Мысли вслух на Гал 5:1-12

Вы знаете, что происходит с человеком, попавшим в трясину? Он медленно погружается в жидкую грязь, и чем энергичнее он пытается выбраться, тем быстрее его засасывает болото. Это очень похоже на существование грешного человека: медленное умирание и полная невозможность справиться с ситуацией, предельная несвобода. Для апостола Павла очевидно, что человечество находится в рабстве у греха и нуждается в освобождении, которое может дать только Бог и которое приносит в этот мир Христос. Уже принес, а тем, кто уверовал в Него, уже дал! Началась новая жизнь, не в болоте, и движения не затруднены и не приближают к погибели. И вот с горечью Павел видит, как люди опять начинают связывать себя по рукам и ногам, только бы не сделать лишнего движения, «как бы чего не вышло», за что потом придется отвечать. Опять люди воздвигают заповедь на заповедь, опять предания старцев ставят выше Слова Божьего. О, несмысленные галаты! Помните, был такой фильм «Это сладкое слово: свобода»? Сладкое? Может быть... Трудное — да, но иначе — недостойно человека, сотворенного по образу и подобию Божьему.

Художественная литература не раз описывала проблему освобожденного раба. Оказываясь один на один со своей свободой, с новой жизнью, где нет никаких обязанностей, где все решаешь сам, человек чаще всего начинает сожалеть о рабстве. Привычка к положению раба, к жизни, где все детерминировано, все время заставляет искать привычных путей. И становится необходимым найти способ вновь стать рабом.

Выход из духовного рабства и обретение Христа гораздо болезненнее. Духовная свобода, которую мы вдруг начинаем ощущать, обычно не проявляется в чем-то внешнем. Тем сложнее сохранить в себе дарованное вдруг, незаслуженное, но обладающее невероятно высокой ценностью. Когда мы обнаруживаем в себе желание к прежней, спокойной жизни, нам кажется, что это наша личная, никому не понятная проблема. Однако, призыв апостола Павла стоять в свободе, которую мы обрели, уже две тысячи лет является одним из самых актуальных для всех христиан. И только потому, что мы недостаточно последовательны в исполнении этого наказа, наша жизнь так часто выглядит совершенно не так, как должно выглядеть свидетельство о Христе.

Говоря об обрезании как о пути назад в рабство, Павел, очевидно, имеет в виду ту духовную динамику, которая связана с действием Торы в человеке. Он прямо говорит сторонникам обязательного обрезания: если вы обрезываетесь, то вы должны исполнить Тору во всей полноте. И дело тут не только в том, чтобы исполнять все религиозные предписания иудаизма, а в том, чтобы пройти весь обозначенный в Торе духовный путь, от чисто внешнего, морального и религиозного, её понимания до той духовной работы, которую предполагает понятие внутренней Торы.

Иначе, понятая только религиозно, Тора вообще теряет всякий духовный смысл, а обрезание становится своего рода религиозной игрой, которая сама по себе никуда человека не ведёт, лишь отвлекая его от подлинного духовного пути. Апостол не выступает против Торы, он лишь не хочет, чтобы следование Торе превращалось в род религиозного развлечения, которым многие ещё и успокаивали себя в том смысле, что теперь-то они делают для Бога и для Христа всё, что нужно. Наверное, многие, обрезываясь, ощущали себя «правильными» христианами, а в христианстве они начинали видеть не духовный путь и не жизнь Царства, а «правильную» религию.

Вообще в таком случае религиозная жизнь незаметно подменяла жизнь духовную, и как раз от этой подмены и предостерегает Павел галатийских христиан. Он говорит им: вы всерьёз хотите стать иудеями, пройти весь духовный путь, которым шли лучшие представители Синагоги? В таком случае следуйте Торе во всей её полноте. От внешней Торы переходите к Торе внутренней, попробуйте сами стать живой Торой, на собственном опыте узнайте, как это бывает и что выходит из таких попыток. Апостол знал, о чём говорил: в другом своём послании, в Послании к римлянам, он сам описал свои попытки осуществить в жизни идеал живой Торы.

Полный провал, духовный кризис, наконец, встреча с Воскресшим на Дамасской дороге — всё это путь самого Павла, которым, однако, никто из обрезывавшихся галатийских христиан идти не собирался. Путь Торы им был неинтересен, им просто хотелось немного религии для разнообразия жизни и для душевного спокойствия. Неудивительно, что у апостола такая позиция не могла вызвать ничего, кроме возмущения: он ведь совершенно серьёзно относился и к Торе, и ко Христу, и к Царству, и к собственному духовному пути. И, видя, как некие «учителя» профанируют всё то, что было ему абсолютно важно, он не мог оставаться спокойным.

В своем послании церкви Галатии Павел достаточно решительно высказывается об обрезании: кто обрезывается, тому от Христа никакой пользы нет. На первый взгляд такое утверждение может показаться явной несообразностью: ведь среди христиан в те времена обрезанных было едва ли не большинство, в которое входил, среди прочих, и сам Павел. Речь явно идёт не о самом факте обрезания. Впрочем, судя по контексту послания, нетрудно убедиться, что тут речь идёт о недавних язычниках, которые обрезывались, уже став христианами. А это было уже совсем другое дело: для них обрезание становилось своего рода обязательным религиозным обрядом, без которого в Церковь не войдёшь и христианином не станешь.

Так, по крайней мере, утверждали те, кто призывал новообращённых христиан обрезаться. А вот с этим Павел смириться уже никак не мог. И дело тут не в позиции и не в богословских мнениях, а в опыте апостола. Он слишком хорошо знал, что никакая религия и никакие усилия, предпринимаемые в религиозных рамках, по большому счёту не приводят ни к чему. Павел (ещё в бытность Шаулем) сделал всё, что мог, чтобы достичь идеала и стать тем, что тогда называли живой Торой. Он стремился следовать Торе совершенно искренне и во всей полноте — и потерпел полное поражение.

От духовного краха его спасла лишь встреча с Воскресшим на дамасской дороге. И вот теперь он слышит утверждения людей, уверенных, что отношений со Христом для спасения мало, что их непременно надо дополнить обрезанием, иначе ничего не получится! И это при том, что даже в Торе обрезание названо всего лишь «знаком союза» («знамением завета»)! Не смыслом его, этого союза-завета, и даже не каким-то основополагающим условием, а всего лишь знаком!

Конечно, отказ от знака заключённого с Богом союза — отнюдь не доблесть. Но полагать в знаке спасение? Для Павла это было просто абсурдом. Но он понимал: для кого-то оно действительно так. И означает такое положение вещей лишь одно: люди больше надеются на свою религиозность, чем на Христа. И тут на помощь и вмешательство Христа действительно рассчитывать не приходится. Можно, будучи религиозным человеком, искать и найти Христа.

Можно даже строить с Ним отношения, оставаясь (не слишком, впрочем) религиозным человеком. Но найти Христа, а затем пуститься на поиски ещё какой-то религии, без которой якобы не обойтись, — означает просто не понимать, Кого встретил. Для христианина отношения со Христом по определению самоценны, необходимы и достаточны, никаких дополнений и «восполнений» они не требуют. И если человек этого не понимает, значит, он не совсем ещё христианин. Или совсем не христианин.

В своем послании церкви Галатии Павел достаточно решительно высказывается об обрезании: кто обрезывается, тому от Христа никакой пользы нет. На первый взгляд такое утверждение может показаться явной несообразностью: ведь среди христиан в те времена обрезанных было едва ли не большинство, в которое входил, среди прочих, и сам Павел. Речь явно идёт не о самом факте обрезания. Впрочем, судя по контексту послания, нетрудно убедиться, что тут речь идёт о недавних язычниках, которые обрезывались, уже став христианами. А это было уже совсем другое дело: для них обрезание становилось своего рода обязательным религиозным обрядом, без которого в Церковь не войдёшь и христианином не станешь.

Так, по крайней мере, утверждали те, кто призывал новообращённых христиан обрезаться. А вот с этим Павел смириться уже никак не мог. И дело тут не в позиции и не в богословских мнениях, а в опыте апостола. Он слишком хорошо знал, что никакая религия и никакие усилия, предпринимаемые в религиозных рамках, по большому счёту не приводят ни к чему. Павел (ещё в бытность Шаулем) сделал всё, что мог, чтобы достичь идеала и стать тем, что тогда называли живой Торой. Он стремился следовать Торе совершенно искренне и во всей полноте — и потерпел полное поражение.

От духовного краха его спасла лишь встреча с Воскресшим на дамасской дороге. И вот теперь он слышит утверждения людей, уверенных, что отношений со Христом для спасения мало, что их непременно надо дополнить обрезанием, иначе ничего не получится! И это при том, что даже в Торе обрезание названо всего лишь «знаком союза» («знамением завета»)! Не смыслом его, этого союза-завета, и даже не каким-то основополагающим условием, а всего лишь знаком!

Конечно, отказ от знака заключённого с Богом союза — отнюдь не доблесть. Но полагать в знаке спасение? Для Павла это было просто абсурдом. Но он понимал: для кого-то оно действительно так. И означает такое положение вещей лишь одно: люди больше надеются на свою религиозность, чем на Христа. И тут на помощь и вмешательство Христа действительно рассчитывать не приходится. Можно, будучи религиозным человеком, искать и найти Христа.

Можно даже строить с Ним отношения, оставаясь (не слишком, впрочем) религиозным человеком. Но найти Христа, а затем пуститься на поиски ещё какой-то религии, без которой якобы не обойтись, — означает просто не понимать, Кого встретил. Для христианина отношения со Христом по определению самоценны, необходимы и достаточны, никаких дополнений и «восполнений» они не требуют. И если человек этого не понимает, значит, он не совсем ещё христианин. Или совсем не христианин.

В евангельские времена на Тору (Закон) смотрели по-разному. Для большинства верующих евреев Тора была своего рода моральным и юридическим кодексом, который подлежал безусловному принятию и исполнению. При этом как нечто само собой разумеющееся предполагалось, что кодекс этот исполним. И на том уровне, которым ограничивалось религиозное большинство, с исполнением Торы действительно не было неразрешимых проблем. Конечно, это требовало усилий, но люди искренне религиозные обычно таких усилий не жалеют. А приложив усилие, исполнив Тору, как им казалось, до конца, такие люди естественно считали себя праведниками.

В самом деле: с их собственной точки зрения, с точки зрения религиозного человека, им не в чем было себя упрекнуть. Чего бы ещё мог Бог от них потребовать? Свои требования Он изложил в Торе, а её они исполнили. Однако был в те времена и иной взгляд на Тору и на духовную жизнь. Взгляд, уже, в сущности, выходивший за рамки традиционной иудейской религиозности, да и за рамки всякой религиозности вообще. Речь в этом случае шла о внутренней Торе. О Торе, которая воспринималась не как юридический или моральный кодекс, а как откровение Божьей воли.

Божьей воли в самом буквальном смысле. В смысле Божьих интенций, обращённых к человеку. Интенций, которые должны определять собой всю духовную жизнь человека, да и всю его жизнь вообще. Стать тем духовным стержнем, который только и может сделать человека праведником, если определит его жизнь всецело. Говоря о Торе, Павел нередко противопоставляет внутреннюю Тору внешней. И дело не в том, что он принципиальный противник всякой религиозности. Он просто слишком хорошо знает на собственном опыте, что праведником религия ещё никого никогда не сделала, да и не может сделать.

Религиозный человек может многое сделать для Бога. Но в духовной жизни главное не делать, а быть. Нужен не набор добрых и благочестивых дел, а качественное изменение жизни. И тут религия оказывается бессильной: ведь она меняет человека извне, через предлагаемые ею нормы и правила. А настоящие изменения всегда происходят изнутри. Тут нужна именно внутренняя Тора — но её-то падший человек и не в состоянии довести до полноты.

Мешает первородный грех. И это апостол тоже понимает прекрасно: он сам пробовал так жить и потерпел полный провал, вполне откровенно описанный им самим в Послании к Римлянам. Остаётся лишь надежда на то дыхание Божье, дыхание Царства, которое только одно и может сделать человека праведником. Конечно, это признание собственной духовной несостоятельности. Но лучше уж признать очевидное и обрести полноту жизни Царства, чем пытаться делать хорошую мину при плохой игре и потерять всё.

В своих посланиях Павел нередко сравнивает христианскую жизнь с забегом, а христиан — с бегунами на стадионе, соревнующимися между собой. Так и здесь апостол сравнивает адресатов своего послания с бегунами, которые начали свой забег хорошо, но затем что-то их остановило так, что голоса истины они больше не слышат. Исходя из ближайшего контекста становится понятно, что речь идёт об увлечении той самой религиозностью, которой никогда не было достаточно для подлинно праведной жизни.

Символом этой религиозности становится обрезание, с которым, по-видимому, некоторые члены Галатийской церкви связывали свою духовную жизнь даже больше, чем со Христом. И тут их духовный путь заканчивается. Заканчивается именно как путь, которым им предстояло идти или бежать и который должен был проходить в непосредственном общении и единении со Христом. Путь христианина — путь Царства, а не путь религии. Но дело не только в этом.

Павел не случайно говорит адресатам своего послания, что они остановились. Не свернули на другой путь, не повернули назад, а именно остановились. Оно и неудивительно: ведь религиозность может и помочь человеку на духовном пути, и помешать. А религиозная жизнь как таковая к жизни духовной прямого отношения не имеет, хотя и связана с ней. Связана прежде всего как форма с содержанием. Или, точнее, как источник форм для того содержания, которым наполнена духовная жизнь в той её части, что связана с богообщением.

Вот тут религия действительно может оказаться полезной. Но не тогда, когда она превращается в самоцель. Не тогда, когда религиозная жизнь подменяет собой жизнь духовную, ту динамику связывающих человека с Богом и с другими людьми отношений, которую не заменит никакая религия. Тут речь действительно может идти лишь об остановке на духовном пути. А если остановка продлится достаточно долго, то, может быть, и об отказе от этого пути: ведь человек может и удовлетвориться одной религией, если сделает соответствующий выбор. Но тогда уже надо будет говорить только и именно о религии, а не о христианстве.

Обычно мы думаем, что свобода — это то, что можно дать человеку. Можно разрешить ему быть свободным от тех или иных требований закона, от обязанностей вести себя или думать определенным образом. Можно разрешить человеку быть таким, каков он есть. Можно дать человеку волю поступать по-своему. Однако, судя по читаемым сегодня словам апостола Павла, это — человеческое представление, смешивающее свободу со вседозволенностью. «К свободе призваны вы, братья», — говорит апостол. Следовательно, для него свобода — это подвиг, к которому призывает нас Вседержитель. И эта свобода означает прежде всего преимущество духа над плотью. Апостол говорит о том, что рабство человека, противоположное свободе состояние, заключается в его неспособности противостоять вожделениям плоти. Одним из способов противостояния этому рабству является закон — но и он не дает человеку свободы, но лишь обязывает нас сопротивляться порабощающему нас низменному началу. Но, продолжает апостол, если же вы духом водитесь, то вы не под законом. Простая логическая цепочка приводит нас, таким образом, к мысли, что суть свободы заключается в том, чтобы быть водимыми духом. Это единственное, что всегда обеспечивает нам возможность ответственного нравственного выбора. И речь здесь идет не о позволении совершить такой выбор, а о существовании реальной альтернативы. Не водимый Духом Божьим, ты не в состоянии выбрать истину, и пути твои, хоть и вымощенные благими намерениями, тем не менее ведут в погибель.

Что такое свобода и существует ли она на свете? В сегодняшнем отрывке из послания к Галатам апостол Павел подчеркивает: «...стойте в свободе, которую даровал нам Христос… ибо во Христе ίσχύει (имеет силу, имеет значение)… вера, действующая любовью» (в греческом тексте «δι’» — через любовь ). Свобода, таким образом, есть подчиненность жизни главной и единственной истине, вере, действующей любовью, а не преходящим и зависящим от обстоятельств вариациям образа жизни. Быть свободным означает, следовательно, верить и действовать любя. Для апостола здесь неуместны рассуждения о правах человека, потому что свобода и несвобода имеют место перед лицом Всемогущего. Поэтому он не говорит о наличии или отсутствии свободы исповедания: она не даруется миром сим в форме свободы совести, но реализуется лично каждым в следовании за Иисусом.