемое наказание. Поэтому иудеи так боялись ритуальной нечистоты, и им приходилось быть очень осторожными, чтобы не прикоснуться к чему-то «нечистому» или не съесть что-то «нечистое». Представьте себе такую жизнь, в постоянной оглядке, и вы поймете, что Иисус приносит поистине освобождение человека от зависимости от внешнего мира. Но отрезанность от Бога, тем не менее, возможна, она связана с грехом, с греховным состоянием сердца человека, а этим состоянием, в свою очередь, определяется и то, как мы общаемся, как мы разговариваем. «Исходящее из уст — из сердца исходит», — говорит Иисус (Мф. 15:18). Значит, следить нужно не за тем, что вокруг нас, а за тем, что внутри нас, и за тем, как оно проявляется в наших словах, в нашем общении друг с другом, а иначе и нам нельзя войти в храм (ср. Мф. 5:23-24).

Все наиболее заметные религиозные системы, сформировавшиеся, надо заметить, в теплых краях, содержат представление об обрядовой чистоте и, напротив, осквернении. Обыкновенно под этим понимается, собственно говоря, грязь: пот, налипшая на него пыль, копоть и прочее. Все это приводит человека в такой вид, что не только перед Всевышним — друг перед другом-то предстать неприлично. Не составляет здесь исключения и Ветхий завет, хотя акцент в библейском понятии осквернения заметно смещается в нравственную область.

Христос не отвергает самих понятий осквернения и очищения. Но, говорит Он, не внешние, случайные вещи делают тебя недостойным взгляда Всемогущего, а то, что совершается твоим собственным сердцем. Гигиене плоти Он противопоставляет своего рода гигиену духа: не грязь и копоть оскверняют человека (человек, по слову Авраама, и есть, собственно, прах и пепел), но активное делание зла. Именно это портит замысел Божий о мире, именно это коверкает тварь.

То, что мы, как и фарисеи, соблазняемся этим — естественно, потому что нам гораздо удобнее наводить внешнюю чистоту, чем освобождаться от зла в собственном сердце. Это существенный контрольный пункт для духовной жизни: не предпочитаешь ли ты видимость сущности.

Но, помимо прочего, слова Иисуса Христа в сегодняшнем Евангелии — важное Откровение об Отце. Иисус объясняет ученикам и нам, что Всемогущий смотрит на суть вещей. Если ты искренне пытаешься помочь ближнему — то важно в очах Божиих это желание, а не слабость исполнения. Потому что в этом случае Он Сам восполняет твою немощь. Если же ты делаешь гадость, то в очах Божиих она остается гадостью, сколь бы ни было благообразным ее внешнее оформление.

О слепоте фарисеев Иисус говорил не один раз, имея в виду, несомненно, слепоту духовную. Но с чем она связана? Казалось бы, у фарисеев было всё, чтобы этой слепоты избежать. Такой богатой и духовно насыщенной религии тогда не было ни у кого больше, да и сейчас знакомство с ней раскрывает порой такие глубины, какие есть далеко не в каждой традиции. Но, как видно, никакая традиция сама по себе не гарантирует полноценной духовной жизни. Впрочем, и помех для нормальной духовной жизни религиозная традиция сама по себе, как правило, всё-таки не создаёт (за исключением тех ситуаций, когда приходится говорить уже о полном духовном вырождении общины). Дело вообще, очевидно, не в религии самой по себе, а в отношении к ней. Всякая религия (если, разумеется, говорить о тех религиях, которые называют обычно религиями откровения) представляет собой плод, с одной стороны, полученного и зафиксированного на языке уже существующей на момент получения традиции, а с другой — собственно религии как таковой с её устоявшимися формами. Впрочем, и зафиксированное традицией откровение тоже может духовно закостенеть, так, что, обращаясь к нему, обращающиеся будут видеть уже не откровение, которое эти формы породило, а их объяснения, сформированные религиозной традицией, язык которой был в своё время использован для фиксации некогда полученного откровения. И происходит это независимо от того, о какой религии идёт речь: здесь перед нами, похоже, некий общий духовный закон, своего рода духовная энтропия, как раз и выражающаяся в том, что духовная составляющая всякой религиозной традиции с течением времени уменьшается, а внешняя, формальная — возрастает. Без осознанного противостояния этому процессу любая религия рано или поздно духовно умирает, вырождается, формализуется. Но противостояние тут невозможно без нового откровения, а полнота откровения и есть Царство, принесённое в мир Спасителем. Но всякая религия обладает определёнными духовными и психологическими механизмами самозащиты и самовоспроизводства, которые у людей религиозных включаются обычно сами собой, помимо их воли. И до тех пор, пока религиозный человек их сознательно не отключит, Царства он не увидит. А отключить его бывает психологически далеко не просто: ведь религия обычно поглощает человека целиком, полностью определяя всю его жизнь, как внешнюю, так и внутреннюю. И отключение психологической защиты, связанной с религиозностью, оставляет человека, по собственному его ощущению, совершенно беззащитным перед окружающим его враждебным миром. Решиться на такое можно только ради Царства. Если же человек всё-таки не решается на такой шаг, он остаётся при своей религиозности. Но Царство при этом он теряет. В лучшем случае, на время, в худшем — навсегда.

Попробуем подставить в диалог Христа и книжников современные реалии, чтобы лучше понять, о чем идет речь.

С одной стороны выдвигаются некоторые религиозные правила, касающиеся внешней стороны жизни и восходящие к авторитету определенных людей. Греч. πρεσβυτέρον здесь очень точно переведено как «старцы»: речь идет не только и не столько о древних, сколько о старших и авторитетных. В новозаветной Церкви это слово сразу стали использовать для обозначения священнослужителей и начальствующих, независимо от возраста. Мы тоже называем теперь старцами людей нам вполне современных. С другой стороны, Спаситель говорит том, что такие предания (лат. traditionem, традиции) не обязательно обладают божественной непогрешимостью.

Итак: «Почему ученики Твои преступают предания старцев? Ибо вычитывают перед Причастием не все молитвы, положенные в молитвослове». Он же сказал им в ответ: «зачем и вы преступаете заповедь Божию ради предания вашего? Ибо Бог заповедал: не убивай. А вы говорите: если кто работает защитником родины, тот может и убивать. Таким образом вы устранили заповедь Божию преданием вашим».

В качестве примеров книжники и Господь используют вещи совершенно разного уровня. Крошечная деталь повседневной обрядности и заповедь из числа Десяти. Вывод Христа звучит как приговор: «тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим». Дело здесь, собственно, не в том, что обряд — второстепенная вещь, все равно без него не обойдешься. Сам Господь говорит: «сие надлежало делать и этого не оставлять» (Мф. 23:23). Однако есть главное в законе: суд, милость и вера. Погрешая против них, ты не сможешь быть человеком, даже исполняя все мельчайшие подробности обряда и обычаев.

Различение чистой и нечистой пищи, кашрут всегда играл в иудаизме особую роль. Это различение предписано Торой, а Тора связывает с ним сохранение ритуальной чистоты. Чистота же, в свою очередь, определяет возможность освящения, которое является целью и смыслом духовной жизни как в яхвизме, так и в иудаизме. Но с течением времени в иудаизме в том, что касается кашрута (так же, впрочем, как и в некоторых других случаях) произошла некоторая формализация: смысл его был не то чтобы забыт, но отошёл на второй план, а нормы и правила ритуальной чистоты, касающиеся пищи (как, впрочем, и нормы ритуальной чистоты вообще), стали самоцелью.

Иисус же возвращает кашруту его изначальный смысл. Он говорит: дело не в том, что человек ест, а в том, что он говорит. Казалось бы, слова не самый надёжный критерий, когда дело касается человеческого сердца. Но они могут сказать многое, нередко даже то, что сам человек предпочёл бы скрыть. В частности, они нередко свидетельствуют о духовном состоянии говорящего больше, чем он сам может подумать, особенно, когда срываются с языка невольно. И Иисус, разумеется, прекрасно это зная, указывает на то, что главной целью всех религиозных предписаний должна быть духовная жизнь человека, а не религиозность как таковая. Если же такой цели не стоит, религиозные нормы и правила теряют всякий смысл.

Но дело было не только в этом: ведь о чём-то подобном некоторые учителя Торы говорили ещё до прихода Христа. Дело было ещё и в том, что для Царства прежние нормы и правила ритуальной чистоты действительно во многом оказывались неактуальны. Конечно, вопрос чистоты в Царстве стоит во многом даже острее, чем в нашем, ещё не преображённом, мире: в Царстве, как показывает опыт первохристианской общины, любой грех может оказаться смертельным. Но здесь он зависит полностью от воли человека, от его интенций и ценностной системы. Осквернить человека извне в Царстве не может ничто. Поэтому Иисус и говорит о том, что «исходит из уст»: ведь, когда дело касается слов, приходится говорить и о намерениях, притом не всегда осознаваемых самим человеком. Только они и важны для Царства. А все нормы и правила внешней ритуальной чистоты важны для человека лишь постольку, поскольку он остаётся ещё частью нашего преображающегося, но пока не преображённого мира.