Мысли вслух на Ин 17:11-19

Все мы знаем, что Иисус пришел в этот мир и стал человеком. А это значит, что Господь познал немощи нашего телесного существования, на Себе испытал, что это такое — жаждать и голодать, мерзнуть и изнывать от жары, страдать и получать удовольствие от вкусной пищи. И это все именно для того, чтобы ни нашлось человека, который смог бы сказать: «Ты — мой Бог, пославший меня в этот жестокий мир, — не испытал всего того, что довелось испытать мне!» Мы имеем возможность смотреть на Иисуса, видеть то, как Он учит, общается с учениками, преломляет хлеб, страдает. И чаще всего какой-то серьезный-серьезный образ предстает перед нами. Но это означает, что мы не видим всего или не хотим видеть. Нам проще и как-то пристойней, что ли, видеть Бога именно таким. А ведь Господь — радующийся Бог. И не просто радующийся каким-то материальным вещам, какими все мы бываем, но радующийся совершенной радостью. Он Сам в обращении к Отцу говорит о ней и просит такой радости и для нас (см. Ин. 17:13). Он радуется тому, что един с Отцом и идет к Нему. А это значит, что наша радость будет совершенной именно тогда, когда Он Сам со Своею радостью придет к нам и обитель у нас сотворит (см. Ин. 14:23).

В этом отрывке Иисус очередной раз говорит о том, что Его последователи, как и Он сам, «не от мира». Христиане призваны жить согласно заповедям блаженств, которые совсем не вписываются в привычные представления о земном успехе. То, к чему призывает Господь, не гарантирует всеобщего признания, богатства и благополучия. Он говорит здесь о совсем другой награде – о своей «совершенной радости», ради чего Господь «посвящает себя». Он идет на крестную жертву, чтобы мы были носителями радости в этом мире, который отвергает Его.

Ученики Иисуса призваны жить в этом сложном мире, не пытаясь избегать того, что не соответствует их представлениям о правильном. Как часто, сталкиваясь с чем-то нехристианским, мы пытаемся этого не видеть, просим, чтобы Бог убрал это из поля нашего зрения. Но Христос ясно молил Отца не о том, чтобы Он забрал нас из мира, но чтобы «сохранил от зла».

«Совершенная радость», сегодня мы читаем о ней, и это слово – уникальное откровение Иоанну Богослову. Он употребляет его четырежды: здесь, 15:11, 16:24, 1Ин1:4. Значит оно очень важно ему. Что же это такое совершенная радость? Один священник, когда его спросили об этом, рассказал следующий случай. Как-то он возвращался вечером домой, и на него напали молодые люди, избили, отняли деньги и раздавили очки. Без денег и очков добраться домой он мог только чудом. И вот он вспоминает, что когда его били, он почувствовал совершенную радость. Этот рассказ во многих может вызвать непонимание и неприятие. Только это ни в коем случае не радость от сознания как я велик, что сподобился мучения. Многие поймут это так. Нет! Ни в коем случае, здесь нечто совсем иное. Совсем иная радость. С опаской, понимая всю неполноту слов, скажем — радость предавать себя в Божии руки. Можно услышать, что «радость совершенная» это своего рода духовный восторг от близости Божьей. Нечто подобное тому, что описано в замечательном стихе К.Р: Бывают светлые мгновенья:
Земля так несравненно хороша.
И неземного восхищенья полна душа.
Творцу миров благоуханье
Несет цветок, и птица песнь дарит:
Создателя Его созданье благодарит.
О, если б воедино слиться
С цветком и птицею, и всей землей
И с ними, как они, молиться одной мольбой;
Без слов, без думы, без прошенья
В восторге трепетном душой гореть
И в жизнерадостном забвенье благоговеть.
Это ли «совершенная радость»? Думается, все же нет. Ибо это состояние переживал почти каждый, оно легко достижимо в соответствующих условиях, а всякое совершенство напротив недоступно, к нему можно только тянутся всей душой. Именно поэтому, кажется нам, глубоко истинно свидетельство того священника, рассказ которого мы привели в начале.

Сейчас в большей части цивилизованного мира только и разговоров, что о единстве. Называют это единство по-разному: кто-то просто и без обиняков говорит, что "вместе мы сила", кто-то борется за или против глобализации, кто-то молится о единстве Церкви, кто-то размышляет над глубинным стремлением человека к жизни с другими и "сопричастности". Некоторые только размышляют, а кто-то даже пытается что-то построить - создает организации, союзы и советы. В общем, тема актуальная. Только если попробовать всех людей, этим делом занятых, собрать вместе и предложить им договориться о том, каким должна быть эта искомая общность, то начнется такое! И все потому, что несмотря на общее стремление, каждый все равно тянет одеяло на себя. Каждый видит единство по-своему и места распределяет согласно собственным представлениям. И возможно, что никогда люди договориться о форме не смогут. Потому что настоящее единство - это то, о чем просит для нас у Отца Иисус. Такое единство, которое по-человечески достичь невозможно - единство Троицы. Настолько близко, как близки и едины лица Троицы, мы даже подпустить к себе не в состоянии, не говоря уже о том, чтобы постоянно находиться в такой "сопричастности" - когда мы и разные, и одно. Однако именно этого от нас ждет Бог. И именно Он может сделать это реальностью. Только этого надо действительно хотеть.

«На каждой службе мы молимся «о соединении всех» в Церкви Бога Живого. О каком это единстве мы молимся, и почему нужно именно молиться о нем? Мы молимся, потому что единство, которое разрушил человек, восстановить может только Бог: критерии его слишком высоки, мерки его не человеческие, а Божии. Такое единство – тайна по природе, чудо по существу. Христианское единство нельзя определить в категориях содружества, сообщества. Это не «совместность», это «единство»: «Да будут они едины, как и Мы – едино», – обращался Господь в Своей последней молитве к Отцу. Это славный и трепетный призыв и образец, потому что в нем заложено державное повеление для всего рода человеческого: достигнуть подобия Святой Троице, быть Ее образом и Ее откровением; а это и обещание, но также и ответственность. И мы легко забываем и то, и другое. Опыт этого славного и страшно-трепетного единства и есть само бытие, существо Церкви, ее природа: Церковь есть само это единство; Церковь есть едина и нераздельна, хотя христианский мир разбит на части нашими грехами. Просите мира Иерусалиму, граду слитому в одно... (см. Пс 121).
(Антоний митрополит Сурожский «… и о соединении всех Господу помолимся»)

Неудивительно, что последней молитвой Иисуса перед Его страданиями стала молитва о Церкви. Интересно другое: какой видит Церковь её Основатель. Молитва Иисуса о единстве как раз и позволяет нам понять, что подразумевает под Церковью Спаситель. Конечно, упоминая в Своей молитве о единстве Своих учеников, Иисус имеет в виду и отсутствие между ними разделений тоже. Впрочем, в первые века христианской истории никому, наверное, и в голову не могло прийти, что Церковь может распасться на несколько конкурирующих между собой общин (а вернее, на несколько конкурирующих между собой структур), и конкуренция дойдёт до взаимных проклятий и анафематствований. Но дело, разумеется, не только в отсутствии разделений. Дело ещё и в том сущностном, духовном единстве, которое связывает как Самого Иисуса с Его Отцом, так и учеников и последователей Иисуса с Ним Самим. Это единство и есть Церковь: весь смысл земного служения Спасителя заключался в том, чтобы к моменту его завершения в мире появилась бы община Его последователей, которая была бы готова жить одной с Ним жизнью, жизнью того Царства, которое Он принёс в мир. А приобщиться к жизни Царства можно было, только не утратив связи с Иисусом и с Его небесным Отцом. О таком единстве и просит Иисус Отца. При этом Он, разумеется, понимает, что община будет расти, а потому просит Отца не только о самих апостолах, но и о тех, кто присоединится к Церкви позже, вследствие их свидетельства. Церковь должна была стать, в известном смысле, продолжением в мире Самого Иисуса, носителем того самого Царства, которое Он Сам являл миру на всём протяжении Своего земного служения. Павел позже именно в этом смысле назовёт Церковь «телом Христовым». Так молитва Иисуса о единстве напоминает нам о смысле существования Церкви: быть носителем в мире Царства во всей его полноте, являя его миру так же, как являл его Сам Иисус во время Своего земного служения.

Собирая людей вместе, созидая из них Церковь, Господь не просто противостоит человеческой разобщенности, происходящей от греха. Дело не только в том, что мы все, как Каин, не в состоянии быть вместе. Мы разные, и причина этому — воля Творца, а не наш грех. И преодоление разобщенности не имеет ничего общего с преодолением индивидуальности каждого человека. Сегодня мы читаем в отрывке из Последней беседы Христа с учениками, что, говоря словами апостола Павла, «Бог предусмотрел о нас нечто лучшее». Он дает нам участвовать в тайне единства Троицы, в том единстве, которое не поглощает и не нивелирует личности. В том единстве, где жизнь, отданная другому, не исчезает, но прирастает. В том единстве, которым едины Отец и Сын.

Это единство невозможное для этого мира, поэтому Христос говорит «да будут в Нас едино». И за этими словами стоит не менее поразительная вещь: Он хочет, чтобы мы были в Них — в Отце и Сыне. После Вознесения в Троице, как мы видим Ее на рублевской иконе, Один из Трех — Богочеловек, значит, в том числе и человек! И в Иисусе Христе, в Его Плоти и Крови, для каждого из нас находится место не просто рядом с престолом Божиим, но в Них Самих! Вот, оказывается, что имеют в виду восточные отцы Церкви, когда говорят о том, что спасение заключается в обожении человека.

В Страстную пятницу, в Страстную пятницу, которая не далека от нас, а близка как никогда, пусть нас и не было тогда на свете, владыка Антоний митрополит Сурожский говорил с амвона такие слова. «<...> Мать стояла у Креста; Ее Сын, преданный, поруганный, изверженный, избитый, истерзанный, измученный, умирал на Кресте. И Она с Ним со-умирала... Многие, верно, глядели на Христа, многие, верно, постыдились и испугались и не посмотрели в лицо Матери. И вот к Ней мы обращаемся, говоря: Мать, я повинен – пусть среди других – в смерти Твоего Сына; я повинен – Ты заступись. Ты спаси Твоей молитвой, Твоей защитой, потому что если Ты простишь – никто нас не осудит и не погубит... Но если Ты не простишь, то Твое слово будет сильнее всякого слова в нашу защиту... <...>Вот, встанем перед судом нашей совести, пробужденной Ее горем, и принесем покаянное, сокрушенное сердце, принесем Христу молитву о том, чтобы Он дал нам силу очнуться, опомниться, ожить, стать людьми, сделать нашу жизнь глубокой, широкой, способной вместить любовь и присутствие Господне. И с этой любовью выйдем в жизнь, чтобы творить жизнь, творить и создавать мир, глубокий и просторный, который был бы, как одежда на присутствии Господнем, который сиял бы всем светом, всей радостью рая. Это наше призвание, это мы должны осуществить, преломив себя, отдав себя, умерев, если нужно – и нужно! – потому что любить – это значит умереть себе, это значит уже не ценить себя, а ценить другого, будь то Бога, будь то человека, жить для другого, отложив заботу о себе. Умрем, сколько можем, станем умирать изо всех сил для того, чтобы жить любовью и жить для Бога и для других.» Так близка нам эта пятница, когда владыка говорил эти слова, как все Страстные пятницы, что были и будут. «Я повинен». Меня тогда не было на свете, но я повинен. Нельзя воспринимать сегодняшний день как символическое воспоминание о когда-то бывших событиях. Нет. Ибо Тело и Кровь, которых мы причащаемся не символ, а Само Тело и Сама Кровь. Вот я, и я виноват здесь и сейчас. Пугает, когда люди заранее начинают поздравлять друг друга с Пасхой (это действительно бывает и бывает часто!). Сегодня я ничего не знаю о Пасхе, я знаю только одно – я виновата или я виноват, ибо Он умер, а я ничего не сделал, чтобы это предотвратить.

Говоря о Своих отношениях с учениками, Иисус постоянно подчёркивает то сущностное единение, которое связывает их с Ним. Более того: Он уподобляет Свои отношения со своими учениками Своим отношениям с Отцом. Для Иисуса это, как видно, те же самые отношения. Или другая сторона Его отношений со Своим небесным Отцом. Это как бы две составляющих одного и того же духовного процесса, который и составляет духовную основу Царства. И именно остающиеся в мире ученики Иисуса оказываются границей Царства в падшем мире. Это в них прославляется Иисус как Царь Своего Царства. Но прославление возможно лишь постольку, поскольку они «не от мира».

Поскольку полностью принадлежат своему Учителю и Его небесному Отцу. Не в смысле единства взглядов, а в смысле единства жизни. Той самой жизни Царства, которую Иисус несёт в Себе во всей полноте. И которую Он передал им всем, кроме одного — того, кто отверг её сам. Отверг, отвергнув Его. Но это уже свободный выбор человека. Перед теми же, кто выбрал Его, встала новая задача: сохранить полученное. Не уходя из падшего мира, а оставаясь в нём. Но не давая в своём сердце и в своей жизни места тому злу, в котором лежит падший мир. Иначе смысла в их жизни нет.

Если бы все они ушли, оставив этот мир, вместе с ними ушло бы и Царство. Дело Спасителя так и осталось бы незаконченным. Если же они дали бы в своей жизни место злу мира сего, Его дело просто провалилось бы: ведь Царство должно было войти и вошло в этот мир в чистоте и полноте, не смешиваясь с ним и с тем злом, в котором он лежит. Это не значит, конечно, что мир и Царство разделяет непреодолимая пропасть, но граница между ними безусловно есть. И преодолеть эту границу мир может, лишь качественно изменившись.

Став другим не в смысле своей природы, а в смысле освобождения от власти зла и греха. Конечно, в Царстве меняется и сама природа мира. Но эти перемены могут произойти лишь после очищения мира от зла. Потому-то и молится Иисус о Своих учениках Отцу, чтобы Он сохранил их от зла, а не взял из мира. Он молится о них как о тех, кто продолжит начатое Им. Продолжит, став людьми Царства, пребывающими в мире сем. Теми, через кого Царство продолжит своё вхождение в мир.

Молитва, которой молится Иисус за Своих учеников, подводит итог всему тому, что было сказано во время Тайной Вечери. Молитву эту называют обычно молитвой о единстве, с чем, без сомнения, можно согласиться. Но речь в ней идёт не только о единстве внешнем. Иисус снова просит Отца о том, чтобы Он сохранил то единение между Ним Самим и Его учениками, какое существует у Него с Отцом (ст. 21 – 23). Как видно, без такого единения невозможно никакое свидетельство, без него мир не поверит, что апостолы действительно посланы в мир Самим Спасителем. Между тем, именно свидетельство о Царстве и явление миру Царства оказывается главной задачей посланных. Обращаясь к Отцу, Иисус как бы передаёт порученную Ему Отцом миссию апостолам, а самих апостолов поручает Отцу. Он говорит: Я дал жизнь Царства, которую Ты передал мне, каждому, кто хотел её принять, Я исполнил всё, что Ты Мне поручил (ст. 1 – 5). Я открылся Сам и открыл Тебя и Твоё Царство тем, кого Ты мне послал, и они приняли всё (ст. 6 – 8). И теперь, говорит Иисус, Я ухожу, а они остаются, и Я прошу о них, о тех, которые принадлежат Тебе (ст. 9 – 11). Такая просьба была вполне естественной: ведь именно апостолы становились теперь свидетелями того Царства, о котором прежде говорил миру Иисус, а апостольская община должна была стать ядром Церкви. Прежде Иисус Сам хранил Своих учеников во враждебном им мире, теперь же, уходя к Отцу, Он просит о том, чтобы Отец помог апостолам сохранить ту радость Царства, которую они познали во время земного служения Спасителя (ст. 12 – 13). Речь не идёт о том, чтобы увести апостолов из мира куда-то в иную, особую реальность, ведь Царство должно было быть явлено здесь, а не где-то на другой планете или в ином измерении (ст. 14 – 16). Но для того, чтобы явить его, апостольская община должна была быть освящена, вместив полноту живого откровения Божия, воплощением которого стал Сам Спаситель (ст. 17). Только тогда смогут апостолы стать свидетелями Царства, а их община — ядром Церкви, смыслом существования которой и становится хранение Царства в нашем, ещё не до конца преображённом, мире и свидетельство о нём. И ядро это будет расти, Церковь будет расширяться, включая в себя каждого ищущего Царства и вечной жизни (ст. 18 – 21).

Господь Иисус несколько раз говорит в Иоанновом Евангелии о том, что Он пришел, чтобы люди, слышащие Его весть, Его ученики уверовали и имели жизнь, которую Он принес от Отца. Поэтому в Своей последней перед арестом молитве Он просит об учениках и их последователях, а не о мире, не о тех, кто Его не принял. Но в то же время, Он просит и о мире — в косвенной форме — чтобы мир поверил в Него, видя единство учеников. Тем самым, Он ожидает от тех, кто поверил в Него, продолжения Его работы — способствовать спасению и оживотворению всего мира, не заменяя Христа, а являя Его присутствие в своем единстве, свидетельствующем о том, что они уже живут божественной жизнью, подражая неподражаемому единству Отца и Сына.

Молитва Иисуса, Его обращение к Отцу, как и всё Его земное служение, тоже становится свидетельством Царства. Прежде всего, конечно, это относится к Его словам о прославлении Им Отца и о Его прославлении Отцом. Если вспомнить, что на библейском языке слава обозначает богоявление или присутствие Божие, они исчерпывающе описывают смысл земного служения Спасителя, как он открыт Ему Самому. Как видно из слов Иисуса, главной задачей Его земного служения было прославление Отца, явление миру того Царства, которое целиком принадлежит Ему и которое Он открывает миру через Своего Сына. А для того, чтобы оно оказалось открыто миру до конца и в полноте, оно должно было стать органичной частью этого мира, а значит, органичной его частью должен был стать и Тот, через Кого оно открывалось. Потому-то Мессия, неся в Себе всю полноту Царства, непременно должен был вместе с тем родиться в мире, как рождается в нём всякий человек, и прожить такую же человеческую жизнь, какую проживает в нём всякий человек. Его человеческая природа во время земного служения не должна была даже открываться миру в её преображённом качестве: ведь тогда она оказалась бы уже отчасти чуждой ещё не преображённому миру. Единственное, чего в ней не могло быть, это греха: ведь грех несовместим с Царством. Теперь же уже был близок момент завершения земного пути, а вместе с тем приближалось и время прославления Отцом Сына. Наступал момент, когда то Царство, которое Сын принёс в мир, должно было начать раскрываться в нём, и первым шагом на этом пути становилось торжество Царства в Сыне через преодоление Им смерти, которой в Царстве нет места так же, как нет в нём места греху. А главной заботой Сына оказываются те, кого Он оставляет в мире, как жителей Своего Царства. Ведь им предстояло стать, по сути, не просто продолжателями Его дела, но в некотором смысле продолжением в мире Его Самого. С тем, чтобы завершение Его земного служения не стало завершением истории Царства, входящего в мир. А для этого необходимо было единство — единство Отца с Сыном и единство учеников и последователей Спасителя с Ним Самим. То единство, которое и составляет основу Царства в нашем преображающемся, но ещё не до конца преображённом мире.

Сегодня мы читаем отрывок из молитвы Господа Иисуса Христа, которую Он вознес во время последней беседы с учениками. На словах этой молитвы во многом обосновывали отцы Первого Вселенского Собора свою и нашу веру в единосущность Отца и Сына. Господь говорит о славе Своей, которую Он имел прежде бытия мира, то есть от вечности. Значит, доказывали отцы Собора, ариане напрасно думают о том, что Сын ниже Отца, что Он — тварь. Господь говорит о полноте власти Своей, обращаясь к Отцу со словами «все Мое Твое, и Твое Мое», и это тоже аргумент для нашей веры в равенство, равночестность Отца и Сына.

Казалось бы, по прошествии 17 веков спор, потрясший тогда Церковь, стал достоянием истории. Но в сформулированном ими истинном вероучении, в победе Никейского богословия мы видим исполнение обетования Христа о том, что врата ада не одолеют Церковь. Кроме того, в наше время среди разнообразных околохристианских сект попадаются и арианствующие, так что деяния отцов Первого Собора отнюдь не утратили актуальности.

В самом же евангельском отрывке самыми главными для нас, пожалуй, могут быть слова Христа о том, что такое вечная жизнь. В силу исторических обстоятельств мы сроднились с представлением о вечной жизни, идущем от эллинской мифологии. В европейской культуре мы представляем рай как место, где души умерших вкушают блаженство среди цветов и невинных наслаждений. И этакие купидончики летают... Этот санаторий олимпийских богов — приятная картинка на время отпуска, но вечно там торчать бесконечно скучно.

Библии, и Новому завету в том числе, эта картинка совершенно чужда. Суть того, что такое вечная жизнь, Господь Иисус Христос формулирует так: «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа». Знать Бога — вот главное условие жизни. Знать Христа — вот, что преображает любое, самое жалкое прозябание, созидая из него рай. Именно поэтому полуголодные, замерзающие в лесах Северной Руси, или изнывающие от жары в пустынях Египта отшельники пребывают в раю, живут вечной жизнью. Именно поэтому вечная жизнь доступна каждому, кто знает Бога и творит волю Его. Принципиально важно, что та вечная жизнь, о которой говорит Христос, открыта для нас именно сейчас, а не когда-то потом, после смерти.

Готовясь покинуть этот мир, Иисус молится о тех, кто остаётся. Оно и понятно: ведь христианство неотделимо от личности Самого Христа. Христианство — не новая религия, не новая теология, не новая мораль. Оно — новая жизнь. Вот об этой жизни и говорит Иисус. Именно её Он открыл тем, кто стали Его учениками. Христианство ведь и есть состояние ученика Христова. Христианами, то есть мессианистами, когда-то стали называться только некоторые из Его учеников в одном городе, и лишь позже это название усвоили себе все Его последователи. Однако христианство — совершенно особое ученичество.

Обычно учитель обучает учеников мастерству. Техникам. Практикам. Чему-то такому, что может по завершении обучения стать неотъемлемой принадлежностью ученика. Это относится ко всякому обучению: от обучения ремеслу у ремесленника до обучению духовным и аскетическим практикам у мастеров таких практик. Со Христом всё иначе. Иисус, молясь, говорит, что Он открыл Своим ученикам имя Отца.

Главное, однако, в другом: в той жизни, к которой Он их приобщил. Одно, впрочем, неотделимо от другого: ведь священное имя, имя Божье всегда у верующих яхвистов связывалось с богоявлением и с богообщением. Познать священное имя означало познать Бога в динамике своих с Ним отношений. Стать воплощённым именем означало стать Божьим человеком абсолютно, до конца, в той мере, в какой это допускает человеческая природа.

До конца и в полноте это и удалось в истории человечества одному Иисусу — Он ведь с самого начала был свободен от греха. Нам же, всему остальному человечеству, остаётся одно: приобщаться Его жизни, той жизни Царства, которую Он принёс в наш мир, отделившийся от Бога стеной нашего греха. Ученичество тут не в том, чтобы обучиться у Него каким-то навыкам, техникам или практикам, пусть даже духовным или аскетическим, а в том, чтобы научиться новой жизни.

Обрести новое качество жизни собственной — ведь новая жизнь становится для нас реальной лишь тогда, когда становится нашей. Научиться пребывать в новообретённой жизни, сохранять её — сохранять как состояние, потому, что стать нашим свойством, пусть и приобретённым, эта новая жизнь не сможет, по крайней мере, на земном этапе нашего пути. Вот тогда, если у нас получится решить описанную задачу-минимум, мы сможем назвать себя настоящими учениками нашего Учителя. Учениками, для которых Царство и его жизнь — не просто слова.

Готовясь покинуть этот мир, Иисус молится о тех, кто остаётся. Оно и понятно: ведь христианство неотделимо от личности Самого Христа. Христианство — не новая религия, не новая теология, не новая мораль. Оно — новая жизнь. Вот об этой жизни и говорит Иисус. Именно её Он открыл тем, кто стали Его учениками. Христианство ведь и есть состояние ученика Христова. Христианами, то есть мессианистами, когда-то стали называться только некоторые из Его учеников в одном городе, и лишь позже это название усвоили себе все Его последователи. Однако христианство — совершенно особое ученичество.

Обычно учитель обучает учеников мастерству. Техникам. Практикам. Чему-то такому, что может по завершении обучения стать неотъемлемой принадлежностью ученика. Это относится ко всякому обучению: от обучения ремеслу у ремесленника до обучению духовным и аскетическим практикам у мастеров таких практик. Со Христом всё иначе. Иисус, молясь, говорит, что Он открыл Своим ученикам имя Отца.

Главное, однако, в другом: в той жизни, к которой Он их приобщил. Одно, впрочем, неотделимо от другого: ведь священное имя, имя Божье всегда у верующих яхвистов связывалось с богоявлением и с богообщением. Познать священное имя означало познать Бога в динамике своих с Ним отношений. Стать воплощённым именем означало стать Божьим человеком абсолютно, до конца, в той мере, в какой это допускает человеческая природа.

До конца и в полноте это и удалось в истории человечества одному Иисусу — Он ведь с самого начала был свободен от греха. Нам же, всему остальному человечеству, остаётся одно: приобщаться Его жизни, той жизни Царства, которую Он принёс в наш мир, отделившийся от Бога стеной нашего греха. Ученичество тут не в том, чтобы обучиться у Него каким-то навыкам, техникам или практикам, пусть даже духовным или аскетическим, а в том, чтобы научиться новой жизни.

Обрести новое качество жизни собственной — ведь новая жизнь становится для нас реальной лишь тогда, когда становится нашей. Научиться пребывать в новообретённой жизни, сохранять её — сохранять как состояние, потому, что стать нашим свойством, пусть и приобретённым, эта новая жизнь не сможет, по крайней мере, на земном этапе нашего пути. Вот тогда, если у нас получится решить описанную задачу-минимум, мы сможем назвать себя настоящими учениками нашего Учителя. Учениками, для которых Царство и его жизнь — не просто слова.