Мысли вслух на Иуд 1:1-25

Опасности для Церкви могут приходить не только со стороны прямых гонителей, но и из среды, казалось бы, своих же братьев. Правда, Иуда Апостол называет таких лжебратьев издревле предназначенными к осуждению, тем самым отмечая их зависимость от уже осуждённых сил зла. Это так, но тем более необходимо трезвое отвержение проникших в церковную среду искушений.

Соблазнители обнажили проблему правильного и извращённого понимания христианской свободы. Эта проблема, часто встающая перед христианами, особенно в наше время, когда людьми самых разных убеждений и верований свобода рассматривается как необходимая ценность, и теперь провоцирует самые разные способы её решения, включая непотребные. Но свобода, принесённая Христом, не произвол и не беспредел, а освобождение от любого рабства, и особенно от власти греха — более трудноискоренимой, чем социальное рабство.

Сурово звучит напоминание о том, что спасённые могут по своей воле встать на путь погибели и тем отвергнуть дарованное им спасение. Надежды на то, что падения можно избежать, иллюзорны, и не потому ли лжебратья названы мечтателями, что их расчёты на благополучный исход, казалось бы, хорошо продуманные, обязательно рухнут?

В своём послании Иуда говорит о неких людях, которые «отвергают власть» и «поносят славу». Судя по смыслу этих слов и по их специфическому употреблению, речь идёт не о земных властях, а о власти Бога и о Его славе, которая на языке яхвистской и иудейской традиции обозначает Божье присутствие. Делают же они всё это, «оскверняя свои тела, основываясь на сновидениях».

О чём тут идёт речь, не очень понятно. Ясно одно: упомянутые апостолом люди претендовали на следование некой традиции или неким «учителям», которые своё учение основывали на неких «сновидениях» (а может быть, и просто на «видениях» — соответствующее греческое слово многозначно). Что именно имеет в виду Иуда, говоря, что они «оскверняли» свои тела? Некоторые комментаторы думали, что речь идёт о самокастрации, и упомянутое в послании движение должно было напоминать позднейшие секты скопцов.

Но, судя по упоминаемому апостолом потворству их собственным похотям и неумеренности во время трапез, сопровождавших хлебопреломление, речь вряд ли идёт об «осквернении тела» в том смысле, в котором можно говорить о нём применительно к скопцам. Речь скорее идёт о движении своеобразных «христианских спиритуалистов», уверенных, что для духовной жизни тело ничего не значит. Главное, говорили они, душа, а тело — лишь оболочка, в духовной жизни оно не участвует. И совершенно неважно, в каком состоянии оно находится — на духовную жизнь человека это всё равно никак не влияет, а если влияет, значит, человек ещё недостаточно «духовен».

Исходя из таких представлений упомянутые апостолом люди полагали ненужной всякую аскетику, так или иначе связанную с телом. По-видимому, они отвергали даже самое элементарное воздержание, считая излишества в еде делом ничтожным с точки зрения духовной жизни, как они её понимали. На практике такой своеобразный умозрительный спиритуализм приводил к тому, что заповеди могли быть нарушены, а духовная жизнь совершенно разбалансирована, исходя из ложной предпосылки, что тело в духовной жизни человека никак не участвует.

Неудивительно, что Иуда резко возражает против такой «духовности». И дело не только в возможности нарушения заповеди, дело прежде всего в том, что Бог сотворил человека существом не только духовным, но и природным, и в Царство человеку предстоит войти не только душой, но и телом. А любые попытки «подкорректировать» себя, исключив из своей жизни свою собственную природу, ведут лишь к тому, что на место подлинной жизни приходит жизнь воображаемая. Жизнь, которая в Царство привести не может.

Что имеет в виду апостол, призывая адресатов своего послания «сражаться за веру, переданную некогда святым»? Можно, конечно, было бы подумать, что речь идёт о некоем вероучении, которое верные призваны защищать, если понадобится, ценой собственной жизни, как это во все времена делали мученики за идею или за свои религиозные убеждения. Наверное, будь христианство просто новой религией, слова апостола надо было бы понимать именно так. Но ведь христианство не новая религия, не новая мораль и не новое богословское учение. Христианство — это жизнь в том Царстве, которое принёс в мир Спаситель. И тогда встаёт вопрос: как и от чего нужно это Царство защищать, если оно, по собственным словам Иисуса, «не от мира сего»? Что могут силы нашего непреображённого мира сделать, какой ущерб могут они причинить тому, что не только не является его частью, но и прямо ему иноприродно? Вопрос не имел бы смыла, если бы не одно «но»: Царство, будучи непреображённому миру иноприродно, всё же должно в нём присутствовать с тем, чтобы иметь возможность его преображать, а присутствие это возможно лишь в форме Церкви, сообщества людей, живущих в Царстве, и в этом смысле «святых», т.е. освящённых дыханием Царства. А для того, чтобы такое сообщество не только не распадалось бы, но и жило бы полноценной жизнью, важна верность его членов как друг другу, так и Тому, Кто принёс Царство в мир. Конечно, эту верность необходимо хранить и оберегать. И дело тут не только в гонениях и преследованиях за веру и за принадлежность к Церкви, хотя и гонений в жизни первохристианской церкви было немало. Дело ещё и в том, что могло отвлечь верных от того, что составляло главный смысл их жизни, отвлечь новыми или не очень новыми идеями, теориями, религиозностью — в общем, всем тем, что, захватив человека целиком, может полностью переопределить его систему ценностей и жизненных приоритетов. А ведь для жизни в Царстве именно система ценностей и жизненных приоритетов оказывается особенно важной, именно она определяет возможность самого приобщения к Царству. Вначале — «Царство и праведность его», а остальное приложится. А «остальным» между тем могли оказаться не только материальные блага мира сего, но и его культурные ценности, и его религия: ведь даже в религии, в основе которой лежит опыт откровения, всегда найдётся немалый пласт чисто человеческой религиозности, который стремится выйти на первый план, отодвинув откровение назад. Но, что бы ни предложил верным этот мир в качестве альтернативы ценностям Царства, альтернатива эта всё равно не будет адекватной. И апостол напоминает об этом авторам своего послания: ведь речь идёт не просто о вероучении, а о жизни и о спасении.

В своём послании Иуда упоминает некий спор между главой ангельской иерархии, архангелом Михаилом, и сатаной о теле Моисея. О каком же споре идёт речь? В библейских книгах ни о каком таком споре нет никаких упоминаний. Да и о теле Моисея Библия не упоминает. Как видно, апостол обращается в данном случае не к св. Писанию, а к неким народным преданиям, закрепившимся в иудейской традиции. В библейских книгах действительно ничего не говорится о том, где был погребён Моисей, там упоминается лишь его смерть где-то в Трансиордании. Отсутствие гробницы, особенно в случае религиозных вождей такого масштаба, — явление в древности чрезвычайно редкое.

Народная память никак не могла смириться с тем, что гробница Моисея затерялась в Трансиорданской степи. Наверное, поэтому и возникла легенда о том, что Моисей, как и Илия, не умер, а был взят на небо живым. И, как предполагалось, вернётся вместе с Илией незадолго до прихода Мессии, чтобы свидетельствовать о близости дня Суда. А спор о теле Моисея, о котором говорит Иуда, вероятно, был связан с одним из эпизодов упомянутого народного предания: Моисей, в отличие от Илии, был взят на небо в момент смерти и после этого был воскрешён Богом, так же, как воскреснут в день Суда все умершие. Сатана же всячески этому противодействовал, так, что вступиться за Моисея пришлось самому архангелу Михаилу. Можно кстати заметить, что и об ангельской иерархии в библейских книгах не говорится ничего, зато она подробно описана в ветхозаветных апокрифах.

Как видно, апокрифы эти тоже являются во многом плодом еврейского народного религиозного творчества эллинистической поры. Но Иуда, как видно, чувствует себя в этом отношении совершенно свободно: в своём послании он ссылается на народные предания так же, как на священные книги. Оно и неудивительно: ведь апостолу важно было донести до своих читателей ту мысль, которую он считал важной. А иллюстративный материал играл в данном случае вспомогательную роль.

Важно было лишь, чтобы он был хорошо известен адресатам послания и не противоречил св. Писанию. Предание о споре за тело Моисея этим критериям отвечало. И апостол использует его, разумеется, не делая такое использование самоцелью. Ведь всякое предание — лишь источник, откуда мы можем почерпнуть для себя нечто важное для понимания тех или иных закономерностей духовной жизни.

Читая сегодняшние слова апостола Иуды, мы обнаруживаем, что христианское милосердие не бездумно и не бессмысленно. Конечно, милосердие Божие безгранично — но в жизни человека оно может действовать лишь тогда, когда человек сам открыт навстречу этому милосердию. И потому апостол призывает быть милостивыми «с рассмотрением»: ведь бывает, что человек и не просит о милости, и не хочет её. Быть милостивым с рассмотрением ознчает не попустительствовать злу, не делать вид, что всё в порядке, когда человек свершает грех. «Милость без рассмотрения» может оказаться поощрением зла, и потому апостол говорит, что иногда бывает необходимо спасать кого-то страхом — потому что в такой ситуации «добрыми словами» подействовать невозможно. Итак, христианин должен быть и мягким, и твёрдым — а источник мягкости и твёрдости один: Сам Господь, потому что только Он может соблюсти нас от падения и поставить пред славою Своею непорочными в радости.

Возможно, самое новое в Новом завете, в христианстве — это осознание того, что полнота и смысл человеческой жизни достигаются в ее соединении с жизнью Божией. В таком соединении, где не уничтожается человеческая личность, не умаляется человеческая воля, не отвергается человеческая свобода, — но и не теряется божественная праведность, истина и неотмирность. Здесь происходит встреча Бога и человека, добровольное соединение их творческих действий, синергия (по выражению Отцов Церкви), в результате чего все Творение возводится к своему Творцу.

Именно так наставляет свою паству апостол Иуда. Он говорит о том, что нам следует нечто делать: созидать себя («назидать» — на языке 19-го века), сохранять, молиться, ожидать. Речь идет, вроде бы, о наших собственных усилиях. Но... Давайте заметим: он призывает нас строить свою жизнь на вере — «святейшей», то есть в высшей степени принадлежащей Богу; молиться — но не своими слабыми силенками, а Духом Святым (ср. Рим. 8:26); сохранять себя — но в любви Божией; ожидать не просто будущего, а того, что Господь Иисус Христос введет нас в жизнь вечную. Как всегда в христианстве, здесь тоже парадокс. Мы можем трудиться, но без Божиего соучастия это тщетно. Все совершается Богом, но без нашего соучастия нас это не касается.

Описывая духовную жизнь христианина, Иуда говорит о верности («вере»), которой христиане созидают или устраивают себя, молясь духом Божиим, сохраняя себя в любви Божией и ожидая милости или милосердия (соответствующее греческое слово предполагает оба значения) Иисуса Христа, которое необходимо им для обретения вечной жизни (речь идёт, очевидно, о жизни Царства во всей её полноте).

Как видно, апостол прекрасно понимает, что нынешнее положение христиан ещё нельзя считать окончательным, что окончательное их приобщение к Царству и его жизни во всей её полноте ещё впереди, и связано оно с милосердием, явленным через Иисуса Христа.

Ничего удивительного в таком взгляде нет: ведь духовная судьба каждого христианина связана с судьбой Царства, к жизни которого он причастен. А получить Царство, приобщиться к нему по заслугам невозможно: человек не может заслужить Царство по определению. Потому-то и говорит Иуда о милосердии: ведь ещё со времён Осии с понятием милосердия Божия была связана готовность Бога сделать для человека или для Своего народа в целом больше, чем этот человек или этот народ заслуживает.

Только так и получает падший человек возможность войти в Царство, приобщиться к полноте его жизни. Но приобщиться к полноте Царства христиане смогут не раньше, чем полнота эта раскроется в мире и для мира, преображая его и обновляя. А пока этого не произошло, христиане призваны жить жизнью Царства в той мере, в какой она им открыта в данный конкретный момент. Именно поэтому апостол говорит о верности и о молитве в духе святом: речь идёт о том, без чего приобщение к Царству невозможно в принципе.

Царство всё пронизано дыханием Божиим, а основу его составляют те отношения, что связывают верных со Христом и друг с другом. Хранить верность Тому, Кто принёс Царство в мир и дышать Его дыханием — вот основа христианской духовной жизни. И, конечно, любовь, та самая любовь, о которой говорил Иисус на Тайной Вечере, любовь, являющаяся уже не просто отношением, как это было прежде, но ставшая духовной природой, своего рода субстанцией Царства. Именно её действие меняет человека, преображая саму его природу, готовя его к тому моменту, когда он сможет в день возвращения Спасителя и торжества Царства приобщиться к новой жизни во всей её полноте.

Сложно построенная фраза апостола Иуды поразительно богата содержанием. Апостол призывает нас хранить себя в любви Божьей, и это значит жить в этой любви, как рыба в воде. Одновременно слова апостола означают твердое упование на милость Господа Иисуса Христа и сохранение в сердце любви к Богу. В таком хранении себя в любви апостол видит начало вечной жизни, полнота которой ожидает нас впереди. Вечное блаженство, таким образом, не просто посмертное воздаяние (эта небиблейская идея «райских кущей» проникнет в умы христиан позже из эллинистической культуры). Вечное блаженство, полнота вечной жизни начинаются уже здесь и сейчас, когда нам даруется милость Христа. Беречь себя для такой вечности в первую очередь означает для апостола основывать свою жизнь на вере и отвращаться от злых дел. Вера же, по удивительному слову апостола, сама по себе оказывается явлением святыни в жизни человека, явлением Духа. Чтобы строить жизнь на вере нужна твердая решимость — но апостол подчеркивает, что этого недостаточно. Молитва, вдохновленная Духом Святым — вот тот якорь, держась за который мы можем пройти предложенный апостолом путь.