Мысли вслух на 1 Кор 10:23-33

Практические советы апостола касательно идоложертвенного достаточно просты. Если никто тебе не указывает на тот факт, что предлагаемая тебе пища посвящена какому-нибудь языческому богу или духу, ешь спокойно: не стоит быть сверхбдительным и просчитывать все возможные шансы на осквернение идоложертвенным.

Оно и понятно: ведь Павел прекрасно понимает, что в сущности все боги и духи язычников для христианина — ничто, потому, что, даже будучи вполне реальными тварными (иногда падшими) духами, они не могут противостоять силе Царства и его дыханию. Христианам нечего бояться какого бы то ни было вреда от этих духовных существ самих по себе. Проблема не в них, а в людях и в свидетельстве.

Можно всё, можно даже есть идоложертвенное, но не будет ли такое поведение антисвидетельством? В некоторых случаях очевидно будет. Например, когда приходишь в дом к язычнику (а по сути, в те времена, просто к светскому человеку), и он предлагает тебе еду, упоминая притом, что предлагаемое посвящено кому-то из языческих богов. Разделяя такую трапезу, невольно разделяешь и отношение сотрапезника к его богу, и тут уже налицо фактическая измена Христу, притом на глазах у того, кто, может быть, хотел бы видеть в тебе пример верности Ему, а не безразличия.

Во всяком случае, свидетельством такое безразличие уж точно не станет. Иное дело, если хозяин просто предлагает разделить с ним трапезу, не говоря ничего ни о каких богах. В таком случае, конечно, можно было бы начать допрос хозяина с пристрастием на предмет того, не является ли как-нибудь случайно предложенная им пища идоложертвенной. Может быть, сам он и не знает ничего такого, но если подумать и вспомнить… словом, трапеза в таком случае скорее всего закончится, не начавшись.

А хозяин дома, обычный светский человек, убедится в том, что христиане — это какие-то «сдвинутые» на религиозных запретах люди, с которыми невозможно сидеть за одним столом: они замучают всех своим тщательным исследованием всего, что на столе, на предмет религиозной чистоты. Вряд ли такое «свидетельство» можно считать христианским. Вот из этого и исходит Павел: если своя совесть не осуждает, значит, надо думать о том, насколько твоё поведение может послужить свидетельству о Христе и о Царстве, и действовать соответственно.

«Едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию». Забавно получается. Неужели Бога можно прославить обедом или ужином? Но вернувшись на шаг назад и вспомнив предыдущий стих, не вошедший в сегодняшнее чтение — «Если я с благодарением принимаю пищу, то для чего порицать меня за то, за что я благодарю?» — можно объяснить многое. Всё дело именно в нашем отношении к любому событию нашей жизни. Если принимать всё как подарок от Бога, то действительно даже яичница может оказаться даром Божиим (а если вы умирали от голода?). И Павел предлагает именно это — благодарность.

Продолжая разговор об идоложертвенной пище, Павел ставит во главу угла не пищу как таковую и не тех языческих богов, которым она могла быть посвящена, а отношения с ближним и свидетельство. Главной задачей христианина с точки зрения Павла было оставаться жителем Царства, иначе о христианстве говорить не приходится. И апостол прекрасно понимает, что в центре жизни христианина должны быть отношения с Богом и со Христом. Всё, что может хоть как-то повредить этим отношениям, необходимо исключить. Для жителя Царства нет запретов, но не всё идёт ему на пользу именно как жителю Царства (ст. 23 – 24). В самом деле, в нашем, ещё не до конца преображённом мире вполне может найтись нечто такое, что может помешать христианину оставаться христианином.

Конечно, посвящение чего бы то ни было любому из языческих богов само по себе для живущего в Царстве не значит ничего, ему не стоит беспокоиться ни о провизии, купленной на рынке, ни о пище, находящейся на столе в языческом доме (ст. 25 – 27). И если язычник угощает христианина, просто и от души предлагая ему то, что имеет, христианин может со спокойной душой и с чистой совестью такое угощение принять, поблагодарив за него Бога и радушного хозяина. Царства христианин в этом случае не потеряет, ведь его отношения с ближним, с которым он сидит за одним столом, при этом не пострадают, а значит, не пострадают и его отношения с Богом (ст. 30 – 31).

Но у каждого христианина есть и другая задача, не менее важная, чем задача оставаться жителем Царства: свидетельствовать о Христе и о Царстве, в котором он живёт. И если, к примеру, язычник предлагает христианину пищу, подчёркивая, что она посвящена кому-то из языческих богов, христианину, несмотря на всё радушие хозяина, придётся от такой пищи отказаться: ведь принять её означает не просто оказать любезность угощающему, но и разделить с ним его верность чужому для христианина богу (ст. 28 – 29). Это будет уже не проявлением любви, а антисвидетельством: ведь тем самым христианин ясно покажет всем окружающим, что Христос и Царство для него не главное. Не стоит поддерживать религиозного человека тогда, когда он ставит религию выше Царства, так же, как не стоит поддерживать язычника в его язычестве (ст. 32), ведь ни то, ни другое не приближает человека к Царству. А главной задачей каждого христианина как свидетеля Христова оказывается именно задача указания пути к спасению каждому, кто хочет спастись (ст. 33).

Для Павла христианство — не религия, а жизнь со Христом в Его Царстве. Эта жизнь не ограничена никакими запретами, никакими правилами, никакими ритуальными ограничениями. Есть лишь одно простое правило: в жизни не должно быть ничего такого, что ей вредит. Ничего такого, что мешает дыханию Царства свободно дышать в сердце и в душе. «Всё можно, но не всё полезно. Всё можно, но не всё служит к созиданию». Речь идёт о созидании, о выстраивании самой жизни, какой она должна быть в Царстве. Всё, что этому выстраиванию мешает, должно быть исключено — таково единственное правило христианина.

Исходя из него и определяется апостол с идоложертвенным. Дело в том, что в Римской империи все рынки были (по крайней мере, формально) посвящены богу-покровителю торговли, как правило, местному, соответственно тому, где находился рынок. Поэтому, если подходить к делу сугубо формально, получалось, что всё купленное на любом рынке автоматически оказывалось идоложертвенным, посвящённым тому богу, который считался покровителем рынка, где были сделаны покупки.

Да и во многих других случаях при чисто формальном подходе можно было найти много идоложертвенного — практически на любом столе. Вот поэтому Павел и советует на обращать на эти формальности особого внимания. Какое, в самом деле, имеет значение, кто, кому и когда посвящал купленную еду, если тот, кто её ест, ничего об этом не знает и даже ни о чём таком не думает? Ведь сами по себе языческие ритуалы для христианина не значат ровным счётом ничего. Иное дело, если кто-нибудь прямо скажет ему: эта пища посвящена такому-то или такому-то богу, съешь её во славу того, кому она посвящена.

Тут уже приходится говорить об измене Христу: ведь человек, который есть такую пищу, тем самым солидаризируется с язычником именно как с язычником, как с поклонником одного из языческих богов. Да и просто, если для кого-то за столом языческие боги что-то значат, съесть нечто им посвящённое означает свидетельствовать против Христа, свидетельствовать своё к Нему безразличие. Тут уже надо остановиться: ведь такая трапеза вполне может если не разрушить полностью отношения человека со Христом, то, по крайней мере, им навредить — а значит, лучше от этой трапезы отказаться. Уже не по формальным причинам, а ради Христа.

Как видно, уже в первохристианскую эпоху в Церкви были люди, уверенные, что христианам «всё можно». И апостол, полемизируя с этим широко распространённым взглядом на духовную жизнь, откликается: «всё можно» — да; но не всё полезно. «Всё можно» — конечно; но не всё служит созиданию. Соответствующее греческое слово означает буквально созидание или постройку дома, и предполагается, что речь идёт не об одних стенах. «Всё можно» звучит, как лозунг полного освобождения от всего, что связывает и ограничивает человека в непреображённом мире. Похоже, выдвинувшие его люди поняли и запомнили лишь одно: Царство Бога — Царство свободы. О том, чем эта свобода наполняется, они, вероятно, не особенно задумывались.

Возможно, ситуация усугублялась своеобразными «харизматическими» взглядами некоторых новообращённых, которые, впервые пережив реальность Царства и почувствовав, что такое благодать, решили, что от греха они теперь свободны и могут делать всё, что угодно, без всякого духовного вреда для себя: ведь, как они, вероятно, были убеждены, непреображённый мир со всем его злом больше над ними власти не имеет. Павел же напоминает им, что всё не так радужно, как может показаться в первые дни после обращения или в моменты духовного подъёма. Впереди долгий путь, путь внутреннего, духовного созидания, того выстраивания внутренней и внешней жизни, который предполагало понятие внутренней Торы.

И на этом пути борьба с грехом неизбежна: ведь путь в Царство ещё не закончен, он только начинается. И само созидание Царства (то самое созидание, о котором апостол говорит, что для него полезно не всё) тоже тогда ещё только начиналось: ведь речь идёт, в сущности, о первых двух поколениях христиан. А ведь путь каждого отдельного христианина завершается окончательно лишь в день полного преображения мира, в день возвращения Спасителя и торжества Царства. И апостол не устаёт напоминать о том, что христианство не «благодатная» расслабленность, а напряжённая духовная работа и созидание Царства, без которого христианская жизнь теряет всякий смысл.