Мысли вслух на 2 Тим 2:14-26

От темы свидетельства Павел переходит к теме возложенной на Тимофея, как на пресвитера, ответственности за духовное состояние общины. Апостол не случайно считает главной задачей своего ученика «нести прямое слово истины», не участвуя в бесполезных словопрениях (ст. 14 – 18; в Синодальном переводе - «верно преподавать слово истины»). Сейчас уже нелегко понять, что имели в виду упоминаемые Павлом Именей и Филит. Возможно, они говорили о воскресении, как о деле прошлом, как о чём-то таком, что уже произошло и завершилось. Павлу, как и всему первому поколению христиан, было очевидно, что воскресение Христа стало лишь началом процесса, который завершится возвращением Воскресшего, Судом и всеобщим воскресением, которое затронет каждого.

Упомянутые же апостолом проповедники, вероятно, смотрели на дело иначе: они, должно быть, полагали, что всё это уже произошло и ждать больше нечего, тем самым превращая христианство в разновидность учения о бессмертии души и о посмертном воздаянии, аналоги которого были широко распространены в языческом мире, а впоследствии проникли даже в христианскую среду. Как бы то ни было, Павел считает главной задачей Тимофея, как служителя Церкви, противодействие распространению в церковных общинах подобного рода идей и представлений, как противоречащих самой сути христианства. Но противодействие это, как видно, не должно было выливаться в бессмысленные и никому не нужные диспуты с людьми, которые сами толком не понимали того, о чём говорят (ст. 23 – 26).

И дело тут не в каком-то снобизме «посвящённых», которым известно нечто, недоступное профанам. Дело в самой природе свидетельства. Спорить и дискутировать имеет смысл лишь тогда, когда спорящие ищут истину. Конечно, тут важна искренность ищущих, но даже в случае полной искренности в процессе поиска споры и несогласия неизбежны. Иное дело свидетельство: свидетель ни с кем ни о чём не спорит просто потому, что спорить ему не о чем. Он может лишь рассказать о том, что видел. Свидетель, конечно, может солгать или ошибиться, как всякий человек. В первом случае он, очевидно, станет лжесвидетелем, во втором же его свидетельство станет ошибочным или неполным. Но в обоих случаях спорить со свидетелем бесполезно: он не теоретик, а практик, он не размышляет об истине, а рассказывает о том, что для него очевидно. Теоретические аргументы и даже требования обосновать увиденное в данном случае неуместны: ни то, ни другое задачей свидетеля не является. Разумеется, свидетель может в некоторых случаях достаточно глубоко осмыслить увиденное и подвести под него теоретическое обоснование, но это будет означать лишь то, что, помимо свидетельства, он решил ещё одну задачу, прямого отношения к свидетельству не имеющую. Между тем, главное в христианстве — отношения с Воскресшим и опыт жизни в Царстве — основано на свидетельстве, а не на теоретических концепциях. Свидетельство побуждает пойти и посмотреть, теория — сесть и размышлять. На пути в Царство первое оказывается важнее второго.

Интересно: почему Павел призывает Тимофея избегать споров? Тем более, что сам апостол был прекрасным полемистом, это видно по всем его посланиям. И сторонником насаждаемого сверху единомыслия в Церкви он тоже, безусловно, не был. Так в чём же дело? И как может существовать какая бы то ни было община без споров и дискуссий по вызывающим разногласия темам? Вопросы риторические. Да и иудейская культура богословской дискуссии слишком хорошо известна, чтобы можно было представить себе, что Павел, получивший традиционное иудейское богословское образование во вполне традиционной школе, мог призывать к запрету в Церкви богословских споров и диспутов. Но было нечто существенное в церковной жизни, что заставляло Павла относиться к дискуссиям и спорам несколько настороженно, особенно, когда дело касалось церковных собраний. И этим существенным была сама суть Церкви, которая отнюдь не была религиозной общиной, какой была, к примеру, Синагога, так же, как и христианство никогда не было религией, подобной иудаизму. Христианство не религия, а жизнь в Царстве. И церковное собрание не религиозное мероприятие, хотя бы и центральное в жизни Церкви, а форма актуализации полноты жизни Царства внутри конкретной церковной общины, происходящее здесь и теперь. Члены Церкви собираются на свои собрания не для того, чтобы выражать свою религиозную сущность, будь то эмоционально или интеллектуально, а для встречи с Воскресшим за священной трапезой, подобной тому последнему в земной жизни Спасителя пасхальному седеру, который в церковной традиции получил название Тайной Вечери. Так насколько уместны тут богословские споры, если даже на самом обычном, без участия Мессии, седере или за трапезой шаббата их обычно стараются избегать? Там стараются не дискутировать, чтобы дать место Богу и услышать Его голос, тут дискуссии уместны ещё меньше, ведь речь идёт о встрече с Воскресшим, Которого услышать не менее важно. А диспуты, конечно, в Церкви будут, отменить или запретить их невозможно, да и не нужно. Но в своё время и в своём месте. Там и тогда, где и когда они будут уместны.

Говоря о заложенном Богом духовном фундаменте, Павел приводит две цитаты из Книги Псалмов и из той литературы, которую мы называем сегодня учительной, или писаниями мудрецов: «знает Яхве своих» и «да оставит беззаконие каждый, исповедующий имя Яхве». В этих двух изречениях кратко изложено яхвистское и иудейское учение о праведности, каким мы находим его в Библии. Праведность — дело не человеческое, а Божье. Только Бог праведен, только Ему праведность свойственна как нечто неотъемлемое. Человеку же она, наоборот, несвойственна. Для человека праведность — не свойство и не качество, это лишь то состояние, в котором человек может пребывать, причём такое пребывание противоречит падшей человеческой природе.

В известном смысле можно было бы сказать, что человек может быть праведником лишь вопреки самому себе — не себе настоящему, разумеется, а себе, каким он стал после грехопадения. Но пребывать в состоянии праведности для человека возможно лишь тогда, когда Бог его «знает», в Божьем присутствии. Конечно, Бог так или иначе видит и знает каждого, от Него никому и нигде не укрыться. Но Его непосредственное присутствие рядом с человеком — не просто знание о том, что такой-то живёт на свете, и даже не то всеведение, благодаря которому от Бога не скрыто ни одно человеческое сердце.

Тут всегда налицо воля Бога, непосредственно обращённая к конкретному человеку — а это невозможно, если сам человек не ищет Бога и не стремится к общению с Ним. Вот благодаря такому стремлению человек и становится для Бога «своим» — не в смысле, что такой человек становится у Бога любимчиком, а в смысле осознанности отношений человека с Богом. Но осознание предполагает и другое: тот, кто осознаёт свои отношения с Богом и ставит их на первое место, должен и жизнь свою выстроить соответственно, имея в виду Тору, и прежде всего Тору внутреннюю.

Только если заповедь станет для человека внутренним императивом, духовным и нравственным, сможет человек не только осознать свои отношения с Богом, но и сделать их устойчивыми. А при устойчивых отношениях с Богом осознанному и добровольному греху в жизни человека места быть уже не может. Конечно, споткнутся и упасть может каждый, но такие вещи происходят обычно помимо воли человека. Такое выстраивание осознанных и устойчивых отношений с Богом и есть тот духовный фундамент, о котором говорит апостол.

«Сие напоминай, заклиная пред Господом не вступать в словопрения, что нимало не служит к пользе, а к расстройству слушающих». Наверное, это важнейшее правило церковного здоровья, здоровья людей, склонных к активной внутрицерковной жизни или просто людей активных в отношении своей духовности. Обратимся к духовным дневникам одного из крупнейших богословов XX века протопресвитера Александра Шмемана. «… какая путаница, даже тьма в этих молодых головах, как убита непосредственная нравственная реакция, какой сумбур создала в мире, в душе, в культуре всевозможная «интеллигенция». Бесконечная гордыня всего этого. Гордыня и пошлость. Иссскуственная взволнованность псевдопроблемами, гордость псевдосознанием, важность пустоты. И теперь этот злосчастный «академизм», «проблематика», возможность каждому возомнить себя чем-то. И вера в «обсуждения», «выяснения », «коммуникации». Ни один человек в мире не обогатился обсуждениями. Только встречей с реальностью, с правдой, добром, красотой. <...> Поэтому по мере приближения к «реальности» все меньше нужно слов. В вечности уже только: «Свят, свят, свят…» Только слова хвалы и благодарения, моление, белизна полноты и радости. Поэтому и слова только те подлинны и нужны, которые не о реальности («обсуждение»), а сами – реальность: ее символ, присутствие, явление, таинство. Слово Божие. Молитва. Искусство»(«Дневники», М., 2005, с.21, 22). В той же книге, уже много позже, он вспоминает краем уха слышанный разговор двух женщин. Они спорили сколько умершие с нами остаются: сорок дней или не сорок. «Ведь Церковь учит…» "Зачем это?" – просто спрашивает отец Александр. И это самое страшное, когда мы тратим время на «споры о вере». Все это лишь жалкая пародия на брань о Духе. Так зачем предаваться ей? Будем искать среди людей близких не по убеждениям, а по тому, как показано нам Господом в притче о милосердном самарянине.

Во втором послании к Тимофею апостол Павел, вероятно, приводит слова одного из христианских гимнов (2 Тим. 2:11-13). Он пишет об этих строках: «Верно слово», - как бы подписываясь под их содержанием. И правда, они напоминают своим строением стихи, которые в малом количестве слов несут так много смысла. Затрагивается самое главное в жизни человека: ее смысл и то, в результате, как эту жизнь нужно проживать, о чем нужно помнить. Если мы связываем свою жизнь с жизнью Христа настолько, что отдаем Ему жизнь, то Он — наш Господь — в силе вернуть нам жизнь сполна, воскресив нас из мертвых. О содержании этой связанности с Богом мы читаем дальше: терпеть вместе с Ним, разделяя Его страдания, быть верными. А страшные слова о Его отречении от нас в ответ на наше отречение от Него означают лишь констатацию Им того, что связь с Творцом прервана. Прервана с нашей стороны. А ответить Он может лишь одним — Своей верностью, «ибо Себя отречься не может» (2 Тим. 2:13).