Мысли вслух на Евр 9:1-10

Скиния для иудеев была местом постоянного присутствия Бога, обитавшего рядом с избранным народом и в то же время скрытым от глаз. Неприступная и сокровенная, недоступная для смертных, Скиния существовала рядом и в тоже время слишком далеко. Человек не мог приблизиться к Богу. Грех и смерть неприступной стеной стояли между Творцом и творением. Необходимость принесения жертвы ради искупления греха и восстановления прямой связи между Богом и человеком была очевидна иудеям. Первосвященник получал право от имени народа соприкоснуться со Святым, но раз в год и на короткий миг, только после принесения жертвы за свои грехи и грехи народа. Преграда исчезнет, когда Иисус принесет себя в жертву и завеса в Храме разорвется посередине, навсегда соединяя разрушенное первородным грехом.

В сегодняшнем апостольском чтении апостол Павел напоминает о скинии первого, Синайского завета и о ковчеге завета. С глубокой древности «Святое святых» той, первой скинии, и ковчег завета, и богослужебная утварь ее стали восприниматься, наряду с собственным смыслом, как прообраз Пренепорочной Девы, пророчество о Ней. И этот прообраз вошел в самую глубину сознания и богословия Церкви. Мы называем Матерь Божью Скинией, вместившей Невместимого Бога и ковчегом святыни Нового Завета. Мы говорим, что, как златой сосуд с манной, Она вместила в Себя Хлеб жизни.

Существенно, что скиния, «Святое святых» и ковчег завета были в Ветхом Завете величайшим даром Божиим, осязаемым знаком Его милости к Своему народу. Поэтому им подобало величайшее почитание со стороны всех людей. И, читая сегодня эти слова послания к Евреям, мы не можем не думать о том, что таким даром милости Вседержителя для нас является ныне Сама Его Пречистая Матерь. И почитание Ее, как святыни Завета, - удивительный источник радости для нас, потому что в Ней, как в скинии Завета, мы встречаем Бога.

Павел упоминает обычай, согласно которому первосвященник мог входить в Святое-святых лишь однажды в год, так, что во всё остальное время оно оставалось недоступным. В этой недоступности автор видит неполноту того союза-завета, который был связан с Моисеем. В самом деле: Царством мир может стать лишь в том случае, если главное святилище, место Божьего присутствия, будет открыто миру, открыто творению, которое должно преобразиться под воздействием этого присутствия.

Но в том-то и дело, что в том духовном состоянии, которое предполагал Моисеев завет, оно не могло быть открыто. Открыться святилище могло бы лишь в том случае, если бы ничто не мешало освящению творения, если бы оно было свободно от власти того зла, в котором мир лежит после падения. Но Моисеева завета было недостаточно для такого освобождения, иначе и Мессии незачем было бы приходить.

Более того: в известном смысле оказывалось, что земное святилище, воспринятое как раз и навсегда установленное и само по себе достаточное для полноценной духовной жизни, могло отделить ищущих и весь народ в целом от Престола славы, который и есть единственный настоящий алтарь — духовный первообраз всех земных алтарей. Здесь налицо был тот же эффект, о котором не раз писал в своих посланиях Павел: абсолютизация Торы, даже внутренней, могла закрыть от человека тот путь, на который эта же самая Тора указывала.

Тора сродни духовному компасу, который помогает не сбиться с пути, но ведь компас нужен именно для того, чтобы пройти путь, а не для того, чтобы созерцать его стрелку и сделать такое созерцание своим главным, а то и единственным духовным упражнением. То же самое могло случиться (и нередко действительно случалось) с яхвистским культом: внешние формы земного святилища становились самоценными, и то, ради чего святилище создавалось, отходило на второй план. А в таком случае внешние формы могли заслонить собой не только суть того, что происходило в святилище земном, но и тот Престол, прообразом которого это святилище было.