Мысли вслух на 2 Кор 7:1-16

В сегодняшнем чтении апостол Павел подчеркивает, что святость — это норма жизни, к которой призваны все христиане. Логика его слов основывается на том, что он написал в предыдущих строчках, в конце 6 главы (впрочем, оригинал послания, как и все рукописи первых веков, не был подразделен на главы, так что мысль и не прерывалась). Итак, апостол поведал об обетовании Божьем усыновить учеников Христа. Далее, уже в сегодняшнем чтении, он продолжает: именно потому, что такое обетование дано нам, нам и стоит очистить себя от скверны плоти и духа. Не ради собственно состояния плоти или духа, но ради обетования, ради того, что Бог принимает нас. Слова «совершая святыню (άγιοσύνη, святость) в страхе Божьем» говорят как раз о благоговейном трепете перед незаслуженностью и безмерностью любви Всемогущего. Это важно, потому что нам свойственно поддаваться соблазну аскезы ради аскезы. Вовсе не это нужно. Как Сам Господь говорит: если мы любим Его, то соблюдем Его заповеди. Только в этом случае у нас найдутся для этого и желание, и силы, и возможности. Поэтому центральным в проповеди апостолов и является крестная любовь Христа, а не угрозы возмездия.

Павел обращается к коринфским братьям с просьбой от своего имени и от имени своих спутников: вместите нас. Тем самым он продолжает разговор о тесных и просторных сердцах, призывая тех, к кому пишет, расширить сердца.

Апостол говорит: если я и радуюсь, то не тому, что кого-то из вас огорчил, а тому, что наши отношения остаются незыблемыми: ведь они укоренены глубже тех эмоциональных реакций, которые вполне естественны, но не затрагивают подлинной духовной глубины — той самой, которую Павел, следуя традиционному словоупотреблению, называет сердцем. И он обращается в первую очередь к этой духовной глубине, к подлинному «я» человека, к человеку как таковому, а не к его внешним оболочкам или преходящим состояниям. И дело тут не только в желании быть понятым и принятым.

Дело в том, что подлинные отношения между людьми сами по себе являются критерием подлинности, подлинности духовной жизни и жизни вообще. Получая опыт настоящих духовных отношений, человек учится духовной жизни как таковой, научается отличать настоящее от наносного. Учится, говоря языком Павла, расширять своё сердце. Вот это и важно апостолу: он ведь хочет, чтобы его появление и его деятельность в Коринфе способствовали не доказательству его правоты — самоутверждение Павлу не нужно, — а духовному становлению его коринфских братьев.

Если бы они могли теперь сделать первый шаг, принять апостола таким, каким он к ним пришёл, чтобы форма, в какой Павел обращается к ним, не помешала бы им воспринять смысл того, что хочет им сказать апостол, они бы расширили свои сердца. Получили бы новый опыт подлинной духовной жизни. Стали бы ближе к Царству. А значит, сделали бы ещё один шаг на своём христианском пути. Шаг к спасению.

Подводя итог всему сказанному о Царстве, о свидетельстве и об отношениях между жителями Царства, Павел приходит к выводу: ему не стоит сожалеть о том, что он говорил прежде в адрес некоторых коринфских братьев (ст. 1 – 4). В самом деле, если, как стало известно апостолу, они совершенно искренне переживали за него тогда, когда у него возникли серьёзные проблемы в Македонии (ст. 5 – 7), значит, они поняли его правильно и не обижаются на вполне в данном случае справедливые упрёки. И Павел может быть поэтому спокоен в том отношении, что, если обиды нет, то, очевидно, налицо осознание проблемы и раскаяние в том грехе, на который указывал апостол коринфской церкви.

Конечно, такое указание никому не может быть в радость, но, в зависимости от реакции тех, кому указывают на грех, результат может быть различным, и Павел рад тому, что в данном случае реакция эта оказалась адекватной (ст. 8 – 9). И дело, вероятно, не только в том, что к его словам прислушались и последовали его совету, а в том, что, поступив так, коринфские братья засвидетельствовали тем самым своё доверие апостолу, доверие как в духовном, так и в чисто человеческом плане.

В самом деле, прислушаться к критике можно лишь в том случае, если, во-первых, доверяешь опыту и знаниям критикующего, предполагая, что на него в этом отношении можно положиться, и, во-вторых (что не менее важно), доверяешь ему самому как человеку, будучи уверен, что его советы и критика вызваны не корыстью и не желанием самоутверждения, а заботой о критикуемых. Отношения, складывающиеся между жителями Царства, разумеется, допускают критику, но они во всяком случае предполагают искренность, добросовестность и добрую волю критикующего. Потому и для Павла адекватная реакция коринфских братьев на его критику становится знаком того, что они приняли его слова как христиане от христианина. Так, как и положено жителям Царства.

Продолжая разговор о той печали, которую вызвали упрёки Павла в сердцах его коринфских братьев, апостол проводит различие между ней как чисто психологической реакцией («мирской печалью») и тем, что он называет «печалью ради Бога» (ст. 10). Любой упрёк или обличение, разумеется, не могут не вызвать ответной реакции у того, к кому они обращены. Психика человека в известном смысле не менее уязвима, чем его тело, и реакция души на упрёк и обличение по своей резкости и непроизвольности напоминает реакцию тела на неожиданно пронзившую его боль. Но первая реакция — не то, что осмысление и оценка.

Причины боли могут быть различными, и не всегда те, кто её причиняют, хотят нам зла: ведь и медицинские процедуры, нацеленные на то, чтобы нам помочь, нередко бывают болезненны. То же самое можно было бы сказать и о боли душевной: те, кто нам её причиняют, вовсе не обязательно хотят нам зла. Возмущение болью как таковой, разумеется, не грех, это скорее своего рода духовный инфантилизм, нежелание понять причину и научиться отличать её от следствия. Но если возмущение это обращается против тех, кто стал причиной боли, ситуация меняется.

Конечно, бывают случаи, когда боль причиняют злонамеренно, и тогда оно вполне оправданно. Но бывает и так, что её причиняют, имея в виду благо страдающего, которого иначе не достичь, или причиняют ненамеренно, и тогда неприятие и отторжение причиняющего боль может стать грехом против человека, который вовсе не виноват в страданиях того, кто эту боль испытывает. Правильное отношение к тому, кто оказался вольным или невольным источником боли, может дать лишь осмысление ситуации, а не первая непосредственная реакция. И если осмысление это будет адекватным, то справедливое обличение станет толчком, ведущим к раскаянию и новому обращению (ст. 11). В таком случае обличаемого печалит уже не душевная боль от выслушанного им обличения, а грех, которым оно было вызвано. Отношения же между обличаемым и обличителем в таком случае, естественно, не страдают, и Павел, понимая, что так оно и есть, радуется успеху своего обличения (ст. 12 – 16). И не только потому, что отношения его с коринфской церковью не испортились, но, прежде всего, потому, что лишь адекватная духовная оценка обличения позволяет обличаемому не потерять того Царства, свидетельством о котором стала вся жизнь апостола.

Павел различает печаль бесплодную, которая не ведёт ни к чему, кроме уныния, и печаль, приносящую хороший духовный плод. Это неудивительно: такова вообще духовная жизнь, и печаль лишь выявляет одну из наиболее общих её закономерностей, которую можно применить к любому духовному или эмоциональному состоянию. Суть дела сводится к вопросу о том, остаётся ли эмоция лишь эмоцией, или она побуждает человека к чему-то большему.

В самом деле: что такое эмоция сама по себе? Всего лишь определённый психический, а значит, природный в основе своей, процесс — ведь психика всего лишь природа, хоть и особенная, отличная от природы физической. Но человек — не только природа, и не природа определяет духовное качество человеческой жизни. Его определяет то глубинное, подлинное духовное «я» человека, которое в Библии называется сердцем.

Вот в этой глубине и рождается человек как дух, как личность. И проявляет он себя в первую очередь через волю. Волевые акты человека определяют его духовную жизнь. Иногда говорят, что человек есть то, что он ест — и это правильно постольку, поскольку речь идёт о физической природе человека. Другие говорят, что человек есть то, что он мыслит — и это тоже верно постольку, поскольку речь идёт о природе психической. Но в духовном смысле человек есть то, чего он желает и к чему стремится.

И тут воля играет решающую роль. Но воля всегда оказывается направленной к кому-то или на что-то, порой сливаясь с тем, на что она направлена. Например, с теми психическими состояниями, с которыми человек себя отождествляет, иногда до полной нераздельности и неразличимости. И если человек полностью отождествляет себя с собственной печалью, настолько, что уже не может отличить собственное духовное «я», себя настоящего от этой печали, никакой пользы такая печаль ему не принесёт.

Человек лишь будет переживать её снова и снова, погружаясь в собственные переживания, из которых сможет выйти только тогда, когда им на смену придёт что-то другое, что так же полностью захватит волю человека и заставит его переживать вместо печали что-нибудь ещё. Если же человек не отождествляет себя со своей печалью полностью, он оказывается в состоянии понять её причину и происхождение, посмотрев на собственное психическое состояние со стороны. И тогда становится возможным подлинное покаяние — не эмоциональное самобичевание, а осознание ситуации, собственного греха и путей выхода из того положения, в котором оказался.

Неудивительно, что апостол такую печаль считает плодотворной: она ведь позволяет сделать на духовном пути тот шаг, которого чистая эмоциональность сделать не позволит никогда. Эмоции могут лишь затянуть в духовно опасный водоворот, который может оказаться для человека разрушительным. Обо всём этом Павел и напоминает адресатам своего послания, которые, можно думать, были людьми достаточно эмоциональными, как большинство южан.

Важный для нас момент в этом отрывке — различие, которое проводит Павел между «печалью мирской» и «печалью для Бога». Что такое «мирская печаль» — нам хорошо понятно. Но чем отличается от неё печаль для Бога, есть ли между ними вообще что-то общее? Как сочетать это с призывом Павла «всегда радоваться» (откуда)? Как понять разницу между покаянием, которого хочет от человека Бог и самоедством, «уничижением паче гордости»? Павел предлагает один из возможных признаков — по плодам. К чему приводит в итоге печаль, находится ли из нее какой-то выход? Соответствует ли этот выход Евангелию?

Печаль — тяжелое расположение духа, сопряженное со страданием. Но главное — из чего она проистекает. Печаль из-за невозможности быть в общении с Богом, когда между нами и Богом стоит наш грех, — не переставая быть мучительным чувством — плодотворна, она рождает покаяние, восстанавливающее близость с Богом, становится спасительной. То, что ради Бога — Единственного источника жизни и добра, — всегда плодотворно, потому что только Бог может утолить и печаль ради Него, и восполнить всякую нашу ущербность.

Если же печалиться о мирском, т.е. хотеть того, что по определению конечно и не имеет жизни в самом себе, а подвержено тлению, то и получить в итоге можно только тление.

Слова Павла о той радости, которую вызывает у него возможность положиться на своих коринфских братьев, можно понимать двояко. С одной стороны, речь может идти о той обычной человеческой радости, которую испытывает человек, знающий, что у него есть надёжные помощники, сотрудники и единомышленники, в которых он не сомневается.

Будь Церковь просто ещё одной религиозной организацией, наверное, слова апостола нужно было бы понимать именно и только так. Но ведь Павел видит в Церкви не религиозную организацию, а то, что сам он называет «телом Христовым», и все отношения между христианами рассматривает всегда именно в таком контексте. А тут уже главное оказывается не столько в единомыслии, сколько в единодушии. В самом деле, о единомыслии можно говорить применительно к ситуации, когда сталкиваются разные точки зрения на те или иные вопросы, теоретические или практические, и в ходе долгих споров и дискуссий формируются группы сторонников или противников той или иной точки зрения.

Тут, разумеется, перемена кем-то из сторонников той или иной концепции своего взгляда на тот или иной из обсуждающихся вопросов означает потерю одной из групп кого-то из своих единомышленников. Иное дело единодушие: тут приходится говорить скорее о единстве духовной жизни, чем о единстве мнений. Более того: в этом случае даже достаточно жёсткие оценки тех или иных совершённых человеком поступков сами по себе не являются причиной разрыва отношений.

Единственной причиной такого разрыва является нежелание того, кто к нему стремится, впредь жить прежней жизнью. Собственно, только такое нежелание и может отрезать человека от тела Христова, отделить его от Церкви. А задачей апостола, как видно, было исправить ситуацию в коринфской общине, никоим образом её не разрушая. И он рад, что может положиться на своих коринфских братьев именно в смысле единодушия: ведь в таком случае он может быть уверен в том, что сможет решить свою духовную задачу. А Церковь в результате не потеряет ничего и никого.