Мысли вслух на 1 Ин 3:1-10

Необходимость очиститься, приближаясь к Богу, сознавалась и раньше, но здесь мы встречаем совершенно новую мотивацию для очищения: мы призваны быть подобны Богу, а Он чист. Нам даровано великое призвание, ещё не раскрытое во всей полноте, но даже того немногого, что мы уже могли бы вместить, достаточно, чтобы иначе строить повседневную жизнь и отношения с окружающими. И пусть никого не смущает, что на фоне Его абсолютной чистоты наша относительная неизбежно будет выделяться нестерильностью. Господь в силах довершить начатые нами усилия так, «как на земле белильщик не может выбелить» (Мк. 9:3).

Грех апостолом отождествлён с беззаконием. Для людей, привыкших к библейскому мышлению, такая мысль знакома и привычна, но те, кто, как принято в нашей культуре, привык различать юридический подход от нравственного, могут возразить, что не все грехи являются нарушением государственных законов. Это так, однако есть и другие законы, заложенные в мироздание и человеческое сердце Творцом. Их нарушение, в отличие от правил, разработанных людьми, ведёт не к человеческому наказанию, а к духовному саморазрушению беззаконника, отворачивающегося от Бога и Его любви.

Возвращаясь к теме духовной жизни христианина, Иоанн вновь и вновь повторяет, что христианская жизнь и грех — вещи несовместимые. Он развивает мысль, уже высказанную им в самом начале послания: путь праведности предполагает отказ от осознанного греха, от греховных интенций и греховных поступков. Праведен лишь тот, кто поступает праведно, подобно Самому Христу. Но роль Христа апостол подчёркивает и выделяет особо. Собственно, лишь благодаря Ему и можно ставить вопрос об окончательной победе над грехом. Только Он один свободен от греха, и только Он способен унести прочь и наши грехи.

Спаситель — не просто образец «живой Торы», Он тот, Кто может помочь стать «живой Торой» всякому, кто отдаст себя Ему и разделит с Ним его жизнь, жизнь того Царства, которое Он принёс в мир. Разумеется, это не означает, что самому ищущему Царства и идущему за Христом уже ничего не надо делать. Та обычная и известная ещё до прихода Христа духовная работа, о которой напоминает Иоанн адресатам своего послания, остаётся совершенно необходимой.

Каждый, идущий за Христом, должен думать об очищении, притом полном, чтобы в этом отношении не отличаться от своего Учителя. А любой грех — беззаконие, нарушение Торы. И беззаконие нужно понимать тут буквально: не как нарушение закона, а как его отсутствие. В том же примерно смысле, в котором другой апостол, Иаков, в своём послании говорит, что нарушающий в Торе что-то одно нарушает её всю. Странное, казалось бы утверждение: ведь грех — штука конкретная, и нарушение закона — тоже.

Но если говорить о внутренней Торе, то всё оказывается именно так: любой грех её разрушает, порождая беззаконие как полное отсутствие Закона (Торы) в сердце и в жизни человека. Иоанн поднимает планку предельно высоко — но оно и понятно, ведь речь идёт о Царстве. Вместе с тем апостол указывает и на Того, Кто может помочь в это Царство войти, если Ему довериться и идти с Ним, а не в одиночку. Христианская жизнь становится жизнью со Христом в Его Царстве, а целью её становится укоренение в Царстве и становление христианина как «живой Торы», подобно своему Учителю.

В день Всех Святых неудивительно видеть в списке чтений заповеди блаженства и отрывок из Откровения. Но три стиха из 1-го послания Иоанна кажутся удивительными, а значит — очень важными. Что на первый взгляд мы сразу найдем в Нагорной проповеди и Апокалипсисе применительно к этому празднику? Конечно, что святость — это участь избранных и характерна она такими качествами, до которых обычному человеку не добраться, как тут ни старайся. Это, пожалуй, тот единственный случай, когда человек готов признать себя обычным и ни на что не годным. Но тут мы натыкаемся на слова «всякий, имеющий сию надежду на Него, очищает себя так, как Он чист». То есть до чистоты святости, как Бог свят. И есть некая надежда, которая может любого очистить до такого немыслимого состояния. И надежда эта или даже знание, как говорит предыдущий стих, состоит в том, что «когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть». С одной стороны всего-то знание о том, что будем подобны Ему, когда увидим Его (в таких переменах трудно сомневаться, что-то обязательно происходит, когда человек видит Бога, как Он есть). С другой стороны, очень трудно себе представить, что человек, живущий ненавистью, войной, злобой, корыстью или чем-то подобным, поступает разумно, говоря себе: «я ведь знаю, что увижу Его, и все будет в норме». Чего-то тут очевидно не хватает. Видимо, того, что сказано в заповедях блаженства каждому лично и прямо сейчас: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят».

Удивительно понимать, что нас очищает от греха и беззакония одна только надежда на Бога. Ведь кажется, что надежда - это так мало, так легко, а любить и верить намного труднее...

Надежда - это осознание того, что Бог может сделать мир и нас самих совершенно новыми, все преобразить, снаружи и внутри, надежда - это отказ от опоры на опыт того, что что-то невозможно, что чего-то "не бывает" - ведь для Бога все возможно, он - "Владыка невозможного".

Такая надежда очищает, потому что понимание того, что Бог преобразит нас настолько, что мы "увидим Его, как Он есть" и "будем подобны Ему" приводит к страху Господню и трепету, к желанию стать послушным ребенком любящего Отца, избегать греха и ждать Встречи.

Апостол Иоанн проводит очень понятную аналогию с нашим человеческим младенчеством. Когда мы рождаемся, мы уже «человеческие детеныши», хотя не умеем почти ничего из того, что умеет делать человек. Про нас еще ничего не понятно: кем мы будем, какими мы будем? Все это развивается, открывается постепенно. Но при этом очень важно, чтобы в процессе нашего роста, взросления мы встречались и общались с другими людьми — так мы научаемся тому, что значит быть человеком. Если этого не происходит, то и «человекообразность» наша не реализуется (об этом свидетельствуют все реальные, а не вымышленные истории про «маугли»).

Точно так и в нашей христианской жизни. В крещении мы умерли и родились заново как дети Божии, и мы уже живем, хотя еще младенцы. Мы еще не очень понимаем, какими мы вырастем, но в доверии к благости Божией хотим уподобиться Ему. Для этого мы встречаемся с Ним, общаемся с Ним — пока «как сквозь тусклое стекло» — но знаем, что будет такой момент, когда произойдет встреча «лицом к лицу», и если мы будем последовательно идти к этой встрече, то войдем «в полноту возраста Христова».

В истории Церкви было немало споров об ортодоксии, о «правой вере». Между тем, Иоанн на первое место ставит не ортодоксию, не правильные мнения (именно так буквально переводится с греческого слово «ортодоксия»), а то, что называется греческим же словом «ортопраксия», которое дословно переводится как «правильные поступки», или, беря шире, «правильная жизнь». Иоанн, впрочем, предпочитает язык иудео-христианской традиции и говорит не об ортопраксии, а о праведности (ст. 7, 10; в Синодальном переводе поступающий праведно назван «делающим правду»).

Бог и дьявол противостоят друг другу не в каких-то грандиозных битвах вселенского масштаба, а в жизни конкретных людей, в том выборе, который делает конкретный человек в той или иной ситуации, в тех решениях, которые этот человек принимает. Праведность ведь и предполагает следование Торе и соблюдение данных Богом заповедей.

Мнения же о Боге не имеют решающего значения до тех пор, пока они не сказываются на ортопраксии, будь то отношения с Богом или отношения с ближним. Казалось бы, апостол поднимает планку очень высоко, говоря, что рождённый от Бога не поступает греховно (ст. 9; в Синодальном переводе «не делает греха»). И сейчас, и во времена Иоанна всем было известно, что безгрешных людей не бывает. Исключением является лишь Сам Спаситель, но это единственный пример. Стало быть, людей, «рождённых от Бога», не существует?

Но апостол не случайно говорит о «поступающих греховно» и о «поступающих праведно» (ст. 10; в Синодальном переводе «делающих правду»). И в дохристианские времена Тора различает грех, который произошёл случайно, и грех, ставший следствием поступка, т.е. сознательного выбора, сделанного человеком в определённой ситуации. Очевидно, и для Иоанна есть разница между случайным или невольным грехом, грехом, совершённым по слабости или по ошибке, и грехом, ставшим следствием осознанного выбора. Такой грех с христианской духовной жизнью (да и с нормальной духовной жизнью вообще) несовместим.

Человеку, живущему жизнью Царства, совершить добровольный и сознательный грех просто не придёт в голову. А если всё-таки приходит, значит, он об этой жизни ещё по-настоящему ничего не знает. Речь ведь идёт не о религиозных убеждениях, пусть даже самых глубоких и правильных, а именно об опыте иной жизни, по сравнению с которой жизнь падшего мира кажется не жизнью, а лишь её бледной тенью. И, конечно, никого, кто попробовал настоящей жизни, такая тень не привлечёт и не обманет, как не обманут болотные огни того, кто видел солнце.

Это удивительные слова, они дают нам надежду и одновременно осуждают нас. Ведь в новое рождение, рождение свыше, мы входим верой в Иисуса Христа. Значит, в нас, верующих в Него, уже пребывает семя Божие, возможно, еще очень маленькое, не больше горчичного, но способное к росту. А отсюда вытекает, что мы не грешим. Но ведь мы же грешим! А кто говорит, что не грешит, тот лжец (см. 1 Ин. 1:8-10). Что — опять противоречие? Нет, как всегда, не противоречие, а парадокс. Настолько, насколько в нас действует Божие присутствие («семя»), настолько мы не грешим, потому что не можем грешить. Настолько, насколько мы его игнорируем, не принимаем в расчет, не даем ему свободы в нас, — настолько мы грешим, потому что не можем не грешить. Итак, есть огромная надежда — мы можем жить вне греха, нам дана такая возможность, но есть и тягчайшее осуждение — потому что мы этой возможностью так мало пользуемся.

Говоря о духовной жизни христианина, Иоанн описывает её как становление во Христе и одновременно утверждение в Торе (Законе). Иисус — единственный, в ком нет греха (1 Ин. 3 : 5). Тем самым Он явил миру и единственный в истории пример того, что в те времена называлось живой Торой: ведь стать живой Торой как раз и означало явить собой живое воплощение того идеала, которого требует Тора. Соответственно, такой человек должен был быть совершенно свободен от всякого греха: ведь грех и Тора, грех и Божья заповедь — вещи несовместимые. Потому-то до прихода Христа идеал живой Торы и оставался лишь идеалом, к которому стремились многие, но которого никому не удавалось достичь.

Следование Торе очищает от греха: внутренняя Тора, как называли её верующие евреи евангельской эпохи, была тем духовным императивом, без которого путь праведности был невозможен. Внутренняя Тора была духовным стержнем, на котором основывалась вся жизнь человека, ищущего праведности и стремившегося стать живой Торой. А любой грех разрушал этот стержень, потому-то апостол и говорит о грехе как о беззаконии, об отходе от внутренней Торы (1 Ин. 3 : 4).

Но для падшего человека грех — печальная неизбежность, потому-то и оставался недостижимым идеал живой Торы. Единственная надежда на Спасителя, Который не только явил этот идеал миру, но и готов помочь каждому ищущему праведности освободиться от греховного плена (1 Ин. 3 : 5). Для этого надо лишь одно: отдать себя и свою жизнь в Его руки, и тогда Он сделает её частью жизни того Царства, которое принёс в мир.

В Царстве нет места греху, потому и живущий единой жизнью со Христом не грешит; греху есть место лишь в человеческой жизни, отделённой от жизни Христа и Царства (1 Ин. 3 : 6). Мы живём в эпоху наступающего, но ещё не раскрывшегося во всей своей полноте, Царства, и до конца этой эпохи, до полного преображения человека и всего творения, наша христианская жизнь сохраняет ту двойственность, о которой говорит апостол.

Но в конце времён, после возвращения Спасителя во славе и полного преображения нашей человеческой природы, двойственность исчезнет: только тогда мы станем тем, чем должны быть соответственно Божьему замыслу о нас (1 Ин. 3 : 2). Пока же мы чисты в той мере, в которой живём с Иисусом единой жизнью, жизнью того Царства, которое Он принёс в мир (1 Ин. 3 : 3). И не только мы, христиане: к Нему имеет отношение всякий, поступающий праведно (1 Ин. 2 : 29; в Синодальном переводе «делающий правду»). Оно и неудивительно: ведь Он — единственный в мире праведник без всяких оговорок. Единственный, явивший миру образец живой Торы.