Мысли вслух на Лк 4:16-44

Во Христе исполнилось пророчество. Но о ком оно говорит? Еще можно понять, почему исцеление достается сокрушенным, освобождение — пленным, а зрение — слепым. Но почему радость обещана только нищим, а свобода — только измученным? И причем тут я? Конечно, я иногда бываю измученным, но не все же время! Неудивительно, что в синагоге не все отреагировали адекватно... А может быть, все же попробовать перечитать этот отрывок еще раз и постараться вникнуть в значение этих слов, открыть в себе нужду, жажду освобождения и исцеления? Иначе Иисусу придется снова идти в другой город...

Проблема своих и чужих существовала всегда, во всех обществах и во всех культурах. И везде и всегда оказывалось, что своим быть лучше, чем чужаком. Но вот в мир пришёл Мессия, и оказалось, что всё не так просто. Оказалось, что свой — не обязательно тот, кого мы знаем. Чаще всего это тот, о ком мы думаем, что знаем его. Оно и понятно: своих мы воспринимаем как часть привычного и знакомого мира. В них незачем всматриваться, в их слова необязательно вслушиваться. Мы ведь в общем-то и так примерно знаем, что нам могут сказать свои.

Чужие — дело другое. Чужой — всегда тот, кого не знаешь. Кто не является частью знакомого и привычного мира, и тут уж неважно, откуда он: с другого континента или из соседней деревни. Чужих часто отвергают, но в них всегда внимательно всматриваются. Вслушиваются в то, что они говорят. Не обязательно дружелюбно, но непременно внимательно. Чужого ведь надо понять. Или хотя бы объяснить себе. Объяснение — часто иллюзия понимания. Понимание ведь предполагает восприятие другого таким, какой он есть. Объяснение же начинается тогда, когда мы воспринимаем этого другого таким, каким хотим его видеть. С тем, чтобы он вместился в рамки нашего восприятия привычного и знакомого нам мира.

Христа можно и нужно принять таким, какой Он есть. И понять тоже можно и нужно — и тоже таким, какой Он есть. А вот объяснять Его не надо. Ни себе, ни другим. Если, конечно, мы хотим общаться со Христом, а не с нашими образами Христа. И тут оказывается, что тем, для кого Он чужой, проще. Они не знают о Нём ничего. Свои тоже ничего о Нём не знают, но думают, что знают всё. В отличие от чужих, которые не заблуждаются хотя бы насчёт своего незнания. И так не только с Ним.

Так и с Богом. С Его небесным Отцом. Не случайно приводит Иисус примеры неузнавания своими Бога из древней еврейской истории. Неузнавания, которое отделяет людей от Бога. И от Мессии тоже. Ведь для того, чтобы Бог или Мессия начал действовать, надо, чтобы человек этого захотел. И обратился бы прямо к Богу. Прямо ко Христу. Но никак не к тем образам Бога или Христа, которые он сам себе придумал. Иначе и Царство может оказаться ненастоящим. Придуманным. И жизнь в нём тоже.

Сегодняшнее чтение заставляет нас задуматься об истине, выраженной общеизвестным афоризмом, евангельское происхождение которого, впрочем, известно сегодня далеко не всем: нет пророка в своём отечестве (ст. 24). Ведь Иисус, совершенно очевидно, приводя мессианскую цитату из Книги Исайи, указывает на Себя как на Того, о Ком говорил пророк (ст. 17–21). Реакция же слушателей оказывается, на первый взгляд, парадоксальной: с одной стороны, они соглашаются с Иисусом, а с другой — тут же начинают сомневаться: откуда у их земляка, которого они знают с детства, может появиться какая-то претензия на мессианство (ст. 22)? И чудес они от Него требуют не как свидетельства о Царстве, а как доказательства Его мессианства (ст. 23). Тогда-то и прозвучали горькие слова Иисуса о пророке в своём отечестве (ст. 24).

Но парадоксальность реакции слушателей на слова Иисуса была, в сущности, вполне объяснима, и объяснялась она не только тем, что «большое видится на расстоянии». Дело в данном случае было в самой обыкновенной привычке, которая нередко оказывается одним из самых серьёзных препятствий на духовном пути. Не случайно сомнения обосновываются тем, что, мол, мы же Его знаем с детства, «не Иосифов ли это сын», так какой же тут может быть разговор о мессианстве? Конечно, если бы Иисус был признан авторитетными людьми или официальными инстанциями, так что эти люди или эти инстанции указали бы на Него как на Мессию, Его, конечно, приняли бы с радостью и гордились бы Им, как знаменитым земляком. Но официального признания не было, и принимать решение надо было самим горожанам. А над ними довлела сила привычки.

Падшему человеку свойственно видеть реальность не такой, какая она есть, а такой, какой он привык её видеть. Клише — дело обычное и общераспространённое, и появляется оно не случайно: схематизация и использование готовых моделей для описания реальности представляет собой своеобразный механизм психологической адаптации человека к действительности, без которого после грехопадения человек уже не может обойтись. Но этот же адаптационный механизм нередко мешает человеку увидеть новое и необычное, предлагая ему готовые схемы и модели там, где они неприменимы, где речь идёт о реалиях, не вмещающихся ни в какие схемы и не описываемые никакими моделями. Такой реальностью является и Царство, о котором свидетельствует Иисус. Ни в какие привычные рамки оно не влезает. А земляки Иисуса не хотят этих привычных рамок лишиться, они готовы их защищать любой ценой, и Иисус никак в них не вмещается: непризнанный Мессия, нарушитель спокойствия, выдающий Себя неизвестно за кого, претендующий на то, на что в их небольшом городке никто не претендовал и никогда не посмел бы претендовать — таким Он предстал перед жителями Назарета. И тогда у них осталось лишь одно средство: избавиться от своего, слишком для них беспокойного, земляка. И они бы сделали это, если бы смогли (ст. 28–30). Как видно, не только ненависть религиозных ригористов и игры политиков ведут Иисуса на крест. Туда же толкает Его и узость падшей человеческой природы.

В древнем мире «благовествовать» означало принести весть о победе над врагом, и, выбирая это слово для описания Своей миссии, Иисус говорит удивленным односельчанам, что Бог послал Его глашатаем о Своей победе, о наступлении Его вечного Царства. Но Он идет дальше ссылки на библейское пророчество — и это особенно шокирует Его слушателей: цитируя Исаию, Иисус пропускает слова о «мщении Бога нашего» (Ис 61:2) и отрицает превосходство израильтян над язычниками в наступающем Царстве. Кроме победы над злыми силами, явленной в исцелении одержимого, Христос приносит Весть о победе над мщением и ненавистью — эта победа одержана Самим Господом Иисусом и должна быть одержана всяким, кто захочет быть Его учеником.

Лето Господне благоприятное или лето милости Господней, в ином переводе, пришел возвестить нам Иисус. Мы часто забываем под давлением тяжелых обстоятельств жизни, что истинная цель Его прихода именно в этом. И что это лето уже принесено Им в мир, хотя пока и пребывает прикровенно. Что же это такое? Где его увидеть? Наверное, сам отрывок сегодняшнего Евангелия служит ответом на этот вопрос. Христос прошел сквозь тяжелейшие испытания в пустыне, вынес их и стал обладать какой-то особой силой, каким-то особым миром, излучая нетварный свет – это мы понимаем по реакции людей в синагоге, пришедших на обычное субботнее собрание. Реакции неожиданно адекватной, что в синагоге с Ним бывало редко, по крайней мере, поначалу. Да, потом они исполнились ярости, но сначала ведь они "свидетельствовали Ему". Наверное, именно в этот краткий начальный миг Он стал как-то особенно очевидно являть Собой лето Господне благоприятное.

Да, но это Он, а как же мы? Давайте вспомним случай, как мы честно говели, постились, молились с какой-то особой силой, потом пришли на литургию, принесли Господу свое покаяние, причастились Святых Христовых тайн и… разве не лето милости Господней чувствуем мы в это время в своей душе. Наверное, оно именно такое.

Господь провозгласил исполнение пророчества. Лето Господне благоприятное наступило. Но где оно? Почему мы видим обратное, что мир по-прежнему во зле лежит, что неправые возносятся, а правые попираются? Значит, нет. Не сбылось пророчество. Как нам смириться с тем, что пророчество Господа не сбылось?! Мы попробуем сказать на эти сомнения две вещи. Первая, и как нам кажется, очень важная вещь заключается в том, что нельзя понятие «пророчество» понимать узко и утилитарно. Это гадатели утверждают, что возвещают вам вашу судьбу, «то, что будет». А пророчество точнее было бы назвать откровением Божьей воли. Но ведь есть еще воля человеческая. Ведь Бог не концертмейстер, а мир – не сцена, ибо все происходит в сложном взаимодействии двух воль: человеческой и Божьей. Господь сделал Свой шаг – исполнил то, что обещал, а дальше наша воля была принять это или не принять. Мы не приняли. А если бы приняли, несомненно, все, что описано в  61 уже 2 тысячи лет царило бы на земле. Но мы не приняли, сами не захотели, а точнее еще не были готовы. И второе Но ведь были люди, которые приняли. Да, и именно поэтому пророчество все-таки сбылось. Поэтому Феофан Затворник пишет: «Господь не возвестить только пришел о лете приятном, но и принес его. Где же оно? В душах верующих.» И очень важно, что сегодня, когда начинается новый церковный год (ибо слово лето здесь должно пониматься не как время года, а как сам год: annum Domini в Вульгате), читается именно этот текст, наводя мост между нашим внутренним состоянием и реальным календарем.

На всём протяжении двухтысячелетней христианской истории богословы и философы спорили о том, что такое христианство и в чём его новизна. Говорили о новом типе религии, о новых богословских подходах, о новой морали. А Евангелие между тем, как видно, ничего нового нам не предлагает. И проповедь Иисуса в назаретской синагоге — лучшее тому доказательство. Он просто читает одно мессианское пророчество из Книги Исайи, а затем говорит: вот, теперь всё это исполнилось, - очевидно, имея в виду Себя. Вот и весь смысл христианства, всё содержание нового союза-завета: обещанный Богом через пророков Мессия пришёл и принёс Богом же обещанное через тех же пророков Царство.

Никакого другого смысла, никакого другого духовного содержания у христианства нет. Но почему же, в таком случае, его столь долго искало и ищет до сих пор такое множество богословов, философов, проповедников, да и просто тех, кого обычно называют сегодня «рядовыми христианами»? Быть может, всё слишком сложно, и новое откровение нуждается в многочисленных разъяснениях и комментариях? Едва ли. Скорее, новое откровение слишком, иногда пугающе, просто. Просто Мессия, просто Царство, просто новая жизнь в этом Царстве вместе с Мессией. И эта простота обесценивает многое из существовавшего прежде, обесценивает духовно и интеллектуально.

Оно и неудивительно: ведь во всей существовавшей прежде и существующей сегодня философии и теологии, да и религии тоже много человеческого, и не только искреннего поиска (искренне ищущий ответов рад, когда ответы находятся), но и того, что называют сегодня «самовыражением», а иногда и (более-менее откровенного) самоутверждения. И всё это в свете Христа и Царства оказывается ненужным балластом, включая в значительной мере и саму религиозность. Есть от чего прийти в замешательство! И тогда начинаются «объяснения» христианства, единственной (хотя и не всегда осознаваемой самим объясняющими) задачей которых является стремление втиснуть Мессию и Царство в привычные земные рамки. Объяснения, столь резко контрастирующие с проповедью Спасителя в назаретской синагоге.

Слово пророка Исайи, которое Господь Иисус читает в назаретской синагоге, — одно из самых известных мессианских пророчеств. Столетиями оно читалось в собраниях иудеев и наполняло сердца верующих радостью и надеждой. Сквозь все перипетии истории, через все бедствия и трагедии, падения и восстания Израиль пронес надежду на то, что придет Некто, Кто даст исцеление сокрушенным сердцем и освобождение плененным, Кто отпустит измученных на свободу. За века иноземного гнета такие пророчества стали еще и знаменем болезненного патриотизма, слишком приземленно понимавшего «лето Господне благоприятное». И вот, не в первый уже раз, является в Израиле проповедник, совершающий чудеса и возвещающий неслыханное, говорящий, вслед за Иоанном Крестителем: «покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное». Назарет между тем единственное место, где знали, что Он сын Иосифа и, следовательно, потомок Давида.

Евангелисты говорят нам, что Он учил как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи. И знакомые слова Исайи, известные как пророческая передача прямой речи, в Его устах воистину становятся речью от первого лица, от Его лица. И потому, когда Он сел, глаза всех были устремлены на Него. Греческий текст говорит здесь чуть ярче синодального перевода: «глаза всех впивались в Него». Все ждут, что Он скажет дальше. И в этот день из уст Иисуса звучит то, чего ждали веками: «ныне исполнилось писание сие». В Нем исполнилось ожидание людей, в Нем и доныне исполняется наша надежда на жизнь, истину и любовь.

А дальше происходит нечто ужасное. Как только Иисус, посланный Богом Спаситель, говорит о том, что спасение дано всем, а не только иудеям, — Его выгоняют, чтобы убить. Это грозное предупреждение всем нам. Нужно помнить, что ты очень легко можешь отказаться от милости Божьей и от Самого Бога, если эта милость превосходит масштаб твоего сердца. И именно поэтому для нас так важно самим учиться прощать и миловать.

В Синагоге уже в эпоху Второго Храма сложился обычай: читать и комментировать Тору во время богослужения может каждый верующий еврей. Обычай этот перешёл из синагогального обихода в церковный, так, что и в первохристианские, и в раннехристианские времена существовали церковные проповедники, которые не были ни дьяконами, ни пресвитерами, ни епископами, а принадлежали к тому активному ядру церковной общины, без которого Церковь в те времена была немыслима.

Было такое активное ядро и в Синагоге. В Иудее и в Палестине вообще оно в евангельские времена состояло обычно из членов фарисейского братства, которому принадлежали многие синагоги. В таких синагогах к братству принадлежало и подавляющее большинство прихожан, и (естественно) совет старейшин, и раввинат синагоги.

Фарисеи были активными проповедниками и миссионерами, и проповедь в их синагогах звучала постоянно, причём проповедовали если не все, то очень многие. Но и вообще всякий верующий еврей мог сказать проповедь, если ему было что сказать. Этой возможностью, как видно, Иисус и воспользовался. Он, разумеется, сразу же заговорил о Мессии и о мессианском Царстве: ведь в синагогах в это время как раз читался соответствующий отрывок из Книги Исайи.

Его речь заключалась не в словах, а в красноречивом молчании. Прочитав текст, Он не стал больше ничего говорить, просто сев на место. Тем самым Он давал понять присутствующим, что Ему нечего сказать: Он здесь, Он пришёл, и это всё, что Он хотел сообщить собравшимся людям. Собственно, очень часто встреча со Христом и происходит именно так: Он просто стоит перед человеком и молчит. Даёт Себя увидеть, ничего не предопределяя, ничего не требуя, ни на чём не настаивая и ни в чём не стараясь убедить. Человек свободен выбирать, и выбрать он должен сам. Лицом к лицу с явившимся миру Мессией. Как тогда в Назарете.

Страх, который внушает нам возможность жить в присутствии Бога, можно объяснить уважением, поклонением, чем-то еще столь же почтительным. Но чаще всего это наше желание считать Бога равным себе, говоря: «Я боялся тебя, потому что ты человек жестокий: берешь, чего не клал, и жнешь, чего не сеял» (Лк 19:21) . Придумывая себе оправдание собственной пассивности, лени, нежелания отдавать Ему все, мы рисуем себе страшное, мерзкое, мстительное, но в то же время безличное существо, от которого, конечно, стоит бежать без оглядки. И в этот момент, как Адам, мы осознаем свою наготу, беззащитность и одиночество в страшном и незнакомом мире (Быт 3:10). Страшная нищета подавляет в нас волю к жизни. Мы стенаем и мечемся, плачем и сокрушаемся от невозможности вынести окружающий нас ужас. Мы понимаем, что порабощены этим страхом настолько, что не можем двинуться. Мы измучены и доведены до последнего предела отчаяния. Жаждав освобождения, мы оказались закабалены грехом и смертью. Никто не знает, как выбраться из этой ловушки: осознавая все это, и для себя не найти выхода, а уж тем более для кого-то еще. Человек не в силах преодолеть этот страшный разрыв собственными силами. Это возможно только Тому, Кто может сказать о Себе, что пришел благовествовать нищим, исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу. С того момента, как мы осознаем этот факт, принимаем Того, Кто дает все это, для нас начинается лето Господне благоприятное.

Слова пророка о том, что он послан засвидетельствовать «год милости Яхве» («лето Господне благоприятное» Синодального перевода), Иисус явным образом применяет к Самому Себе. Соответствующее пророчество очевидно для всех было мессианским, и «год милости» воспринимался как год прихода Мессии. Иисус же применяет сказанное к Своему приходу, тем самым намекая на собственное мессианство, о котором Он почти никогда не говорил прямо. Такие намёки были, вероятно, связаны с тем, что Его мессианство очевидно не соответствовало ни народным мессианским представлениям, ни соответствующим ожиданиям.

С одной стороны, Иисус должен был дать понять тем, кто Его слушал, что мессианская эпоха наступила и что Он Сам и есть ожидаемый Мессия, но вместе с тем в Его планы отнюдь не входило становиться вождём массового мессианского религиозно-политического движения, к чему бы неизбежно всё свелось, заяви Он о Своём мессианстве прямо и открыто. По-видимому, намёки и соответствующие мессианские ветхозаветные тексты должны были не только заставить слушателей предположить, что говорящий свидетельствует о Себе как о Мессии, но и задуматься о том, почему Он не говорит об этом прямо.

Тем самым Иисус, вероятно, хотел отсечь праздно любопытствующих и тех, кого устраивали лишь традиционные или их собственные представления о Мессии и о том, каким Он должен быть. Он хотел привлечь внимание тех, кто понимал язык тонкого намёка и был готов увидеть совершенно неожиданного Мессию, Чей образ не укладывался в привычные рамки и традиционные схемы.

Помимо отсечения тех, кто рвался немедленно начать мессианскую войну, тут была и ещё одна цель. Человек, идущий за Иисусом, должен был быть готов к неожиданностям, причём там и тогда, где и когда их, казалось бы, меньше всего можно было ожидать. И Его собственный путь креста и воскресения, и путь тех, кто шёл за Ним, не был похож ни на что известное и привычное.

Тут часто требовалось действовать в ситуации, где логика и традиционные модели отказывали напрочь и могли лишь помешать. И лучше было подготовить к этому Своих учеников с самого начала, с самого начала заставить их увидеть традиционное и привычное неожиданным и непривычным образом. Иногда такой взгляд мог даже шокировать, но лучше было пережить шок в начале пути с тем, чтобы привыкнуть к нему и в будущем, когда шокирующего станет в жизни гораздо больше, уже принимать его как естественную и неизбежную часть пути христианина.

Господь приходит к тому, к кому Он Сам хочет прийти. Приход Бога в жизнь человека – это не награда за те или иные заслуги, будь то подвиги в аскетизме или идеальное благочестие. Господь приходит к тем, кто в этом нуждается до смерти. Но ведь нуждающихся много. Или среди них Он выбирает самых униженных? Быть может, это в какой-то мере относится к вдове из Сарепты Сидонской, но уж вряд ли к военачальнику царя Сирийского. Значит, Господь выбирает каким-то неведомым для человека образом. Здесь никто никогда не найдет закономерности. Ведь Господь живой, а все живое до конца в законы не укладывается. А для нас закон – единственная опора ума, единственное, что придает нам какой-то уверенности. Но вот именно эта уверенность нас и подводит. Как уверены были жители Назарета, что знают, хорошо знают этого человека, Иисуса! Но вот эта уверенность и не дает им увидеть в Нем Бога.

Только не надо думать, что Господь как бы играет с нами, просто ставит целью нас удивить, потому что здесь все слишком серьезно. Речь ведь идет о жизнях людей. Здесь, конечно, не об этом говорится. Просто нам, именно нам непонятен промысел Божий и вся сложность Его путей. «Мои мысли — не ваши мысли, ни ваши пути — пути Мои, говорит Господь» (Ис 55:8). Вот это несоответствие и заставляет нас порой удивляться, почему именно на этого человека снизошла благодать, почему именно так, именно в это время, когда очевидно же, что вокруг есть гораздо более достойные или более нуждающиеся. Мы просто должны постараться верить, что все, что происходит по Его воле, происходит самым нужным для путей благодати образом.

«Но встреча со святостью становится тем более невыносимой, возражения приобретают тем большую резкость и отрицание проявляется с тем большей нетерпимостью, если дело происходит «в отечестве пророка». Как можно признать, что Кто-то, чьих родителей знают, Кто-то, живущий по соседству, «такой же, как и все», представляет собой нечто святое?» (Р. Гвардини) Это настроение людей очень важно почувствовать, чтобы ни в коем случае не впасть в нечто подобное. А как мы можем впасть в подобное? Всегда, когда у нас складывается ощущение, что мы что-то хорошо знаем и понимаем в Боге и людях, мы впадаем в этот грех. Только лишь потому Господь и говорит: Не судите, да не судимы будете (Мф 7:1). Нам кажется, эта заповедь очень близка по духу всей сегодняшней ситуации. Всегда оставляйте даже за вполне видимым и очевидным явлением знак вопроса и никогда не выносите вердикта. Иначе под ваш вердикт может попасть святое. В чем-то такой подход очень близок к научному мировосприятию, к мировосприятию ученых, которые даже когда получают некий результат, всё равно понимают, что перед ними конечное количество знания и бесконечное – незнания. И только тогда ты можешь быть всегда готовым к встрече. Как те благоразумные девушки, которые понимали, что всякое масло (под которым сейчас мы можем понять всякое наше представление о мире, людях и Боге) источится, закончится и надо всегда быть предельно внимательными, чтобы вовремя подлить новое масло. Такое напряженное внимание ко всему, что тебя окружает, очень тяжело выносить. Но, как говорил один современный святой мученик, лук стреляет, только когда он натянут.

При чтении некоторых библейских рассказов нельзя не удивиться извращённой парадоксальности сознания падшего человека. В самом деле, если Иисус и не смог сделать для жителей родного города ничего подобного тому, что сделал в других городах, то, уж конечно, не потому, что вдруг потерял ту силу, которая была Ему свойственна прежде, а из-за оказанного Ему собственными Его согражданами недоверия. Конечно, если бы Он захотел кого-то в чём-то убедить или кому-то что-то доказать, недоверие едва ли стало бы для Него препятствием. Но Он никому ничего не собирается доказывать, Он лишь хочет приобщить к жизни Царства как можно больше людей.

Поскольку приобщиться к ней можно лишь добровольно и только при условии полного доверия к Нему Самому, Спаситель ни на чём не настаивает и никому ничего не навязывает. В сущности, отказываясь от совершения чудес в Своём родном городе, Иисус тем самым отказывается от всякого духовного насилия по отношению к его жителям, которые, очевидно, не готовы и не хотят увидеть в Нём Того, Кто Он есть: посланного Богом и на словах столь долго ими ожидаемого Мессию.

Жители Назарета обижаются и негодуют как раз именно поэтому, они парадоксальным образом сердятся на Спасителя именно за то, что Он, исполняя их глубинное, невысказанное, а может быть, и не вполне осознанное желание, оставляет их в покое. Обижаются, получив то, чего, в сущности, больше всего хотели. Быть может, потому, что никак не хотят признаться самим себе в своём тайном желании. А может быть, ещё и потому, что втайне они всё же надеются: этот их странный Соотечественник ещё сыграет по их правилам, Он ещё станет таким, каким они хотят Его видеть. Поймёт, что они не хотят Его таким, каким Он к ним пришёл, и ради них, своих сограждан, станет другим.

Он вместо этого оставляет их и уходит. Падшей человеческой природе вообще трудно вынести пренебрежение, а такое — особенно: ведь тут речь идёт не об одном человеке, а о, так сказать, родном коллективе, в котором вырос, где тебя знали с детства, который никак нельзя обидеть и которому не принято перечить. А Иисус пренебрегает всеми устоявшимися обычаями и приличиями. Пренебрегает ради Царства, которое важнее всех человеческих норм и правил. Даже тех, которые кажутся людям священными.

То, что это правда, несомненно: каждый может вспомнить о своих отношениях с ближайшими родственниками. А вот почему это так? Может быть, потому что мы ожидаем, что пророк — это что-то необычное, почти сверхчеловек, а Бог дает дар пророчества совершенно обычным людям. Если мы не знаем такого человека близко, то он для нас необычный и мы готовы принять его за пророка, а в близком человеке — что же в нем необычного? Вот мы с легкостью и принимаем за пророчества разнообразные идеи, пришедшие со стороны, а своих пророков, всяких там Вернадских, Вавиловых, Солженицыных — осмеиваем, гноим в лагерях, высылаем из страны. Ведь абсолютный слух — это тоже дар, но он совсем не зависит от того, принимаем мы его или нет, а пророчество, если оно не услышано, то как будто и не существует. Ну и хорошо, а то пророк редко говорит приятные нам вещи!

А теперь главный вопрос: что же нам с этим делать? Ответ надо искать в Евангелии. Мы призваны любить — ближнего и дальнего, видя в нем образ Божий, а значит — тайну, никогда до конца не постижимую. Тогда каждый человек для нас удивителен, и через каждого Бог может сказать что-то очень важное для нас.

Иногда полнота Божьей жизни в Иисусе проявляется необычно и неожиданно. Толпа готова схватить Его — но Он каким-то образом проходит сквозь неё. То ли незамеченным, то ли неуязвимым. А может быть, и то, и другое вместе. Евангелист не объясняет, как именно Ему удаётся пройти сквозь агрессивную толпу. Скорее всего, Он просто прошёл рядом с ней.

Двигаясь в ином измерении, в ином пространстве, в пространстве Своего Царства, которое никогда для Него не было закрыто, даже тогда, когда Он внешне ничем не отличался от остальных людей. Его не видели не потому, что Он использовал какие-то специальные методы сокрытия Себя вроде сказочной шапки-невидимки, а потому, что Он переместился туда, куда преследующие Его не могли проникнуть, хотя они и продолжали Его видеть.

Примерно так, как уже после Его воскресения Он был видим для Своих идущих в Эммаус учеников, находясь в Царстве, граница которого с непреображённым миром проходила по той самой дороге, по которой они шли, так, что Он оказался по одну сторону границы, а они — по другую. Стоило Ему отойти от границы в глубь Царства, как Он пропал из глаз апостолов. Но рядом с границей Его было видно даже тем, кто в Царство ещё не вошёл. Так и толпа могла Его видеть, не входя в Его Царство. Но прикоснуться к Нему, схватить Его было невозможно.

Такая неуязвимость кажется странной на фоне всего, что произошло дальше, когда Его всё же арестовали, судили, казнили. Если Он мог стать неуязвимым для толпы тогда, что мешало Ему сделать то же самое потом? Технически — ничего. Сказанные Им в Гефсиманском саду слова об ангельских легионах ведь вовсе не были аллегорией, это была констатация факта, указание на вполне реальную возможность, которой, однако, Он мог воспользоваться только в том случае, если бы решился нарушить волю Своего небесного Отца.

В жизни Иисуса не было ничего вынужденного или неизбежного в том смысле, в каком такие вещи существуют для нас. Его жизнь определялась только Его выбором и решениями Его Отца, которые Он принимал и воспринимал, как Свои собственные. Он не мог не пойти на крест не потому, что Ему некуда было деваться, а потому, что иначе Он не осуществил бы того, для чего пришёл в мир. Но тогда, в Назарете, Ему было ещё рано умирать. И Он ушёл. Ушёл от толпы, пройдя дорогой Своего Царства. Дорогой, которая, проходя нашим падшим миром, тогда помогла Ему избежать рук враждебной толпы. А потом привела на крест.

Упоминание о том, что Иисус учил в дни субботние, показывает, что Он учил в синагоге неоднократно. И хотя слышавшим трудно было усвоить многие Его слова, но снова и снова народ приходил, чтобы Его услышать. Евангелист отмечает, что слово Его было со властию. В первую очередь это значит, что Он не ссылался на авторитетные мнения, но Сам являлся Источником Своих слов. Но это также значит, что Он не только говорил, не бросал слов на ветер, но слова подкреплялись делами и были с ними неразрывны.

Со властию и силою произошло и изгнание Иисусом беса в синагоге. Здесь Иисус не только помог страдающему человеку, но и дал собравшимся в синагоге увидеть, что рядом с Ним силам тьмы не устоять. Теперь свидетели происшедшего вправе делать выводы о том, Кем Он может быть. Однако когда об этом свидетельствует бес, Иисус заставляет его замолчать: Он не принимает свидетельства, исходящего из такого источника. Перед нами ситуация, которой многие из наших современников соблазнились бы и, чего доброго, не отказались бы использовать свидетельство беса в качестве рекламы, по принципу "даже наши враги признают, что я..." Но даже тогда, когда от сил тьмы исходят фактически достоверные сведения, они обязательно будут искажены и осквернены. Выражение "они врут даже тогда, когда говорят правду", звучит парадоксально, но здесь оно подходит.

Но почему больных приносили к Иисусу после захода солнца? Неужели потому, что люди боялись и тайком пробирались к Нему в темноте? Нет, не страх перед земными гонениями двигал приходившими, ведь тьма спускалась по миновании Субботы. Сразу же по окончании предписанного покоя люди шли к Тому, Кто чуть позже назовёт Себя господином Субботы.

Интересно, что чем человек религиознее, тем чаще он подозревает одержимость в окружающих его людях. Вряд ли большинство этих подозрений оправданны, но, конечно, одержимость бывает. Бывает, что поврежденность волевой сферы (что уже можно считать душевной болезнью) сопровождается внедрением в человека чуждой воли, в некоторые моменты берущей контроль над ним. В Евангелиях описывается довольно много случаев встречи Иисуса с такими страдальцами, и в большинстве случаев одержимость проявляется, когда носитель этой чуждой воли, бес, кричит, узнавая Того, Кто к нему приближается. Иисус никогда не радуется такому узнаванию, такому свидетельству о Нем (может ли быть принято свидетельство беса?), но запрещает злому духу говорить и действовать и изгоняет его из человека. Казалось бы, однозначная победа добра над злом, но внутренняя испорченность людей такова, что они не опознают добра, даже когда оно явно изгоняет зло.

Возможно ли различить нечистого духа и душевную болезнь? Этот вопрос, к сожалению, слишком часто встает перед нами вновь и вновь. Но зададимся другим вопросом: а нужно ли это делать? Да, скажут вам, нужно, чтобы знать, на отчитку вести человека или в психиатрическую больницу под сильнейшие препараты. Наверное, нам не удастся сейчас привести общее правило, подходящее под все случаи жизни, но мы совершенно точно знаем, что среди людей, врачами признанных за больных, встречаются и хорошие поэты, и глубоко верующие люди. И неким свидетельством в пользу этого звучит и наш сегодняшний фрагмент исповедания одержимого. Но, может быть, это лишь всплески на фоне безумия? В каких-то случаях – да, и тогда человека надо привлекать ко Христу и к медикаментозному лечению, ибо безумие опасно и для самого человека, и для окружающих. Но подумаем о другом роде «сумасшествия». Вспомним о блаженной Ксении Петербургской. Поистине, начало ее пути блаженства, ознаменовавшееся кончиной мужа, можно понять как натуральное сумасшествие. Оделась в его одежду, говорила, что это она умерла, а муж ее не умер, и просила называть ее его именем. Но, как поется в кондаке блаженной Ксении, глас 7: «безумием мнимым безумие мира обличивши, смирением крестным силу Божию восприяла еси». И вот это уже не сумасшествие, а блаженство. А как различить? Да очень просто: по плодам. В Питере считалось добрым знаком подать блаженной Ксении, люди тянулись к ней. А если плоды сумасшествия – грех и соблазн для других, то это самый настоящий нечистый дух, даже если он рядится в одежды разума. Так нужно ли различать нечистый дух и душевную болезнь? Кажется, что нет, но нужно различать плоды духа. И если они ядовиты, то нужно привлекать как психиатрию, так и духовные способы борьбы, например, отчитку, а лучше просто частое участие в Божественной литургии. А если плоды их сладки – вот поистине сокровищница духа, пусть даже она облечена в форму безумия, не будем этого бояться.

Интересный нюанс отмечает евангелист в своём рассказе: при виде исцеления одержимого, освобождения его от власти тёмных сил окружающих Иисуса людей охватывает ужас. Не радость, не восторг, не благоговение, не страх Божий, который всё же именно благоговение предполагает в первую очередь, а именно ужас, ужас перед силой странной, непонятной и потому страшной. Казалось бы, когда речь идёт о явлении Царства, о дыхании Царства и даже о силе Царства, которая и проявила себя при исцелении одержимого, ни о каком ужасе не должно быть и речи. И всё же ужас налицо, такова реакция видевших исцеление на увиденное. В чём же дело? Ответом на этот вопрос могут быть упомянутые евангелистом пересуды окружающих: кто же Он такой, что Его боятся даже силы тьмы? Как видно, люди, которых охватывает ужас при виде исцеления одержимого, не видят в происходящем ничего, кроме силы, силы, превосходящей даже то, что считалось непреодолимым — власть духов тьмы.

Конечно, окружавшие Иисуса были людьми религиозными, других около синагоги и быть не могло. Но, как видно, религиозность сама по себе ещё ничего не гарантирует, когда дело касается духовного мира и духовной жизни. Не секрет, что во все времена именно религиозные люди нередко боялись проявления в своей жизни тёмных сил даже больше, чем их нерелигиозные современники. И их можно понять: в отличие от людей нерелигиозных или вообще неверующих, люди религиозные кое-что знают о духовном мире, хотя бы понаслышке, а иногда и из собственного опыта. И о существовании тёмных духовных сил они знают тоже, не имея оснований сомневаться в их реальности. А вот прочных и устойчивых личных отношений с Богом религиозность сама по себе не гарантирует.

И тогда силы тьмы оказываются для религиозного человека реальностью, а Бог — абстракцией. Возможно, так понимали дело и люди, окружавшие Иисуса. А в лице Самого Иисуса они видели не Мессию, который принёс в мир Царство, а всего лишь Обладателя силы, превосходящей ту, о которой они уже хорошо знали: силу духов тьмы. Реальность Царства осталась им чуждой, ни его дыхания, ни его любви они так и не ощутили. А вот его силу заметили.

Но без любви сила эта действительно оказывается для человека страшной. Для человека, наверное, не было бы ничего страшнее Бога, Который вдруг перестал бы его любить, если бы только такое было возможно. Но, к счастью для человека, это совершенно исключено. Но человек, не знающий любви Божьей, не ощущающий дыхания Царства, вполне может вообразить себе силу Божию, лишённую Божией любви. И этот мираж станет для него ужасом. Таким, каким он стал для свидетелей совершённого Иисусом исцеления одержимого.

Учение и дела Господа Иисуса Христа вызывают, как мы читаем в сегодняшнем отрывке Евангелия от Луки, удивление и страх в тех, кто оказался их слушателями и свидетелями. Слово Его было со властью: в Евангелии от Матфея поясняется, что «Он учил как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи» (Мф. 7:29). Стоящее в обоих Евангелиях греческое слово exousia буквально означает право, свободу, позволение. Речь идет о том, что Господь говорит как имеющий право учить и заповедовать: такая власть прежде была лишь у Моисея, через которого Сам Бог давал Свои заповеди. Евангелист Матфей помещает упоминание об этом в конце Нагорной проповеди, в которой он систематизирует нравственное учение Спасителя. Судя по замечанию евангелиста Луки об учении со властью, весьма вероятно, что в Капернаумской синагоге Господь Иисус говорит именно о том, что является содержанием Нагорной проповеди. И такое слово вызывает удивление, потому что Сей говорящий со властью — здесь, рядом, Его можно видеть вблизи и говорить с Ним.

Когда же Спаситель освобождает человека от злого духа, народ испытывает ужас. Греческое thambos подразумевает в первую очередь изумление, а Вульгата предлагает нам чтение pavor, трепет. Вот о чем идет речь: трепет, охватывающий человека при соприкосновении с незримым, выходящим за рамки осязаемого мира. И в этом трепете люди говорят: что это за слово? Под «что это значит» Синодального перевода скрывается «tis o logos houtos» в греческом, «что слово сие» и «quod est hoc verbum» в славянской и латинской Библиях соответственно. Это недоумение относится не только к личности Учителя, но и к слову Его. Ведь то, что Он говорил об отношении людей к Богу и друг к другу, оказалось не просто проповедью, но словом, имеющим духовную силу и власть. Евангелист Лука не использует слово «Логос», говоря о Христе, но в этом отрывке не вполне различима граница между Словом Божиим и словом истины, которое Он принес к нам от Отца. И Один, и другое становятся причиной благоговейного ужаса, священного трепета, живительного для человека при встрече с Всемогущим: «Слова, которые говорю вам, суть Дух и жизнь» (Ин. 6:63).

Почему люди удивлялись? Ведь в том, что говорил Иисус, было так много созвучного словам пророков, учительным книгам Библии... Были и другие учителя в Израиле в те времена, после Кумранских находок это особенно ясно. В чем же было отличие Иисуса от них? Здесь дается разгадка: Он говорил со властью. Или, как сказано в Евангелии от Матфея: «Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи». К этому времени уже существовала огромная традиция учительства, истолкования Писания, и учителя Израиля говорили очень осторожно, постоянно ссылаясь на авторитеты, как бы прячась за их спины.

Иисус не прячется. Он говорит так же бесстрашно, как великие пророки Израиля. Он не ссылается даже на авторитет Моисея-законодателя, а когда упоминает его, то позволяет Себе выражения вроде: «У Моисея сказано... а Я говорю вам...» И дело здесь не во властном тоне Его слов и не в Его самовозвеличивании — ни того, ни другого нет и в помине — а в ощущавшемся Его слушателями полном соответствии Этого Человека тому, что Он говорит. В Его проповеди всегда соединялись любовь и истина, и именно поэтому люди чувствовали, что Он имеет право их учить.

Иногда на нашем пути встречаются люди, в которых мы ощущаем ту же власть — власть любви и власть истины, и что-то откликается в нашем сердце, потому что в глубине любой человеческой личности живет неутолимая жажда того и другого.

Бесы, оказываясь лицом к лицу с Иисусом, обычно лучше людей понимают, с Кем имеют дело. Хорошо ли это для нас? Однозначно ответить сложно. Конечно, лучше быть человеком, даже падшим, чем падшим духом. Но вот ясностью духовного видения, свойственной духам, сохраняющим эту ясность даже после падения, человек не обладает.

Быть может, это связано с различиями между падшими ангелами, которые и после падения остаются существами чисто духовными, и людьми, с самого начала задуманными и сотворёнными двуедиными, духовно-природными созданиями. И у человека, похоже, основной удар на себя принимает именно природная составляющая.

Конечно, само грехопадение — феномен духовный, оно связано с духовным выбором человека, с теми решениями, который принимает человек в известный момент своей истории. Но последствия этого неверного решения, судя по всему, что мы знаем сегодня о падшем человеке, гораздо сильнее исказили его природу (имея в виду, разумеется, не только и не столько физиологию, сколько, прежде всего, психику), чем его духовную жизнь.

Нам сегодня это может показаться досадным и раздражающим, но, возможно, наша собственная природа, приняв на себя основной удар, значительно ослабила влияние духовного зла на нашу духовную жизнь. В известном смысле можно было бы сказать, что наша собственная природа (физическая в меньшей степени, психическая в большей) стала для нас своего рода подушкой безопасности, смягчившей удар сил зла по тому духовному ядру нашей личности, без которого нас, как людей, просто не было бы.

Ценой такого смягчения, вероятно, стала среди прочего и та неясность, неотчётливость духовного зрения, которой отличается падший человек. Преодолевается этот дефект лишь на духовном пути, на пути углубления отношений с Богом. Потому-то многие не узнают в Иисусе Мессию. А вот падшие духи, ясности духовного зрения не утратившие, видят Его совершенно отчётливо и прекрасно понимают, Кто перед ними. Вот только ближе к Богу от этого понимания они не становятся. Ведь дело не в знании самом по себе, а в том, как оно влияет на отношения с Богом. И в том, помогает ли оно на пути в Царство.

Люди, которые жили в Капернауме, слушали проповедь Христа и получили исцеление от многих своих недугов, очень не хотели, чтобы Он от них уходил. «И народ искал Его и нашел Его, и удерживал, чтобы Он не уходил от них», - пишет евангелист. Может быть, и Он не хотел уходить. Но должен был, как Он Сам говорит, чтобы нести радостную весть в другие города. Чтобы пойти к одним, Он вынужден был покинуть других. Так было тогда, когда Он ходил по земле. А теперь? Помыслите, как все изменилось теперь. Теперь Господь всюду. И здесь нечто большее, чем исконное всеприсутсвие Бога Отца. Ибо Христос всюду. Каждый день на земле преломляется хлеб в таинстве Евхаристии. В те дни люди думали: "Как жаль, что Он уходит в другой город, как же мы будем без Него". А теперь мы знаем: в том городе, что восточнее, литургия уже прошла, сейчас она будет у нас, а потом у тех, кто западнее, - и возникает некое длящееся, непрерывное единение присутствия Его везде.

Наверное, понять эту происшедшую от тех дней перемену можно, размышляя над сегодняшним Апостолом. «Участие в благовествовании», вот какое слово становится ключом к пониманию. Когда Иисус говорит: «Другим городам Я должен идти благовествовать», - Он еще один. Но уже апостол говорит об участии. Подобно Свече освещающей пришел Иисус, теперь одна свеча превратилась в море огней над всем миром.

Почему три евангелиста уделяют внимание этому одному из первых чудес Иисуса — исцелению тещи Петра? Может быть, дело в жанре Евангелия — свидетельстве. Свидетельства сильны и убедительны тогда, когда они не анонимны, когда в них рассказывается не вообще о каких-то исцеленных людях, которых сами свидетели никогда не встречали, а о конкретных людях, известных слушателям или близких к тем, кого они знают. Петра знали все, и его теща — это очень конкретный и убедительный пример. Интересно, что все три евангелиста подчеркивают одну деталь: «Она тотчас встала и служила им». Наверное, это не означает, что такое поведение было для нее нехарактерно, скорее здесь речь о том, что чудесное исцеление дается человеку не бесцельно (Бог бесцельно ничего не делает!), но для служения — ведь именно так любовь выражает себя в поведении.

Мы не так много знаем о бесах, но одно ясно, что они противостоят Богу как по своим целям, так и по методам. Если в отношении людей цель Бога — спасение и приведение к жизни вечной, то бесовская цель — погибель. Если Бог уважает и соблюдает свободу человека, то бесы стремятся поработить человека, захватить его сознание, парализовать его волю (это и называется одержимостью). При встрече такого одержимого человека со Христом происходит его освобождение, бесы покидают его. Сегодняшний отрывок говорит о том, что бесы сознают, Кто их изгоняет (см. Иак. 2:19), но не перестают быть бесами, противостоять Божьей воле. Может быть, именно поэтому Иисус запрещает им свидетельствовать о Нем, ведь слышащий подобное свидетельство человек попадает в ложное положение: для того, чтобы принять эту весть, человек должен поверить... бесу!

Христос поручает нам свидетельство о Нем, так насколько важно для нас быть теми, кто достоин доверия! Об этом, о том, какой жизнью мы призваны жить, чтобы иметь право быть Христовыми свидетелями, — все этическое учение Евангелия.

Желание удержать у себя Иисуса по-человечески очень понятно. По крайней мере, тогда, когда уже принял Его внутренне и готов установить с Ним те отношения, которые могут реально изменить всю жизнь. Но вот Он уходит. Говорит, что Он должен нести благую весть и другим, что Он не может остаться. А как же тогда быть нам — ведь мы только что с Ним познакомились, едва успели Его узнать, и ещё осталось столько вопросов, недоумений, ещё о стольком надо поговорить… Но удержать Его невозможно.

А с другой стороны — всегда можно быть с Ним. По-настоящему ведь Его можно узнать только в Его Царстве. Вместе с Его Царством. А в Царстве с Ним можно встретиться всегда. Там нет расстояний. И чем шире оно распространится, тем легче с Ним можно будет встретиться. Так и оказывается, что для нас будет лучше, если Он уйдёт. Он ведь уходит, чтобы остаться с нами. Чтобы быть ближе к нам. Или, вернее, чтобы мы были ближе к Нему.

Мы ведь и бываем с Ним по-настоящему близки — в преломлении хлеба. В евхаристии. А для этого надо, чтобы Он был не там, где мы Его можем видеть физически, у той границы, что разделяет Царство и ещё не преображённый мир, а в глубине Царства. На престоле. Вот тогда, оттуда, мы сможем увидеть Его всюду. Если, конечно, сами станем жителями Царства. Но ведь если не станем, тогда и общение с Ним ничего нам не даст, даже если оно будет продолжаться всю вечность.

Люди, услышавшие субботнюю проповедь в Назарете, первоначально, как можно понять, приняли её положительно и дивились словам благодати, исходившим из уст Его. Но продолжением проповеди слушатели были шокированы. Напоминание о том, что Господь посылал пророков не только к народу избранному, но и к язычникам, вызвало ярость, хотя приведённые примеры были взяты из хорошо известных слушателям книг Писания.

В ту субботу произошла одна из первых попыток расправы со Христом. Назаретские земляки Иисуса, моментально ставшие обвинителями, видимо, казались себе вполне благочестивыми, они наверняка соблюдали принятые нормы. Вот только для того, чтобы избавиться от неугодного, они считают возможным не соблюсти субботний покой. Что ж, руководствующиеся правилом "человек для субботы" рискуют, в конце концов, попрать саму субботу.

Время расправы ещё не наступило, и Христос уходит от гнева толпы. Но гнев уже овладел частью Его слушателей, не желающих испытывать дискомфорт от Его речей. Говорить нелицеприятную правду необходимо, даже если слушатели "не готовы" к её восприятию. Но, если откладывать, ожидая удобного момента, вряд ли такой момент когда-либо настанет. И потому не следует "облегчать" веру , низводя её до уровня массового сознания, но следует открывать её людям в полноте. Даже если истина отвергается толпой. Кто-нибудь всё равно окажется отзывчивым к слову правды.