Мысли вслух на Лк 9:37-43

Интересно: к кому относятся слова Иисуса о лукавом и развращённом поколении, которое Он хотя и терпит, но с трудом? Обычно их относят или к самому одержимому, или к его отцу. Но такое отнесение представляется всё же, как минимум, необычным: Спасителю пришлось за время Своего земного служения исцелить множество одержимых, и никому из обращающихся к Нему за помощью Он никогда ничего подобного не говорил. А вот к Своим ученикам Он бывал достаточно строг, иногда до жёсткости, если они забывали то Царство, к жизни которого Он хотел их приобщить.

«Отойди от Меня, сатана», «не знаете, какого вы духа» звучит не менее резко, чем упрёки в лукавстве и развращённости. Похоже, слова Спасителя относятся всё же именно к ученикам, и прозвучали они в ответ на упоминание обратившегося к Нему человеку о том, что Его, Иисуса, ученики так и не смогли исцелить его сына. На первый взгляд такая реакция Спасителя может показаться несколько неожиданной: в конце концов, от неудач не застрахован никто, и прежде таких упрёков от своего Учителя апостолы не слышали.

Как видно, за внешне обычной неудачей стояло нечто более серьёзное, что и вызвало столь резкую отповедь Иисуса. Что же произошло? По-видимому, неудача в данном случае оказалась связана не с какой-то случайностью и не с объективными трудностями, а с духовной несобранностью самих учеников. А им, как видно, пришло уже время от этой несобранности избавиться: ведь приближались дни, когда такая несобранность могла стать критическим фактором, из-за которого могло бы провалиться всё. Конечно, Сам Иисус всё равно пройдёт Свой путь до конца, Он не свернёт и не ошибётся.

Но ведь и поведение Его учеников будет значить очень многое, не только в плане поддержки в критической ситуации, но и в контексте их собственного духовного состояния во время и сразу после Гефсиманских событий. Все евангелисты согласно отмечают полную растерянность учеников сразу после ареста Учителя и вплоть до Его воскресения (а отчасти и некоторое время спустя). И если дело спасения человечества в какой-то исторический момент висело на волоске, то не из-за колебаний Самого Спасителя, а из-за этой духовной растерянности Его учеников. А Он, реагируя столь резко на, казалось бы, обычную их неудачу, стремится лишь лучше подготовить их к тому, что им предстоит пережить. Ради их же блага.

Очень часто от людей образованных приходится слышать о том, что гнев Божий, так, как он описан в Пятикнижии Моисеевом, - это некоторый антропоморфизм: Бог не может быть одержим такими разрушительными страстями как гнев, ведь Он – Высшее Благо. Именно таким перед нами предстает Бог схоластов - бесстрастное абсолютное Благо и милосердие. Но таков ли «Бог Авраама, Исаака и Иакова, а не Бог схоластов и ученых» (Б. Паскаль)? Может быть, действительно, просто антропоморфизм - свидетельство несовершенства (хотя и истинности) веры иудеев ветхозаветного периода?

Но обратимся к сегодняшнему фрагменту. Вот Господь предстает перед отцом больного мальчика, учениками, собравшимися любопытными и перед нами и уже явно испытывает некоторый гнев. Пусть это уже не столь катастрофично, как в Ветхом Завете, но если посмотреть на это, соотнося (как бы делая аффинное преобразование) масштабы, то что мы увидим? «Иисус же, отвечая, сказал: о, род неверный и развращенный! доколе буду с вами и буду терпеть вас?». Что это как не гнев, не раздражение? Нам могут сказать: «Да, но Иисус обладал и всецело человеческой, и всецело божественной природой - поэтому-то тут и нельзя говорить об антропоморфизме, само рассуждение теряет силу». Но где соединялась в нем божественная и человеческая природа? Где это место сочленения, если можно так сказать?

Первая мысль - что выявить это невозможно, это соединение непостижимо. Но нам кажется, все-таки, что при всей непостижимости нечто все-таки можно сказать - ведь одно из важнейших утверждений нашей веры в том, что, принимая человеческую природу, Господь принял в ней все, кроме греха. Но что есть грех, как мы можем «локализовать» грех? Сам Господь говорит нам об этом: «…ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления» (Мф 15:19). Итак, источником греха является сердце. Но, кроме того, в сердце зарождается и любовь, и гнев, и все наши эмоции. Итак, если грех зарождается в сердце, а Господь наш принял человеческую природу, кроме греха, то именно сердце Его – это то место, где божественное сочленялось в Нем с человеческим (сердце или душа - в данном случае синонимы, своего рода медиатор тела и духа). Неудивительно, что именно это место мы выявили как «место сочленения»; и сегодняшние эмоции Господа, кажется, очень хорошо свидетельствуют об этом: Его сердце было чисто, Его гнев был совершенно любовен; но вот форма человеческой души Его («форма» в аристотелевском смысле) была наполнена божественным содержанием. И, действительно, все рассуждения об антропоморфизме теряют силу, ибо этому нет ничего подобного.

Как видно, апостолы всё же плохо представляли себе, что такое то Царство, о котором говорил им Иисус. Они явно представляли себе его чем-то наподобие земных царств, быть может, со своими особенностями, с каждодневными чудесами, но всё же похожим на государства непреображённого мира. Во всяком случае, у них, судя по свидетельству евангелиста, не было никаких сомнений в том, что управляться это царство будет так же, как управляется любое царство «мира сего»: Царём, разумеется, будет Сам Иисус, а вот дальше… дальше начиналось самое интересное: кого же Он сделает Своими приближёнными? Как Он распределит места в Своём Царстве между Своими учениками?

Иисус всё время старается объяснить ученикам, что Его Царство «не от мира сего» не потому, что оно полно чудес и сверхъестественных феноменов, а потому, что оно строится иначе, не по законам непреображённого мира, а по своим собственным законам, которые людям «мира сего» могут показаться, как минимум, странными. Велик тот, кто меньше всех, — это, конечно, с точки зрения непреображённого мира полный абсурд. Но ведь любое земное государство строится на силе, здесь всегда должен быть некий центр силы, который становится и центром власти, на этой силе основанной.

Царство, которое принёс в мир Спаситель, строится на любви, источником которой является дыхание Бога; форму же этому Царству придаёт та система отношений, которые связывают его обитателей между собой, каждого из них с Богом и со Христом, а Самого Христа — с Его небесным Отцом. В таком Царстве значимость человека определяется не его силовым потенциалом, о какого бы рода силе ни шла речь, а той мерой любви, которую он способен вместить.

Мера эта, как нетрудно догадаться, определяется степенью его прозрачности для дыхания Божия. Вот тогда-то и становятся понятны слова Иисуса о детях: ведь дети действительно восприимчивы для всякого действия Божия, не потому, что они безгрешны, а потому, что ещё не успели утратить той духовной цельности, которой взрослый человек не имеет, если только не думает и не заботится о ней специально. Так решается в Царстве вопрос о первенстве — главный вопрос непреображённого мира.

Для первых читателей Евангелия от Луки были ясны параллели между преображением Иисуса Христа и рассказами о восхождении на гору Моисея и Илии. Оба пророка услышали на вершине гор самое важное откровение, основу вести, которую они принесли Израилю (Исх 19; 3 Цар 19). Теперь на их месте оказываются апостолы — они вместе с древними пророками предстоят Источнику откровения. И, как и древние пророки, они слышат из облака света голос Отца, в котором содержится основа Евангелия, которое они должны будут возвестить всему миру: «Вот Мой возлюбленный Сын, Я радуюсь о Нем!». Как и в прошедшие века, самое главное дается не в богословских формулах, не в виде тайной доктрины, а в этих словах Света о Свете.

Сегодняшнее чтение включает два события, на первый взгляд, связанные между собой лишь хронологически: Преображение (ст. 28–36) и исцеление одержимого сына неизвестного по имени человека (ст. 38–45). И всё же евангелист не случайно связывает эти два рассказа между собой. Казалось бы, на фоне того, что произошло только что, очередное исцеление, пусть и неудачное для апостолов, — событие достаточно рядовое, о котором можно было бы и не упоминать.

Между тем, реакция на него Иисуса оказалась необычайно жёсткой (ст. 41). Конечно, комментаторы до сих пор не пришли к единому мнению относительно того, к кому в первую очередь относится сказанное Иисусом: к тому человеку, который привёл к Нему своего сына, или к апостолам. Но немаловажной деталью на этом фоне оказывается упоминание о том, что Иисус именно после неудачного исцеления вновь и вновь напоминает Своим ученикам о Своих страданиях и смерти (ст. 43–44), а они никак не могут Его понять: что-то закрывает от апостолов смысл сказанного Спасителем (ст. 45). Особенно примечательно, что они даже боялись переспрашивать Учителя. До сих пор Он никогда не оставлял их вопросы без ответа, и ни разу ещё не рассердился ни на один вопрос; чего же, в таком случае, могли ученики бояться?

Конечно, услышать о смерти Наставника из Его собственных уст было страшно, но апостолы не были детьми или трусами, готовыми спрятать голову в песок при виде опасности. По-видимому, они не просто не понимали, а скорее не принимали слов Иисуса, надеясь, что они — просто оговорка, недоразумение или некий образ, притча, смысл которой в своё время разъяснится. Ведь в день Преображения апостолы увидели Царство уже во всей его полноте, они, можно сказать, пришли домой к своему Учителю, Который пригласил их к Себе с тем, чтобы показать им Свой настоящий дом. И тут, в этот день торжества, Он вдруг начинает говорить им о Своей смерти, которая для них могла быть только поражением и катастрофой. Такое, конечно, не вмещалось в сознание: ведь воскресение, в которое апостолы, конечно же, верили, было для них всё же чем-то слишком далёким, чтобы стать реальностью их собственной жизни. И потому они всё же не верили Иисусу до конца. А недоверие разрушает отношения, и, когда наступил момент исцеления, момент свидетельства о Царстве, апостолов постигла неудача.

Возможно, увидев это недоверие, зашедшее так далеко, Иисус и оценил ситуацию предельно жёстко. И неудивительно: ведь именно упомянутая здесь евангелистом неготовность принять слова Иисуса о Его смерти и воскресении станет впоследствии причиной и отступничества Петра, и предательства Иуды.

Вскоре после исповедания Петра, как видно, Иисус наглядно показал ближайшим из Своих учеников, что такое Царство и какой становится в нём человеческая природа. В церковном обиходе это событие получило название Преображения. Таким, каким предстал Спаситель перед учениками в день Преображения, становится в Царстве каждый, если вмещает его жизнь во всей доступной ему полноте. Полнота жизни Царства преображает всякую человеческую природу, но чтобы это произошло, надо освободить преображаемую природу от власти зла и греха, как была свободна от неё человеческая природа Спасителя. А затем, сразу после сцены зримого явления Царства, следует другая: сцена не менее зримого торжества в этом мире того зла, в котором он лежит.

В самом деле: едва ли можно найти более яркий пример торжествующего зла, чем одержание, где сила тьмы проявляет себя фактически открыто, как бы бросая вызов всему светлому, что есть в мире. И ученики, только что видевшие торжествующее Царство, входящее в мир, ничего не могут этому злу противопоставить. Они не в состоянии помочь одержимому. Оно и неудивительно: ведь Царство ещё лишь на пороге, процесс его вхождения в мир, в сущности, ещё даже не начался, пока вся его полнота целиком сосредоточена в личности Спасителя.

Царство не от мира сего, и оно будет вне мира до тех самых пор, пока Иисус не завершит Свой земной путь. Не случайно после всех этих событий Иисус снова возвращается к теме Своего земного пути и Своей крестной смерти. Он снова и снова повторяет: Царство вовсе не таково, каким его представляет себе большинство людей. Оно не станет торжествующей земной силой. Зло невозможно победить внешней силой, в рамках падшего мира оно действительно непобедимо. Царство Божье в принципе невозможно как Царство мира сего.

Мессия не может быть торжествующим победителем не потому, что у Бога не хватает сил для изгнания зла из мира и победы над ним, а потому, что, если действовать так, мир исчезнет вместе со злом, в котором лежит. В этом смысле то спасение, которое принёс в мир Иисус, больше всего похоже на операцию по освобождению заложников, которыми являемся мы все. И провести такую операцию возможно лишь ценой гибели Того, Кто принёс Царство в мир, ценой Его смерти на кресте. Путь бесконечно тяжёлый, но другого нет.

Исцеление бесноватого отрока, о котором мы читаем сегодня, представляет собой особый, отличный от других исцелений случай. Дело в том, что отец мальчика обращается к Господу не просто как к последней надежде. Уже ученики Христа, которые сами свидетельствуют о том, что бесы повинуются им при свидетельстве о имени Христовом, оказались бессильны исцелить мальчика. Если же ученики, которые исцеляют не сами собой, а во имя Учителя, и так, как это делает Он, не смогли — есть ли еще надежда для этого человека? Отец и не просит уже об исцелении, он говорит Христу: «посмотри», не будучи уверен в том, что надежда для него существует. Так мы в тяжелых и безнадежных случаях говорим: «осталось только молиться». Господь по рассказу евангелистов (а об этом исцелении сообщают все три синоптических Евангелия) не одобряет такого отношения к Себе. «А вдруг все-таки поможет» — не лучшая установка для прибегающего к Богу за помощью. Поэтому, может быть, с такой горечью звучат слова Христа о роде неверном и развращенном.

И все-таки, несмотря на нехватку доверия, Господь откликается на робкую надежду этого человека. Евангелист Марк сообщает, что на слова Христа «если сколько-нибудь можешь веровать, все возможно верующему», отец мальчика произносит знаменитые слова «верую, Господи! Помоги моему неверию». В рассказе же евангелиста Луки, который мы читаем сегодня, важны последние слова: «И все удивлялись величию Божию». Доверие ко Христу или Его ученикам, как известно и читателю Евангелия, и свидетелям исцелений Христовых, необходимо. И поэтому то, что Господь откликнулся на слабую, колеблющуюся надежду этого человека, особенно ясно свидетельствует о Его божественности и Его милосердии.

Слова Иисуса о Царстве, которое некоторым из Его учеников предстояло увидеть ещё прежде своей смерти, наверное, должны были показаться ученикам загадочными. Но в день Преображения всё разъяснилось: ведь в этот день трое из них действительно увидели Царство воочию. Конечно, Преображение было далеко не первым явлением Царства, которое, по слову Спасителя, с Его приходом в мир «приблизилось». Но оно впервые оказалось столь ясно видимым для физического зрения непреображённого человека. И раскрылось оно, как новое измерение, входящее в преображающийся, но ещё не преображённый мир. Как измерение, которое существует одновременно с пространством и временем физического мира, пересекаясь, но не сливаясь с ними. Это новое измерение открывается из-за сияющего облака присутствия Божия, подобного тому, которое являлось народу над Скинией или в Святом-святых Иерусалимского Храма.

Настанет день, когда такое же облако скроет от учеников уходящего в глубину Своего Царства воскресшего Иисуса. Но пока Он ещё всецело здесь, в непреображённом мире, хотя и несёт в Себе всю полноту того Царства, которое слегка приоткрылось Его поражённым ученикам. А в Царстве этом не только пространство, но и время течёт иначе: не случайно апостолы видят рядом с Иисусом Моисея и Илию. Ничего удивительного: ведь в Царстве нет настоящего, прошлого и будущего, какими они существуют в непреображённом мире, где время линейно.

В Царстве живы все, кто имеет к нему отношение, все, кто приобщился к его жизни. И неважно, какой именно отрезок нашего линейного времени заняла жизнь человека в непреображённом мире: его место в Царстве определяется не хронологией мира сего. Потому и возможно в Царстве преображение всего нашего мира, всей полноты его времени и его пространства: ведь для Царства прошлое не в прошлом и будущее не в будущем, в Царстве и прошлое и будущее — лишь дополнительные измерения его вечного настоящего. И вся история спасения, от Авраама до Христа, разворачивается в этом вечном настоящем.

Неудивительно, что ученики, увидев Царство собственными глазами, были готовы остаться там навсегда: тому, кто увидел нечто подобное, больше в жизни не надо ничего. Они не поняли лишь одного: Царство не привязано ни к какому конкретному месту в нашем непреображённом мире, в нём не удержишься, просто оставаясь там, где оно открылось тебе впервые. Но это и неудивительно: чтобы понимать такие вещи, нужно иметь уже немалый опыт жизни в Царстве. Опыт, который у апостолов был ещё впереди.