Мысли вслух на Ис 40:1-11

Исайя Вавилонский был первым, кто заговорил о том, что время плена близится к концу, что народ искупил свои грехи и скоро ему вновь откроется дорога в Иудею, в землю отцов. И тут перед ним встал вполне закономерный в сложившейся ситуации вопрос: а что такое народ Божий? Того народа, той общины депортированных в Вавилон жителей Иерусалима, с которой началась история пленного еврейства, уже не было.

Община была, но другая, новая. Новая и в духовном, и в религиозном отношении. В сущности, новый народ, новое еврейство. Народ, получивший шанс прожить ещё одну, вторую историческую жизнь. Что связывает его с тем, прежним народом, к которому принадлежали депортированные в Вавилон жители Иерусалима? Историческая преемственность? Но не иллюзия ли это? Что такое историческая память?

Что такое народ, всякий народ? Трава, засыхающая в сухой степи под лучами жаркого летнего солнца. Сегодня есть — завтра нет. Но может ли народ Божий быть таким? Ведь относительно Своего народа у Бога должен быть некий план. Его народ не может быть засыхающей травой на поле истории. Так что же делает еврейский народ Божьим народом? Ответом пророку было открывшееся ему видение: слава Божия, сияющее Присутствие, движущееся по пустыне в сторону Иерусалима.

Когда-то, вскоре после разгрома Иерусалима вавилонянами, другой пророк, Иезекииль, в другом видении видел это же сияющее Присутствие покидающим Иерусалим. Покидающим потому, что в Иерусалиме Богу больше не было места. Не из-за вавилонских солдат, разрушивших Храм, а из-за тех служителей Божьих, которые осквернили его задолго до того, как эти вавилонские солдаты сделали тайное явным. И вот теперь Бог готов был вернуться в опустошённый город, в разрушенный Храм.

Ему надо было подготовить путь. Выровнять дорогу. И участие в решении этой задачи одно могло сделать родившуюся в Вавилоне общину подлинным народом Божиим. Не национальные особенности, не религия делает народ Божий народом Божьим, а активное участие в осуществлении Божьего замысла о спасении человечества. И свидетельство о Боге, даровавшем Своему народу новую историческую жизнь. Такое свидетельство, которое с Сиона услышит вся Иудея. И весь мир.

Библия для нас — слово утешения. Люди, открывающие ее в первый раз, чаще всего говорят, что это книга о жестокости, о мести, о неизбежности наказания. Но достаточно напрячь себя и ты услышишь, что говорит Бог человеку, как и чему Он учил Свой народ. Он говорит: «И узрит всякая плоть спасение Божие». Всякая плоть,т.е. никто не отвергнут, нет лучших и худших, нет правдеников и грешников, Он всем предлагает спасение. Когда мы читаем этот текст и притчу об одной потерянной овце, можно понять эту кажущуюся несправедливость милосердия любви. Он ищет любого, даже когда остальным кажется, что они оставлены на произвол судьбы. Когда ищут потерянного и жаждущего спасения тебя, это понятно и очевидно правильно. Труднее признать, что сейчас ты можешь и подождать, пока найдут другого.

Господь призывает через пророка Исайю утешать народ, но оставляет 9 овец в горах ради одной заблудившейся. Господь "грядет с силою и мышца Его с властию", но Он берет агнцев на руки и носит их у груди Своей.

Это не противоречия, хотя может показаться, что община не идет рука об руку с индивидуальностью, а сила с нежностью. Но Господь пасет все стадо - Церковь, она вся – Его тело. И при этом Он умер за каждого из нас, и даже если бы на земле оставался бы один человек, Господь все равно умер бы за него на Кресте и, умирая, смотрел бы на него с любовью и нежностью.

Господь сильной рукой побеждает врагов наших, но Он же поддерживает нас, если мы спотыкаемся, и несет нас на руках, если у нас нет больше сил идти. Но самое удивительное, что мы - Его дети, и Он призывает нас к тому же. Быть сильными в немощи, поддерживать, утешать и укреплять слабых, и смиренно позволять утешить себя в слабости и печали; жить вместе, любить друг друга, быть Единым Телом Христовым - Церковью, и лично отвечать за себя перед Богом, твердо в своей индивидуальности стоять перед Ним, стараться снова стать такими, какими Он сотворил нас.

Что может утешить гонимый народ, потерявший и свою страну, и свои святыни? Обещание новой жизни, в которой всё снова будет, как прежде? Может быть. Но такое обещание человека духовно зрелого едва ли обрадует: ведь такой человек не может не понимать, что, если новая жизнь будет такой же, какой была жизнь прежняя, то и окончится она такой же катастрофой, какой окончилась та, прежняя жизнь. Такого человека может радовать не возвращение в прошлое, каким бы радужным ни казалось оно издали, а движение вперёд, которое немыслимо без духовного обновления. Не случайно главным утешением народу оказывается весть о том, что совершённый им грех прощён, а последствия его искуплены, так, что теперь перед ним открывается возможность новой жизни на земле отцов, на которую он теперь может вернуться. Прежде возвращение на эту землю стало бы возвращением в прошлое; теперь оно станет шагом в будущее, в то будущее, где будет много духовных открытий и откровений, в будущее мессианское, о котором говорили ещё пророки допленной эпохи. Без духовного обновления возвращение в Иудею было бы незаслуженной наградой, не приносящей ни радости, ни пользы. После обновления оно стало венцом, нашедшим своего победителя, и началом новой истории народа, который после постигшей его исторической катастрофы казался обречённым на исчезновение и забвение.

Это самое начало Книги Утешения пророка Исаии, предвещающей избавление Израиля из вавилонского плена, а кроме того, как всегда в пророческих книгах, и многое другое. И первый образ, который он использует, понятен и нагляден настолько, что потом другой пророк, Иоанн Креститель, процитирует его в своей проповеди. В самом деле, представьте себе: Бог направляется через холмистую пустыню, разделяющую Обетованную землю и Вавилон, чтобы совершить новый Исход, и Он высылает вперед Своего глашатая, чтобы люди приготовили путь, достойный Царя Царей.

Интересно, как преломились эти слова в сознании людей впоследствии: двоеточие переместилось в другое место, после слов «в пустыне», и смысл изменился. «Глас вопиющего в пустыне» — это когда кто-то кричит, а его никто не слушает. Так не было ни с Исаией, ни с Иоанном. Почему же так сместился акцент? Возможно, потому, что в христианские времена эти слова стали естественно истолковывать в духовном смысле: Господь идет к каждому из нас, чтобы спасти нас от греха и смерти, но для того, чтобы Он вошел в наше сердце, нам необходимо покаяние и исправление нашей жизни («приготовление пути»), а вот тут-то и сказывается наша «глухота», и всякий, кто призывает нас к покаянию, оказывается в пустоте...

Образ Мессии-пастуха, «пастыря», в проповедях Исайи (да и других пророков тоже) появляется нередко. И в Евангелии Иисус часто говорит о Себе, как о хорошем пастухе («добром пастыре»). Нам сегодня такой образ может показаться несколько унизительным: ведь мы, следуя логике этого образа, должны чувствовать себя овцами и баранами. Не слишком приятная ассоциация. Между тем, в древности на овец и баранов (да и вообще на домашний скот) смотрели несколько иначе, особенно в обществах, выросших на пастушеской, кочевой традиции.

Конечно, ничего похожего на встречающуюся порой сегодня сентиментальность по отношению к домашним животным там быть не могло. Зато было другое: ответственность за всё стадо в целом и за каждую овцу в нём. И у пророков, и у Самого Иисуса нередко встречается образ плохого пастуха, для которого стадо — лишь источник дохода, пищи и шерсти, которому наплевать на овец. Такой пастух лишь пользуется стадом, как вещью, а в случае опасности (например, нападения хищников) тут же его бросает: своя жизнь дороже доходов.

Настоящий же, хороший пастух любит своих овец. Конечно, не как равных, но ведь и Бог не может любить нас как равных: мы Ему не равны по определению и равными никогда не станем. Но мы — Его, а если так, значит, Он прежде всего за нас отвечает и нас любит, а не просто пользуется нами для решения Своих задач в этом мире. Ему с нами, конечно, во многом сложнее, чем даже хорошему пастуху со своими овцами: в отличие от овец мы обладаем свободой воли, с которой Богу приходится считаться. И, обладая ею, всегда можем выкинуть что-нибудь такое, до чего не додумается ни один баран.

Но Его любовь к нам остаётся неизменной, так же, как хороший пастух любит своё стадо и каждую в нём овцу, даже такую, которая не слишком послушна и которую из-за этого приходится порой искать по всей округе. И радуется такой овце больше, чем всему остальному стаду. Потому, что хороший пастух чувствует себя ответственным за каждую овцу. И любит тоже каждую. Так же, как Мессия любит каждого из нас. И становится для нас поэтому добрым пастырем.

Итак, пророчество о грядущих судьбах переходит в утешение того самого народа, по адресу которого прозвучало так много обличений. Теперь грехи искуплены, причём вдвое, в связи с чем обычно вспоминается, что вор по закону должен был вдвое возмещать сумму украденного. Правда, далеко не все грешники были ворами в прямом смысле, воровство - не единственный порок, но в данный момент это неважно: никто не имеет права величаться над грабителями, другие грехи, часто кажущиеся "допустимыми", ничем не лучше. Но теперь наступает прощение, а вместе с ним - надежда на новую, качественно иную жизнь в согласии с волей Творца.

Совершенно закономерно вслед за обетованием надежды пророк начинает говорить о величии Господа, о том, что Его невозможно ни с чем-либо сравнить, ни представить. Здесь речи Исаии в какой-то мере напоминают последние главы Книги Иова, где вопрошания Иова оказываются сняты после того, как Творец явил ему Свою непостижимость. Здесь, правда, иная ситуация, народ Израиля, в отличие от Иова, страдал небеспочвенно. Но и теперь, когда, казалось бы, грешники раскаялись в своих грехах и им наконец стало "всё понятно", Господь снова показывает, что и Он Сам, и Его милость превосходит любую степень нашего понимания.