Мысли вслух на Мк 15:39

Когда фарисеи потребовали, чтобы Христос остановил народ, кричавший Ему при входе Его в Иерусалим «Осанна Сыну Давидову», Господь ответил им: «если они умолкнут, камни возопиют». Сегодня, незадолго до начала Великого Поста, мы читаем о том поворотном дне истории, когда умолкли голоса людей и камни возопили. Тьма по всей земле от шестого часа до девятого и землетрясение приоткрывают нам, что то, что совершается на Голгофе, касается всего мироздания. Разодравшаяся завеса в Храме становится знаком бесконечного умаления Бога ради нас. Все последующее время мы будем готовиться к тому, чтобы сердцем вновь пережить это событие.

Мы привыкли думать, что Пасха — это радостный праздник, куличи и подарки. Это, конечно, так. Но древняя Церковь называла праздником Пасхи именно день Распятия, и Воскресение праздновалось с ним в один день. Собственно, формой празднования и был пост — молитвенное сосредоточение в день смерти Иисуса Христа. Первоначально этот пост продолжался один-два дня, и лишь с 330 года стал входить в обычай пост сорокадневный. Так что Великий Пост, вообще говоря, не столько подготовка к празднованию Пасхи. Скорее, это и есть празднование главного события нашей жизни — смерти и воскресения Иисуса Христа.

Богооставленность, переживаемая Спасителем на кресте, всегда вызывала у читателей Библии вопросы, зачастую вопросы недоуменные. Как может Мессия, несущий в Себе всю полноту Божию, пережить богооставленность? Если бы речь шла об обычном человеке, для которого после грехопадения нормой отношений с Богом стал своего рода духовный штрих-пунктир, который так легко потерять, всё было бы понятно и объяснимо. Для падшего человека богооставленность вообще, к сожалению, приходится считать почти нормальным состоянием, хотя бы потому, что богообщение для него возможно лишь вопреки собственной греховности и как противостояние ей. Но как возможна богооставленность для Того, Кто сказал «Я и Отец одно»? Очевидно, если она и возможна, то лишь как особое действие Божие, свободно принятое Тем, Кому ни в каком другом случае не пришлось бы пережить ничего подобного. Но тогда встаёт следующий вопрос: зачем? Быть может, для того, чтобы смерть была реальной? В самом деле, смерть ведь в библейских книгах и описывается обычно, как полнота богооставленности, в царстве мёртвых, в мире теней Бога нет, потому-то воскресение, победа над смертью и становится признаком тожества Божия над всеми Его врагами. В Царстве смерти нет, но на пути к Царству она возможна. И если посланному Богом в мир Мессии предстояло умереть, то смерть Его должна была быть столь же реальной и полной, как и Его жизнь. С тем, чтобы и Его воскресение стало бы торжеством жизни Царства во всей её полноте.

Мы сегодня предстоим нашему Господу истерзанному, и словно трагическим обертоном всего происходящего часы отбивают третий, шестой и девятый час. Вы замечали как иногда мучительно бьют часы, когда мы ждем кого-то? Даже когда уже не ждем, а просто сидим в окаменении, словно не в здешнем мире, вдруг так грозно, пугающе, но и отрезвляюще могут пробить часы. И так замечательно, что есть у нас эти молитвословия Часов. Обратимся сейчас к ним. И попробуем пережить еще раз третий, шестой, девятый… Но вот, оказывается, третий час о другом, он о Пятидесятнице, а не о пригвождении. «Господи, иже пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом Твоим ниспославый, Того, Благий, не отыми от нас но обнови нас молящих ти ся.» Почему? Почему вдруг такое нарушение логики построения богослужебного текста? Но, конечно, мы помним: «...они не пьяны, как вы думаете, потому что еще только третий час...» (Деян 2:15) Кто-то найдет это обстоятельство незначительным, случайным совпадением, кто-то — осознанной фальсификацией ради проповеди «своей» правды, кто-то скажет, что евангелист Лука символически привязал событие схождения Духа Свята на апостолов к моменту начала казни как символ начала проповеди Слова Божия в мире. Но, возможно, ни то, ни другое, ни третье рассуждение нам не нужны. А нам необходимо просто предстоять тем событиям, что происходят, и взывать: «Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от мене». «Иже в девятый час нас ради плотию смерть вкусивый, умертви плоти нашей мудрование, Христе Боже, и спаси нас». Умертви, ибо «для меня мир распят, и я — для мира» (Гал 6:14). Часто традиционным образом толкуют эти слова так: я умер для мира, и мир умер для меня. Но если бы апостол Павел так хотел сказать, он бы так и сказал, а он сказал «распят»… Когда Господь наш был распят, мир изменился настолько, что теперь невозможно жить в мире, где Господь не распят. И хотя многие так и живут, мы живем иначе, поэтому и мы распяты. С Ним.

Как бы ни было бессловесно преодоление собственной боли и страдания, любой человек все равно стремится облекать свои переживания в слова. В философии есть такая проблема – проблема теодицеи. Она ставит вопрос о том, как мог Всеблагой Бог допустить страдание и зло. Каждый по-своему относится к ней, кто-то вспоминает Лейбница с его словами, что Господь создал лучший из возможных миров, кто-то вспоминает Ивана Карамазова, кто-то Иова. Их словами мы часто заменяем свое неприятие страдания. И все рано всегда остается ощущение, будто этот вопрос невозможно положительно решить, будто он вовсе неразрешим. И многие в этот момент обращают свой взор ко Кресту. Невозможно понять, почему болеют и умирают маленькие дети, но возможно понять, что Господь разделил их страдание, Он Сам поставил Себя объектом зла и теперь зло уже не зло. Потому что самое страшное и единственное настоящее зло – отсутствие Бога, шеол, а в страдании Бог есть, значит это уже не такое зло, ибо Он нам сострадает в нем. Одна мысль, что мои страдания разделены Христом – высшее счастье. Вспоминается: с любимым рай в шалаше, так же с Богом зло не зло.

Сегодня читаются два текста, которые впечатляют, на первый взгляд, несовпадением мыслей. Второе послание Иоанна можно назвать письмом пастыря друзьям, в котором он благословляет их и уведомляет о своем приезде. В Евангельском тексте мы читаем о казни и смерти Христа. И кажется после прочтения этих текстов, что после такой казни учителя, группа людей продолжает его дело, говорит о том, что он говорил, вспоминает его. Но это не так. Иисус перед смертью: "Боже Мой, Боже Мой! Для чего ты Меня оставил?". И как будто в ответ на слова Христа, обращаясь к семье христиан, апостол пишет: "пребывающий в учении Христовом имеет и Отца и Сына". Это нам указание на то, что, следуя за Христом, мы не одни на этом пути. Нас могут мучить сомнения и страхи, чувство оставленности и растерянности, но мы оберегаемы и ведомы Христом. Смерть Христа возвестила нам Воскресение из мертвых и спасение мира через Его жертву, через Причастие. И следуя за Христом, мы должны помнить Его жертву и причащаться Его Христовых Тайн. Пост - это время постоянной молитвы и следования по пути покаяния. Постом Церковь помогает христианину на этом пути. Но путь покаяния всегда лежит через Причастие без осуждения с чистым сердцем и смирением. Пройдем путь тех, кто следовал за Ним в Галилее, кто пришел в Иерусалим и стал немым и страдающим свидетелем казни. И подойдем к Светлым дням Пасхи в молитве и особом участии в делах Христовых.

В евангельском рассказе о распятии Спасителя особое впечатление производит описание того торжества, которое переживают все ненавидевшие Иисуса во время Его земной жизни. А тем, кто Его любил, остаётся лишь скорбеть и плакать. Конечно, это кажущееся торжество, оно лишь резче оттеняет то, что произойдёт уже совсем скоро, через три дня, когда всё встанет на свои места. Но эти три дня ещё должны пройти, их надо прожить, а ведь никто даже из ближайших учеников Иисуса не ожидал Воскресения. И дни эти проходили тем тяжелее, что торжество сил зла не было какой-то условностью или инсценировкой; оно было таким же реальным, как и сама смерть Иисуса на кресте. В сущности здесь, у подножия креста, соприкоснулись между собой две реальности, два мира: большой Божий мир и отделившийся от него маленький и ограниченный мирок тех, кто Богу противостоит. Но для тех, кто оказался в этом маленьком мирке, он всегда кажется единственной реальностью. И в этой реальности торжествует именно зло, и торжествует настолько реально, насколько реален сам этот мирок. Физически большой Божий мир и маленький мирок тех, кто Богу противостоит, могут находиться в одном пространстве и в одном времени, принадлежащие к ним могут видеть друг друга и друг с другом говорить. Но духовно это два разных мира, и в день Страшного суда различие между ними, прежде видимое лишь немногим, становится очевидным для каждого: большой Божий мир становится тем Царством, о котором говорит Иисус, а маленький мирок тех, кто Богу противостоит, — внешней тьмой из евангельской притчи. Во внешней тьме торжествует смерть, в Царстве — жизнь. И кажущаяся столь реальной в маленьком мирке победа тьмы оказывается настоящим, полным её поражением в большом Божием мире в день Воскресения. А в каком из этих миров жить, каждый решает для себя сам, так же, как решали те, кто в день смерти Спасителя стоял у подножия креста.

Сегодняшнее чтение, возможно, поможет нам в какой-то степени осмыслить наиболее острый вопрос, стоящий перед человеком: как всемогущий Бог допускает существование страданий, зла, причем страдают всегда самые чистые, невинные люди? Сегодня нам приоткрывается то, как Бог относится ко злу в мире. Мы читаем, как Сам Господь проходит через самую гущу человеческого страдания. Он сходит с небес, чтобы разделить с человеком всю черноту, весь ужас его одиночества и боли. Иисуса оставили Его ученики, Он проходит через издевательства солдат, позорное шествие к месту казни, мучительное распятие на кресте. Чтобы до конца испить всю горечь человеческих мук, Он отказывается пить притупляющее боль вино со смирной. Царь всей земли, Сын Божий «к злодеям причтен». Он не сходит с креста, чтобы пройти через самое страшное — «Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» — через тьму богооставленности отпавшего человечества. После этого Он — как каждый из нас — погружается в холод смерти. Завеса в храме, отделявшая Бога от людей, разорвалась: Сын Божий до конца прошел человеческий путь. Немногие оставшиеся ученики хоронят Его, как всякого из смертных.

Таков ответ Бога на существование страданий на земле. Он не просто сочувствует, Он полностью со-страдает нам, страдает с нами и за нас.

Здесь также и наш ответ — христиане, каждый в свою меру участвуя в страданиях Христовых, сострадают миру, участвуя таким образом в искупительной жертве Христа, а через это — и в Его Воскресении.

Смерть Христа на кресте многим кажется загадкой. Она и в самом деле загадочна, и, если сегодня она нам такой не кажется, то лишь потому, что евангельские рассказы стали нам привычны. Привычны настолько, что мы уже не задумываемся над их тайной, воспринимая всё в них описанное как общеизвестное и само собой разумеющееся. На самом же деле смерть Иисуса — событие совершенно невероятное. Не смерть на кресте — тут как раз всё объяснимо греховностью падшего человечества, а тот факт, что смерть вообще стала для Него реальностью. Дело даже не в том, что Он богочеловек — Божья полнота в Нём могла скрыться, могла стать для Него Самого неосознаваемой, и лишь Ему одному известно, что Он в этот момент пережил. Нам состояние богооставленности знакомо и даже в известном смысле привычно, и наша испорченная грехом природа адаптировалась к такому ненормальному для себя существованию, но о Нём такого сказать никак нельзя: Он родился и рос, осознавая в Себе Божью полноту, и лишиться её было для Него испытанием, которого мы просто не в состоянии себе представить.

Дело ещё и в том, что для человеческой природы вообще, а для преображённой человеческой природы, какова человеческая природа Спасителя, особенно, смерть — явление противоестественное. Нам она кажется естественной и в известном смысле для нас она действительно является таковой — но лишь в том смысле, в каком для наркомана, например, является «естественным» присутствие в его организме наркотика, его убивающего. Для нормальной же человеческой природы смерть является чем-то противоестественным, а для природы преображённой и прямо невозможным.

Как же тогда мог умереть Спаситель — даже с точки зрения Свой собственной человечности? Смерть для Него, очевидно, никак не могла стать реальностью, если бы только… если бы только Он Сам, абсолютно добровольно, исполняя волю Отца, не согласился бы и не решился бы в неё войти. Соприкоснуться с ней. Добровольно сделать её для Себя и для собственного Своего существования настолько же реальной, насколько реальной она является для нас помимо нашей воли.

Сделать это ради нас — потому, что иначе и та полнота жизни Царства, которую Он нам принёс, осталась бы несовместимой с нашей падшей природой. Божья полнота должна была быть принесена миру не просто в человеческой природе — она должна была войти в мир, облечённая в смертную человеческую природу, абсолютно идентичную нашей собственной в нашем наличном состоянии.

Разница была лишь в том, что наша смертность оказалась невольным следствием произвольно совершённого греха, а Его смертность была добровольно принятым Им на Себя временным состоянием, ни с каким грехом не связанным. В этом смысле смерть Иисуса была действительно добровольной абсолютно — Он ведь без всякого принуждения и необходимости согласился войти в состояние, совершенно для Себя противоестественное и абсолютно Себе несвойственное. Тут Им двигала уже не необходимость и не неизбежность, а любовь — к Отцу и к тем, кого Он хочет спасти.