Мысли вслух на Деян 23:1-35

Вот уж правду люди говорят: у каждого своя правда. Правда первосвященников заключается в торжестве законного в их понимании порядка и устранении опасного еретика, правда римской администрации — в поддержании своей, римской законности и мира, то есть, в том, чтобы эти фанатики не переубивали друг друга и не спровоцировали мятеж. А правда Павла состоит в исполнении слов Иисуса, Который снова является ему и призывает его свидетельствовать в Риме с дерзновением и ничего не бояться. Мир уже тогда был плюралистичен до предела — и каждый мог занять в нем свою нишу, отстаивать свою позицию. Мы находимся в такой же ситуации. Можно быть церковником, можно быть государственником, можно быть террористом, можно целыми днями жить в Интернете. В такой ситуации бесконечного числа вариантов того, как жить и ради чего умирать, всегда есть соблазн погрязнуть в скепсисе и безразличии к тому или иному пути. Позиция Павла, или позиция христианина — всего лишь одна из многих, но для него истинность его пути была очевидна. Очевидна ли она для нас?

Сегодняшнее чтение описывает последнюю попытку Павла свидетельствовать перед своими единоверцами (ст. 1 – 10). Дальнейшее его служение, как видно, должно было быть связано уже не с Иерусалимом, а с Римом (ст. 11). И, учитывая реакцию собравшихся на слова апостола, такой поворот событий едва ли можно считать неожиданным. В самом деле, свидетельство лишь тогда имеет смысл, когда есть хоть кто-то, кто хочет его услышать. Когда среди собравшихся таких не оказывалось, молчал даже Сам Иисус. А в ситуации, описанной евангелистом, самой яркой фигурой оказывается первосвященник, велевший бить Павла по губам (ст. 2). Апостол, впрочем, даже в этой ситуации попытался заговорить о главном — о Воскресении (ст. 6). На первый взгляд, утверждение Павла о том, что его судят за веру в воскресение мёртвых, кажется некоторым лукавством, ведь здесь налицо очевидная недоговоренность и некоторое упрощение ситуации. Но не исключено, что в устах Павла такое утверждение было лишь своего рода ораторским приёмом, обращённым прежде всего к фарисеям, к которым он сам принадлежал до своего обращения ко Христу. В самом деле, говоря с иудеями, едва ли можно было бы найти лучшую отправную точку для разговора о Воскресении и о Мессии, чем вера в день Суда и во всеобщее воскресение. Но закончить, как видно, Павел не успел: между фарисеями и саддукеями, для которых все упоминания о воскресении мёртвых были сродни если не фантазиям, то, по крайней мере, весьма сомнительным богословским концепциям, началась потасовка (ст. 7 – 9), так, что в дело пришлось вмешаться представителям римской власти (ст. 10). В такой ситуации продолжать проповедь не имело смысла, и не потому, что это было опасно, а потому, что результатом её становилось не обращение ко Христу, а ссоры и распри между представителями различных религиозных партий. Да и какие аргументы могли бы убедить тех, для кого целью и смыслом жизни стало убийство Того, Кого они считали врагом своей веры и своего народа (ст. 12 – 15)? Говорить с фанатиком, очевидно, бессмысленно, по крайней мере, до тех пор, пока он не захочет освободиться от своего фанатизма. И потому Павлу остаётся лишь одна дорога — в Рим, где его ждёт последнее свидетельство. И неудивительно, что в сложившейся ситуации на этой дороге его, римского гражданина, охраняют римские солдаты (ст. 23 – 33).

Распря, расколовшая Синедрион после слов Павла, может показаться искусственно спровоцированной им, а сама его речь - хитрым ходом и только. Между тем, у нас нет оснований сомневаться в том, что Павел совершенно искренне называет себя фарисеем, поскольку он не намерен отрекаться от своего происхождения и готов лучшее, что было свойственно фарисеям - твёрдое упование на Господа и знание закона - принести в дар Христу и Церкви.

Да, Христос неоднократно обличал фарисеев и предостерегал учеников от закваски фарисейской, но Он же, указывая на фарисеев, советовал не отвергать уровень их праведности, а превзойти его. Фарисеям многое было дано, поэтому с них и повышенный спрос, и по этой же причине их обступает больше искушений. Свойственная многим из них самоправедность не является монопольной привилегией одной лишь этой категории людей, так что фарисеем в дурном смысле слова может оказаться каждый. А в том, как фарисеи Синедриона взялись заступаться за Павла, можно увидеть не только то, что они взялись защищать "своего", попавшись на его хитрость, но и то, что в их сердцах не всё зачерствело под коркой формального законничества.

Идет суд над Павлом. Если кто-то и заинтересован в том, чтобы разобраться хоть в чём-то, то это представители римской власти, тем более, что речь идет о римском гражданине.

У всех остальных интерес был исключительно партийный: не случайно, когда Павел заговорил о том, что его судят за веру в воскресение мёртвых, представители фарисейской партии в Синедрионе тут же оказались на его стороне, не вдаваясь в подробности. Тут именно чисто партийное мышление: своих и чужих определяют по неким вербальным меткам, своего рода маркерам. Для фарисеев такой меткой было выражение «воскресение мёртвых», так что, услышав его, представители фарисейской партии в Синедрионе сразу встали на сторону Павла.

Так вопросы духовной жизни, деградируя до вопросов политических, порождают идеологию, в которой всегда господствует схема и система меток «свой – чужой». А следующий этап духовной деградации — ненависть к тому, кто в твоём собственном воображении или даже в действительности является твоим противником. Как у тех сорока человек, что дали зарок не есть и не пить до тех пор, пока не убьют Павла.

В этом состоянии человек просто не видит возможности сосуществования со своим противником в одном мире, каким бы широким мир ни был. Особенно часто такая ненависть возникает на почве религиозной, хотя её источником могут стать, конечно, и другие идеи помимо религиозных. И тогда политика и идеология порождают нечто ещё более чудовищное — фанатизм. Становясь фанатиком, человек буквально превращается в одержимого, отдавая свою волю во власть некой идеи или задачи, обычно невыполнимой или просто иллюзорной.

Но самому одержимому кажется, что, реши он эту задачу или осуществи идею, и мир станет идеальным, совершенным местом, где не будет ни зла, ни греха. Все прочие состояния богообщение затрудняют, отвлекая человека от Бога, фанатизм же исключает его вовсе. Потому-то и Павлу, и всем остальным было ясно, что говорить с фанатиками не о чем. И тогда представители римской власти предпринимают меры для спасения апостола и увозят его из Иерусалима.