Мысли вслух на Лк 4:16-30

В древнем мире «благовествовать» означало принести весть о победе над врагом, и, выбирая это слово для описания Своей миссии, Иисус говорит удивленным односельчанам, что Бог послал Его глашатаем о Своей победе, о наступлении Его вечного Царства. Но Он идет дальше ссылки на библейское пророчество — и это особенно шокирует Его слушателей: цитируя Исаию, Иисус пропускает слова о «мщении Бога нашего» (Ис 61:2) и отрицает превосходство израильтян над язычниками в наступающем Царстве. Кроме победы над злыми силами, явленной в исцелении одержимого, Христос приносит Весть о победе над мщением и ненавистью — эта победа одержана Самим Господом Иисусом и должна быть одержана всяким, кто захочет быть Его учеником.

Лето Господне благоприятное или лето милости Господней, в ином переводе, пришел возвестить нам Иисус. Мы часто забываем под давлением тяжелых обстоятельств жизни, что истинная цель Его прихода именно в этом. И что это лето уже принесено Им в мир, хотя пока и пребывает прикровенно. Что же это такое? Где его увидеть? Наверное, сам отрывок сегодняшнего Евангелия служит ответом на этот вопрос. Христос прошел сквозь тяжелейшие испытания в пустыне, вынес их и стал обладать какой-то особой силой, каким-то особым миром, излучая нетварный свет – это мы понимаем по реакции людей в синагоге, пришедших на обычное субботнее собрание. Реакции неожиданно адекватной, что в синагоге с Ним бывало редко, по крайней мере, поначалу. Да, потом они исполнились ярости, но сначала ведь они "свидетельствовали Ему". Наверное, именно в этот краткий начальный миг Он стал как-то особенно очевидно являть Собой лето Господне благоприятное.

Да, но это Он, а как же мы? Давайте вспомним случай, как мы честно говели, постились, молились с какой-то особой силой, потом пришли на литургию, принесли Господу свое покаяние, причастились Святых Христовых тайн и… разве не лето милости Господней чувствуем мы в это время в своей душе. Наверное, оно именно такое.

Господь провозгласил исполнение пророчества. Лето Господне благоприятное наступило. Но где оно? Почему мы видим обратное, что мир по-прежнему во зле лежит, что неправые возносятся, а правые попираются? Значит, нет. Не сбылось пророчество. Как нам смириться с тем, что пророчество Господа не сбылось?! Мы попробуем сказать на эти сомнения две вещи. Первая, и как нам кажется, очень важная вещь заключается в том, что нельзя понятие «пророчество» понимать узко и утилитарно. Это гадатели утверждают, что возвещают вам вашу судьбу, «то, что будет». А пророчество точнее было бы назвать откровением Божьей воли. Но ведь есть еще воля человеческая. Ведь Бог не концертмейстер, а мир – не сцена, ибо все происходит в сложном взаимодействии двух воль: человеческой и Божьей. Господь сделал Свой шаг – исполнил то, что обещал, а дальше наша воля была принять это или не принять. Мы не приняли. А если бы приняли, несомненно, все, что описано в  61 уже 2 тысячи лет царило бы на земле. Но мы не приняли, сами не захотели, а точнее еще не были готовы. И второе Но ведь были люди, которые приняли. Да, и именно поэтому пророчество все-таки сбылось. Поэтому Феофан Затворник пишет: «Господь не возвестить только пришел о лете приятном, но и принес его. Где же оно? В душах верующих.» И очень важно, что сегодня, когда начинается новый церковный год (ибо слово лето здесь должно пониматься не как время года, а как сам год: annum Domini в Вульгате), читается именно этот текст, наводя мост между нашим внутренним состоянием и реальным календарем.

На всём протяжении двухтысячелетней христианской истории богословы и философы спорили о том, что такое христианство и в чём его новизна. Говорили о новом типе религии, о новых богословских подходах, о новой морали. А Евангелие между тем, как видно, ничего нового нам не предлагает. И проповедь Иисуса в назаретской синагоге — лучшее тому доказательство. Он просто читает одно мессианское пророчество из Книги Исайи, а затем говорит: вот, теперь всё это исполнилось, - очевидно, имея в виду Себя. Вот и весь смысл христианства, всё содержание нового союза-завета: обещанный Богом через пророков Мессия пришёл и принёс Богом же обещанное через тех же пророков Царство.

Никакого другого смысла, никакого другого духовного содержания у христианства нет. Но почему же, в таком случае, его столь долго искало и ищет до сих пор такое множество богословов, философов, проповедников, да и просто тех, кого обычно называют сегодня «рядовыми христианами»? Быть может, всё слишком сложно, и новое откровение нуждается в многочисленных разъяснениях и комментариях? Едва ли. Скорее, новое откровение слишком, иногда пугающе, просто. Просто Мессия, просто Царство, просто новая жизнь в этом Царстве вместе с Мессией. И эта простота обесценивает многое из существовавшего прежде, обесценивает духовно и интеллектуально.

Оно и неудивительно: ведь во всей существовавшей прежде и существующей сегодня философии и теологии, да и религии тоже много человеческого, и не только искреннего поиска (искренне ищущий ответов рад, когда ответы находятся), но и того, что называют сегодня «самовыражением», а иногда и (более-менее откровенного) самоутверждения. И всё это в свете Христа и Царства оказывается ненужным балластом, включая в значительной мере и саму религиозность. Есть от чего прийти в замешательство! И тогда начинаются «объяснения» христианства, единственной (хотя и не всегда осознаваемой самим объясняющими) задачей которых является стремление втиснуть Мессию и Царство в привычные земные рамки. Объяснения, столь резко контрастирующие с проповедью Спасителя в назаретской синагоге.

Слово пророка Исайи, которое Господь Иисус читает в назаретской синагоге, — одно из самых известных мессианских пророчеств. Столетиями оно читалось в собраниях иудеев и наполняло сердца верующих радостью и надеждой. Сквозь все перипетии истории, через все бедствия и трагедии, падения и восстания Израиль пронес надежду на то, что придет Некто, Кто даст исцеление сокрушенным сердцем и освобождение плененным, Кто отпустит измученных на свободу. За века иноземного гнета такие пророчества стали еще и знаменем болезненного патриотизма, слишком приземленно понимавшего «лето Господне благоприятное». И вот, не в первый уже раз, является в Израиле проповедник, совершающий чудеса и возвещающий неслыханное, говорящий, вслед за Иоанном Крестителем: «покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное». Назарет между тем единственное место, где знали, что Он сын Иосифа и, следовательно, потомок Давида.

Евангелисты говорят нам, что Он учил как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи. И знакомые слова Исайи, известные как пророческая передача прямой речи, в Его устах воистину становятся речью от первого лица, от Его лица. И потому, когда Он сел, глаза всех были устремлены на Него. Греческий текст говорит здесь чуть ярче синодального перевода: «глаза всех впивались в Него». Все ждут, что Он скажет дальше. И в этот день из уст Иисуса звучит то, чего ждали веками: «ныне исполнилось писание сие». В Нем исполнилось ожидание людей, в Нем и доныне исполняется наша надежда на жизнь, истину и любовь.

А дальше происходит нечто ужасное. Как только Иисус, посланный Богом Спаситель, говорит о том, что спасение дано всем, а не только иудеям, — Его выгоняют, чтобы убить. Это грозное предупреждение всем нам. Нужно помнить, что ты очень легко можешь отказаться от милости Божьей и от Самого Бога, если эта милость превосходит масштаб твоего сердца. И именно поэтому для нас так важно самим учиться прощать и миловать.

В Синагоге уже в эпоху Второго Храма сложился обычай: читать и комментировать Тору во время богослужения может каждый верующий еврей. Обычай этот перешёл из синагогального обихода в церковный, так, что и в первохристианские, и в раннехристианские времена существовали церковные проповедники, которые не были ни дьяконами, ни пресвитерами, ни епископами, а принадлежали к тому активному ядру церковной общины, без которого Церковь в те времена была немыслима.

Было такое активное ядро и в Синагоге. В Иудее и в Палестине вообще оно в евангельские времена состояло обычно из членов фарисейского братства, которому принадлежали многие синагоги. В таких синагогах к братству принадлежало и подавляющее большинство прихожан, и (естественно) совет старейшин, и раввинат синагоги.

Фарисеи были активными проповедниками и миссионерами, и проповедь в их синагогах звучала постоянно, причём проповедовали если не все, то очень многие. Но и вообще всякий верующий еврей мог сказать проповедь, если ему было что сказать. Этой возможностью, как видно, Иисус и воспользовался. Он, разумеется, сразу же заговорил о Мессии и о мессианском Царстве: ведь в синагогах в это время как раз читался соответствующий отрывок из Книги Исайи.

Его речь заключалась не в словах, а в красноречивом молчании. Прочитав текст, Он не стал больше ничего говорить, просто сев на место. Тем самым Он давал понять присутствующим, что Ему нечего сказать: Он здесь, Он пришёл, и это всё, что Он хотел сообщить собравшимся людям. Собственно, очень часто встреча со Христом и происходит именно так: Он просто стоит перед человеком и молчит. Даёт Себя увидеть, ничего не предопределяя, ничего не требуя, ни на чём не настаивая и ни в чём не стараясь убедить. Человек свободен выбирать, и выбрать он должен сам. Лицом к лицу с явившимся миру Мессией. Как тогда в Назарете.

Страх, который внушает нам возможность жить в присутствии Бога, можно объяснить уважением, поклонением, чем-то еще столь же почтительным. Но чаще всего это наше желание считать Бога равным себе, говоря: «Я боялся тебя, потому что ты человек жестокий: берешь, чего не клал, и жнешь, чего не сеял» (Лк 19:21) . Придумывая себе оправдание собственной пассивности, лени, нежелания отдавать Ему все, мы рисуем себе страшное, мерзкое, мстительное, но в то же время безличное существо, от которого, конечно, стоит бежать без оглядки. И в этот момент, как Адам, мы осознаем свою наготу, беззащитность и одиночество в страшном и незнакомом мире (Быт 3:10). Страшная нищета подавляет в нас волю к жизни. Мы стенаем и мечемся, плачем и сокрушаемся от невозможности вынести окружающий нас ужас. Мы понимаем, что порабощены этим страхом настолько, что не можем двинуться. Мы измучены и доведены до последнего предела отчаяния. Жаждав освобождения, мы оказались закабалены грехом и смертью. Никто не знает, как выбраться из этой ловушки: осознавая все это, и для себя не найти выхода, а уж тем более для кого-то еще. Человек не в силах преодолеть этот страшный разрыв собственными силами. Это возможно только Тому, Кто может сказать о Себе, что пришел благовествовать нищим, исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу. С того момента, как мы осознаем этот факт, принимаем Того, Кто дает все это, для нас начинается лето Господне благоприятное.

Слова пророка о том, что он послан засвидетельствовать «год милости Яхве» («лето Господне благоприятное» Синодального перевода), Иисус явным образом применяет к Самому Себе. Соответствующее пророчество очевидно для всех было мессианским, и «год милости» воспринимался как год прихода Мессии. Иисус же применяет сказанное к Своему приходу, тем самым намекая на собственное мессианство, о котором Он почти никогда не говорил прямо. Такие намёки были, вероятно, связаны с тем, что Его мессианство очевидно не соответствовало ни народным мессианским представлениям, ни соответствующим ожиданиям.

С одной стороны, Иисус должен был дать понять тем, кто Его слушал, что мессианская эпоха наступила и что Он Сам и есть ожидаемый Мессия, но вместе с тем в Его планы отнюдь не входило становиться вождём массового мессианского религиозно-политического движения, к чему бы неизбежно всё свелось, заяви Он о Своём мессианстве прямо и открыто. По-видимому, намёки и соответствующие мессианские ветхозаветные тексты должны были не только заставить слушателей предположить, что говорящий свидетельствует о Себе как о Мессии, но и задуматься о том, почему Он не говорит об этом прямо.

Тем самым Иисус, вероятно, хотел отсечь праздно любопытствующих и тех, кого устраивали лишь традиционные или их собственные представления о Мессии и о том, каким Он должен быть. Он хотел привлечь внимание тех, кто понимал язык тонкого намёка и был готов увидеть совершенно неожиданного Мессию, Чей образ не укладывался в привычные рамки и традиционные схемы.

Помимо отсечения тех, кто рвался немедленно начать мессианскую войну, тут была и ещё одна цель. Человек, идущий за Иисусом, должен был быть готов к неожиданностям, причём там и тогда, где и когда их, казалось бы, меньше всего можно было ожидать. И Его собственный путь креста и воскресения, и путь тех, кто шёл за Ним, не был похож ни на что известное и привычное.

Тут часто требовалось действовать в ситуации, где логика и традиционные модели отказывали напрочь и могли лишь помешать. И лучше было подготовить к этому Своих учеников с самого начала, с самого начала заставить их увидеть традиционное и привычное неожиданным и непривычным образом. Иногда такой взгляд мог даже шокировать, но лучше было пережить шок в начале пути с тем, чтобы привыкнуть к нему и в будущем, когда шокирующего станет в жизни гораздо больше, уже принимать его как естественную и неизбежную часть пути христианина.

Господь приходит к тому, к кому Он Сам хочет прийти. Приход Бога в жизнь человека – это не награда за те или иные заслуги, будь то подвиги в аскетизме или идеальное благочестие. Господь приходит к тем, кто в этом нуждается до смерти. Но ведь нуждающихся много. Или среди них Он выбирает самых униженных? Быть может, это в какой-то мере относится к вдове из Сарепты Сидонской, но уж вряд ли к военачальнику царя Сирийского. Значит, Господь выбирает каким-то неведомым для человека образом. Здесь никто никогда не найдет закономерности. Ведь Господь живой, а все живое до конца в законы не укладывается. А для нас закон – единственная опора ума, единственное, что придает нам какой-то уверенности. Но вот именно эта уверенность нас и подводит. Как уверены были жители Назарета, что знают, хорошо знают этого человека, Иисуса! Но вот эта уверенность и не дает им увидеть в Нем Бога.

Только не надо думать, что Господь как бы играет с нами, просто ставит целью нас удивить, потому что здесь все слишком серьезно. Речь ведь идет о жизнях людей. Здесь, конечно, не об этом говорится. Просто нам, именно нам непонятен промысел Божий и вся сложность Его путей. «Мои мысли — не ваши мысли, ни ваши пути — пути Мои, говорит Господь» (Ис 55:8). Вот это несоответствие и заставляет нас порой удивляться, почему именно на этого человека снизошла благодать, почему именно так, именно в это время, когда очевидно же, что вокруг есть гораздо более достойные или более нуждающиеся. Мы просто должны постараться верить, что все, что происходит по Его воле, происходит самым нужным для путей благодати образом.

«Но встреча со святостью становится тем более невыносимой, возражения приобретают тем большую резкость и отрицание проявляется с тем большей нетерпимостью, если дело происходит «в отечестве пророка». Как можно признать, что Кто-то, чьих родителей знают, Кто-то, живущий по соседству, «такой же, как и все», представляет собой нечто святое?» (Р. Гвардини) Это настроение людей очень важно почувствовать, чтобы ни в коем случае не впасть в нечто подобное. А как мы можем впасть в подобное? Всегда, когда у нас складывается ощущение, что мы что-то хорошо знаем и понимаем в Боге и людях, мы впадаем в этот грех. Только лишь потому Господь и говорит: Не судите, да не судимы будете (Мф 7:1). Нам кажется, эта заповедь очень близка по духу всей сегодняшней ситуации. Всегда оставляйте даже за вполне видимым и очевидным явлением знак вопроса и никогда не выносите вердикта. Иначе под ваш вердикт может попасть святое. В чем-то такой подход очень близок к научному мировосприятию, к мировосприятию ученых, которые даже когда получают некий результат, всё равно понимают, что перед ними конечное количество знания и бесконечное – незнания. И только тогда ты можешь быть всегда готовым к встрече. Как те благоразумные девушки, которые понимали, что всякое масло (под которым сейчас мы можем понять всякое наше представление о мире, людях и Боге) источится, закончится и надо всегда быть предельно внимательными, чтобы вовремя подлить новое масло. Такое напряженное внимание ко всему, что тебя окружает, очень тяжело выносить. Но, как говорил один современный святой мученик, лук стреляет, только когда он натянут.

При чтении некоторых библейских рассказов нельзя не удивиться извращённой парадоксальности сознания падшего человека. В самом деле, если Иисус и не смог сделать для жителей родного города ничего подобного тому, что сделал в других городах, то, уж конечно, не потому, что вдруг потерял ту силу, которая была Ему свойственна прежде, а из-за оказанного Ему собственными Его согражданами недоверия. Конечно, если бы Он захотел кого-то в чём-то убедить или кому-то что-то доказать, недоверие едва ли стало бы для Него препятствием. Но Он никому ничего не собирается доказывать, Он лишь хочет приобщить к жизни Царства как можно больше людей.

Поскольку приобщиться к ней можно лишь добровольно и только при условии полного доверия к Нему Самому, Спаситель ни на чём не настаивает и никому ничего не навязывает. В сущности, отказываясь от совершения чудес в Своём родном городе, Иисус тем самым отказывается от всякого духовного насилия по отношению к его жителям, которые, очевидно, не готовы и не хотят увидеть в Нём Того, Кто Он есть: посланного Богом и на словах столь долго ими ожидаемого Мессию.

Жители Назарета обижаются и негодуют как раз именно поэтому, они парадоксальным образом сердятся на Спасителя именно за то, что Он, исполняя их глубинное, невысказанное, а может быть, и не вполне осознанное желание, оставляет их в покое. Обижаются, получив то, чего, в сущности, больше всего хотели. Быть может, потому, что никак не хотят признаться самим себе в своём тайном желании. А может быть, ещё и потому, что втайне они всё же надеются: этот их странный Соотечественник ещё сыграет по их правилам, Он ещё станет таким, каким они хотят Его видеть. Поймёт, что они не хотят Его таким, каким Он к ним пришёл, и ради них, своих сограждан, станет другим.

Он вместо этого оставляет их и уходит. Падшей человеческой природе вообще трудно вынести пренебрежение, а такое — особенно: ведь тут речь идёт не об одном человеке, а о, так сказать, родном коллективе, в котором вырос, где тебя знали с детства, который никак нельзя обидеть и которому не принято перечить. А Иисус пренебрегает всеми устоявшимися обычаями и приличиями. Пренебрегает ради Царства, которое важнее всех человеческих норм и правил. Даже тех, которые кажутся людям священными.

То, что это правда, несомненно: каждый может вспомнить о своих отношениях с ближайшими родственниками. А вот почему это так? Может быть, потому что мы ожидаем, что пророк — это что-то необычное, почти сверхчеловек, а Бог дает дар пророчества совершенно обычным людям. Если мы не знаем такого человека близко, то он для нас необычный и мы готовы принять его за пророка, а в близком человеке — что же в нем необычного? Вот мы с легкостью и принимаем за пророчества разнообразные идеи, пришедшие со стороны, а своих пророков, всяких там Вернадских, Вавиловых, Солженицыных — осмеиваем, гноим в лагерях, высылаем из страны. Ведь абсолютный слух — это тоже дар, но он совсем не зависит от того, принимаем мы его или нет, а пророчество, если оно не услышано, то как будто и не существует. Ну и хорошо, а то пророк редко говорит приятные нам вещи!

А теперь главный вопрос: что же нам с этим делать? Ответ надо искать в Евангелии. Мы призваны любить — ближнего и дальнего, видя в нем образ Божий, а значит — тайну, никогда до конца не постижимую. Тогда каждый человек для нас удивителен, и через каждого Бог может сказать что-то очень важное для нас.

Иногда полнота Божьей жизни в Иисусе проявляется необычно и неожиданно. Толпа готова схватить Его — но Он каким-то образом проходит сквозь неё. То ли незамеченным, то ли неуязвимым. А может быть, и то, и другое вместе. Евангелист не объясняет, как именно Ему удаётся пройти сквозь агрессивную толпу. Скорее всего, Он просто прошёл рядом с ней.

Двигаясь в ином измерении, в ином пространстве, в пространстве Своего Царства, которое никогда для Него не было закрыто, даже тогда, когда Он внешне ничем не отличался от остальных людей. Его не видели не потому, что Он использовал какие-то специальные методы сокрытия Себя вроде сказочной шапки-невидимки, а потому, что Он переместился туда, куда преследующие Его не могли проникнуть, хотя они и продолжали Его видеть.

Примерно так, как уже после Его воскресения Он был видим для Своих идущих в Эммаус учеников, находясь в Царстве, граница которого с непреображённым миром проходила по той самой дороге, по которой они шли, так, что Он оказался по одну сторону границы, а они — по другую. Стоило Ему отойти от границы в глубь Царства, как Он пропал из глаз апостолов. Но рядом с границей Его было видно даже тем, кто в Царство ещё не вошёл. Так и толпа могла Его видеть, не входя в Его Царство. Но прикоснуться к Нему, схватить Его было невозможно.

Такая неуязвимость кажется странной на фоне всего, что произошло дальше, когда Его всё же арестовали, судили, казнили. Если Он мог стать неуязвимым для толпы тогда, что мешало Ему сделать то же самое потом? Технически — ничего. Сказанные Им в Гефсиманском саду слова об ангельских легионах ведь вовсе не были аллегорией, это была констатация факта, указание на вполне реальную возможность, которой, однако, Он мог воспользоваться только в том случае, если бы решился нарушить волю Своего небесного Отца.

В жизни Иисуса не было ничего вынужденного или неизбежного в том смысле, в каком такие вещи существуют для нас. Его жизнь определялась только Его выбором и решениями Его Отца, которые Он принимал и воспринимал, как Свои собственные. Он не мог не пойти на крест не потому, что Ему некуда было деваться, а потому, что иначе Он не осуществил бы того, для чего пришёл в мир. Но тогда, в Назарете, Ему было ещё рано умирать. И Он ушёл. Ушёл от толпы, пройдя дорогой Своего Царства. Дорогой, которая, проходя нашим падшим миром, тогда помогла Ему избежать рук враждебной толпы. А потом привела на крест.

Во Христе исполнилось пророчество. Но о ком оно говорит? Еще можно понять, почему исцеление достается сокрушенным, освобождение — пленным, а зрение — слепым. Но почему радость обещана только нищим, а свобода — только измученным? И причем тут я? Конечно, я иногда бываю измученным, но не все же время! Неудивительно, что в синагоге не все отреагировали адекватно... А может быть, все же попробовать перечитать этот отрывок еще раз и постараться вникнуть в значение этих слов, открыть в себе нужду, жажду освобождения и исцеления? Иначе Иисусу придется снова идти в другой город...

Проблема своих и чужих существовала всегда, во всех обществах и во всех культурах. И везде и всегда оказывалось, что своим быть лучше, чем чужаком. Но вот в мир пришёл Мессия, и оказалось, что всё не так просто. Оказалось, что свой — не обязательно тот, кого мы знаем. Чаще всего это тот, о ком мы думаем, что знаем его. Оно и понятно: своих мы воспринимаем как часть привычного и знакомого мира. В них незачем всматриваться, в их слова необязательно вслушиваться. Мы ведь в общем-то и так примерно знаем, что нам могут сказать свои.

Чужие — дело другое. Чужой — всегда тот, кого не знаешь. Кто не является частью знакомого и привычного мира, и тут уж неважно, откуда он: с другого континента или из соседней деревни. Чужих часто отвергают, но в них всегда внимательно всматриваются. Вслушиваются в то, что они говорят. Не обязательно дружелюбно, но непременно внимательно. Чужого ведь надо понять. Или хотя бы объяснить себе. Объяснение — часто иллюзия понимания. Понимание ведь предполагает восприятие другого таким, какой он есть. Объяснение же начинается тогда, когда мы воспринимаем этого другого таким, каким хотим его видеть. С тем, чтобы он вместился в рамки нашего восприятия привычного и знакомого нам мира.

Христа можно и нужно принять таким, какой Он есть. И понять тоже можно и нужно — и тоже таким, какой Он есть. А вот объяснять Его не надо. Ни себе, ни другим. Если, конечно, мы хотим общаться со Христом, а не с нашими образами Христа. И тут оказывается, что тем, для кого Он чужой, проще. Они не знают о Нём ничего. Свои тоже ничего о Нём не знают, но думают, что знают всё. В отличие от чужих, которые не заблуждаются хотя бы насчёт своего незнания. И так не только с Ним.

Так и с Богом. С Его небесным Отцом. Не случайно приводит Иисус примеры неузнавания своими Бога из древней еврейской истории. Неузнавания, которое отделяет людей от Бога. И от Мессии тоже. Ведь для того, чтобы Бог или Мессия начал действовать, надо, чтобы человек этого захотел. И обратился бы прямо к Богу. Прямо ко Христу. Но никак не к тем образам Бога или Христа, которые он сам себе придумал. Иначе и Царство может оказаться ненастоящим. Придуманным. И жизнь в нём тоже.

Сегодняшнее чтение заставляет нас задуматься об истине, выраженной общеизвестным афоризмом, евангельское происхождение которого, впрочем, известно сегодня далеко не всем: нет пророка в своём отечестве (ст. 24). Ведь Иисус, совершенно очевидно, приводя мессианскую цитату из Книги Исайи, указывает на Себя как на Того, о Ком говорил пророк (ст. 17–21). Реакция же слушателей оказывается, на первый взгляд, парадоксальной: с одной стороны, они соглашаются с Иисусом, а с другой — тут же начинают сомневаться: откуда у их земляка, которого они знают с детства, может появиться какая-то претензия на мессианство (ст. 22)? И чудес они от Него требуют не как свидетельства о Царстве, а как доказательства Его мессианства (ст. 23). Тогда-то и прозвучали горькие слова Иисуса о пророке в своём отечестве (ст. 24).

Но парадоксальность реакции слушателей на слова Иисуса была, в сущности, вполне объяснима, и объяснялась она не только тем, что «большое видится на расстоянии». Дело в данном случае было в самой обыкновенной привычке, которая нередко оказывается одним из самых серьёзных препятствий на духовном пути. Не случайно сомнения обосновываются тем, что, мол, мы же Его знаем с детства, «не Иосифов ли это сын», так какой же тут может быть разговор о мессианстве? Конечно, если бы Иисус был признан авторитетными людьми или официальными инстанциями, так что эти люди или эти инстанции указали бы на Него как на Мессию, Его, конечно, приняли бы с радостью и гордились бы Им, как знаменитым земляком. Но официального признания не было, и принимать решение надо было самим горожанам. А над ними довлела сила привычки.

Падшему человеку свойственно видеть реальность не такой, какая она есть, а такой, какой он привык её видеть. Клише — дело обычное и общераспространённое, и появляется оно не случайно: схематизация и использование готовых моделей для описания реальности представляет собой своеобразный механизм психологической адаптации человека к действительности, без которого после грехопадения человек уже не может обойтись. Но этот же адаптационный механизм нередко мешает человеку увидеть новое и необычное, предлагая ему готовые схемы и модели там, где они неприменимы, где речь идёт о реалиях, не вмещающихся ни в какие схемы и не описываемые никакими моделями. Такой реальностью является и Царство, о котором свидетельствует Иисус. Ни в какие привычные рамки оно не влезает. А земляки Иисуса не хотят этих привычных рамок лишиться, они готовы их защищать любой ценой, и Иисус никак в них не вмещается: непризнанный Мессия, нарушитель спокойствия, выдающий Себя неизвестно за кого, претендующий на то, на что в их небольшом городке никто не претендовал и никогда не посмел бы претендовать — таким Он предстал перед жителями Назарета. И тогда у них осталось лишь одно средство: избавиться от своего, слишком для них беспокойного, земляка. И они бы сделали это, если бы смогли (ст. 28–30). Как видно, не только ненависть религиозных ригористов и игры политиков ведут Иисуса на крест. Туда же толкает Его и узость падшей человеческой природы.

Люди, услышавшие субботнюю проповедь в Назарете, первоначально, как можно понять, приняли её положительно и дивились словам благодати, исходившим из уст Его. Но продолжением проповеди слушатели были шокированы. Напоминание о том, что Господь посылал пророков не только к народу избранному, но и к язычникам, вызвало ярость, хотя приведённые примеры были взяты из хорошо известных слушателям книг Писания.

В ту субботу произошла одна из первых попыток расправы со Христом. Назаретские земляки Иисуса, моментально ставшие обвинителями, видимо, казались себе вполне благочестивыми, они наверняка соблюдали принятые нормы. Вот только для того, чтобы избавиться от неугодного, они считают возможным не соблюсти субботний покой. Что ж, руководствующиеся правилом "человек для субботы" рискуют, в конце концов, попрать саму субботу.

Время расправы ещё не наступило, и Христос уходит от гнева толпы. Но гнев уже овладел частью Его слушателей, не желающих испытывать дискомфорт от Его речей. Говорить нелицеприятную правду необходимо, даже если слушатели "не готовы" к её восприятию. Но, если откладывать, ожидая удобного момента, вряд ли такой момент когда-либо настанет. И потому не следует "облегчать" веру , низводя её до уровня массового сознания, но следует открывать её людям в полноте. Даже если истина отвергается толпой. Кто-нибудь всё равно окажется отзывчивым к слову правды.