Мысли вслух на 1 Тим 6:11-21

Завершая своё послание Тимофею, Павел напоминает своему ученику о главной задаче служителя Церкви, которая, впрочем, является главной и для всякого христианина вообще: задаче свидетельства о Царстве с тем, чтобы мир его увидел, и каждый ищущий новой жизни знал бы, где её искать (ст. 11 – 16). Возвращаясь же к теме богатства, апостол, дополняя сказанное прежде, отнюдь не закрывает перед богатыми дверь в Царство, как не закрывал её и Сам Спаситель, говоривший, что богатому войти в Царство трудно, но никогда не утверждавший, что это невозможно. Апостол же, как видно, разъясняет, в чём заключается трудность: чтобы обрести Царство, богатому необходимо перестать думать о своём богатстве, как о чём-то таком, на что он может опираться в своей жизни (ст. 17 – 19). И дело тут не только в том, что, умирая, самый богатый и влиятельный человек в мире сможет взять с собой богатства не больше, чем нищий, всю жизнь проживший подаянием. Это понимали и об этом говорили многие задолго до прихода в мир Спасителя.

Дело, прежде всего, в том, на чём сосредоточено духовное внимание богача, к чему устремлена его воля, или, выражаясь евангельскими словами, где находится его сокровище и его сердце. Богатство действительно даёт опору и власть в нашем преображающемся мире, однако даёт оно их именно постольку, поскольку мир ещё не преображён. И привычка полагаться на такую опору, равно как и пользоваться такой властью, может сыграть дурную шутку с обладателем богатства, когда дело дойдёт до духовной жизни в собственном смысле слова, до жизни в Царстве и тех отношений, которые её определяют. Соприкоснувшись с Царством, каждый обнаруживает свою неготовность и несостоятельность, но человеку, которому уже приходилось переживать нечто подобное, человеку, имеющему соответствующий опыт, легче пройти через сопровождающее обычно такое переживание неизбежное для падшей человеческой природы разочарование, а быть может, и обиду. Между тем, и разочарование, и обида, не будучи фатальными сами по себе, легко могут затянуться и стать, как минимум, серьёзным тормозом на духовном пути, а как максимум — вообще отвратить человека от Царства и от духовной жизни. И Павел предостерегает богатых от этой ошибки, ошибки, которая может стоить им Царства и вечной жизни.

Завершая свое письмо к Тимофею, свое завещание, апостол Павел призывает ученика «соблюсти заповедь». Он не уточняет, какую, потому что для него очевидно, что заповедь — одна. Ее можно выразить разными способами, можно говорить о любви друг к другу, о любви к Богу и к ближнему, о добром исповедании (подобном исповеданию Христа перед Пилатом)... Так или иначе, это — жить, жить настоящей христианской жизнью («не я, но Христос во мне»), жить в постоянном общении с Богом, жить силой Святого Духа. И такая жизнь простирается за пределы земной жизни, к явлению Господа Иисуса Христа, когда откроется вся полнота Царства Того, Кто есть «Царь царствующих и Господь господствующих», о чем говорил и сам Иисус.

Наставляя Тимофея, апостол Павел в сегодняшнем отрывке употребляет очень характерное выражение. Синодальный перевод, к сожалению, неточно передает его как «держись вечной жизни». Славянское же «емлися за вечную жизнь» ближе соответствует греческому оригиналу: «ухватись, держись за вечную жизнь, к которой ты призван». Апостол говорит о том, что вера, дарованная нам Господом Иисусом, может быть опорой, держась за которую только и можно выплыть из бездны ада и смерти. Важно, что этот отрывок мы читаем, завершая празднование Рождества Христова. В одном тексте, посвященном Сретению, преп. Косма Маюмский очень образно выражает эту мысль. Он вкладывает в уста Младенца Иисуса слова о старце Симеоне Богоприимце: «Не старец Меня держит, но Я держу его, ибо у Меня просит отпущения». Принимая Младенца Иисуса, мы удивительным образом обретаем в Нем не ношу, которую мы призваны нести, но опору, за которую нам следует держаться.

Апостол Павел наставляет своего ученика, называя его при этом «человеком Божиим». Но разве Божьему человеку нужны наставления? Нужны. Наша принадлежность Богу начинается с маленького семечка и растет. Питается этот рост благодатью, посылаемой от Бога, и именно так в нашу жизнь входят и умножаются правда, благочестие, вера, любовь, терпение, кротость. Но все это подобно тому, как происходит наша учеба в школе: знания нам подаются от учителей, но нам необходимо преуспевать, чтобы знания становились нашими. Вот Павел и говорит о преуспевании, о принятии, о нацеленности на благодатные дары, о сердечном труде (подвиге) веры, о постоянном осознании этой жизни здесь и сейчас как начала жизни вечной.

Главной задачей христианина Павел, как видно, считает хранение заповеди — в чистоте и без изъяна («неукоризненно»). Выражение «хранить заповедь» означало следовать Торе и хранить её. Именно хранить: ведь речь шла в первую очередь о внутренней Торе, которую надо было вырастить в своей душе, как выращивают дерево, предварительно укоренив её в собственном сердце.

Но если говорить о хранении заповеди именно в чистоте и без изъяна, то тут речь уже надо было вести не только о Торе внутренней, но и о человеке как о живой Торе. О том самом христианском идеале, который был связан с уподоблением Христу и который составлял смысл христианского духовного пути, как понимали его первые христиане. Об этом пути и напоминает апостол Тимофею. Для Тимофея сказанное было тем более актуально, что в Церкви он нёс, судя по всему, что мы узнаём о нём из обращённых к нему посланий, служение учителя-раввина.

При таком служении вопрос о внутренней Торе, о становлении человека во Христе как живой Торы выходил на первое место: ведь, помимо того, чтобы идти этим путём самому, учитель должен был помогать идти другим, тем, кому такая помощь могла понадобиться. А особенно часто она требовалась людям богатым и влиятельным. В самом деле: всякий духовный путь, а христианский в особенности, предполагает бедность, конечно, не как материальное положение, а как духовное состояние. Чтобы наполниться дыханием Божьим, дыханием Царства, человек должен перед Богом стать ничем, кем бы он ни был в мире и какое бы положение в нём ни занимал.

Чем богаче человек, чем выше его социальный статус, тем величественнее оказывается представляющаяся ему иллюзия того, что он и перед Богом тоже что-то значит. Потому-то и трудно богатому и высокопоставленному человеку войти в Царство, а не из-за богатства самого по себе. И Павел напоминает Тимофею о необходимости постоянно напоминать богатым о том, где их ждёт подлинное богатство, с тем, чтобы они не сбились с пути, ослеплённые миражами мирского богатства, славы и влияния.

Павел довольно решительно противопоставляет традицию (предание, то, что передано Тимофею и получено им, очевидно, от самого Павла) пустой болтовне и спорам относительно того знания, которое апостол называет «лжеимённым». Конечно, правильности имён древние философы уделяли немало внимания, этой проблемой интересовался уже Сократ, который, прежде, чем рассуждать о тех или иных категориях, всегда вначале задавался вопросом: а что означает соответствующее слово? И не окажется ли так, что, споря, мы будем говорить каждый о своём, не замечая этого? Но Павел, похоже, всё-таки говорит несколько о другом. Он, похоже, называет «лжеимённым» вообще всё, что не имеет прямого отношения к свидетельству. Синагога в те времена кипела богословскими спорами на самые разные темы, и в Церковь традиция споров и диспутов тоже проникала. А Павел, как видно, эту тенденцию отнюдь не поддерживает. И не потому, конечно, что он противник разномыслия и дискуссий. Дело в другом: такие дискуссии не должны разрушать Церковь как тело Христово. Обсуждать можно всё, что угодно, и спорить тоже можно обо всём, о чём угодно. Но лишь до тех пор, пока в этих спорах и обсуждениях не подвергается сомнению главное: Мессия и Царство. И дело тут не только в том, что если усомниться в основополагающих вещах, о Церкви можно будет забыть. Дело ещё и в том, что такие дискуссии легко превращают церковное собрание в дискуссионный клуб, каким оно быть не должно. Есть вещи, о которых можно и нужно говорить во время катехизации, но разговор о которых совершенно не уместен в церковном собрании. И не потому, что говорить о них нельзя, а потому, что человек, однозначно не ответивший на них Богу, себе и другим, просто не может и не должен участвовать в церковном собрании. И если в церковном собрании начинаются дискуссии на одну из таких тем, их лучше всего пресечь, а с задающим вопросы побеседовать отдельно уже вне рамок собрания. Если же в церкви находятся люди, которые в таких диспутах участвуют с удовольствием, это может быть признаком их собственных духовных колебаний. Возможно, кто-то из них принял решение войти в Церковь сгоряча, а у кого-то, возможно, просто налицо очередной духовный кризис, причин которого может быть много, включая и самое обычное духовное взросление. Но в любом случае такие дискуссии преодолению духовного кризиса отнюдь не способствуют: они позволяют лишь, так сказать, выпустить пар с тем, чтобы какое-то время спустя вновь начать разговор сначала. И апостол, конечно, прекрасно понимал, что духовные кризисы и духовные проблемы разрешаются по-другому. И предостерегал своего ученика от того, что легко могло бы превратить Церковь в дискуссионный клуб, участники которого, не будучи в состоянии разрешить ни одной проблемы, занимались бы лишь пустопорожней болтовнёй.

«Грехи одних видны всем уже сейчас, еще до наступления Суда, других — откроются позже. Так же и добрые дела: одни видны уже сейчас, а те, что нет, все равно не останутся незамеченными». Можно прочесть эти слова в переводе «Радостная весть», который представляется наиболее удачным в данном случае, и который наиболее точно и просто соответствует многим другим современным переводам (например, New American Standard или New Jerusalem). Но почему же и синодальный, и перевод Кассиана как-то затушевывают эту простую мысль: не только тайное зло станет явным, но и тайное добро не будет незамеченным?

В этом есть, конечно, определенный смысл, потому что вопрос не так прост. С одной стороны, мы должны признать, что и тайное добро станет явным, как прямо следует из слов Евангелия: «...ибо нет ничего скрытого, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы» (Мф 10:26). Здесь нет условий на праведность того, что будет открыто. Нам могут указать на подобные смыслы в контексте: речь ведь идет о злых делах. О злых, да, перед этими словами — о злых, но сразу за ними — об открытии добра. А контекст по определению включает и текст, идущий после.

С другой стороны, мы должны признать, что проблема все-таки есть. Но в чем же она? Что смутило авторов двух величайших переводов, синодального и кассиановского?

Проблема эта – проблема бескорыстности делания добра. Если мы делаем добро тайно только потому, что абсолютно уверены, что при Последнем Суде это откроется и даст нам пред кем-то возвыситься, мы пропащие люди. Мы специально утрируем, чтобы сгустить краски, конечно, часто все гораздо мягче, но по сути именно так. И дело в том, что тайное добро является высочайшей добродетелью для общества независимо от того, что человек думает… Пусть даже человек не думает возвыситься перед кем-то, а просто надеется, что это что-то даст ему в том мире, как-то воздастся.

Это одна из важнейших идей, отталкивающих мыслящих людей от христианства - а, точнее, от христиан, которые по виду просто святые, а по сути у них одна мысль – моё собственное спасение. Но это именно всего лишь идея, а христианство – это не сборник идей. Пусть можно найти слова в Евангелии, прямо об этом говорящие - мы можем просто не понимать их смысла. О «том мире» нам многого знать не дано. Мы все небезгрешны и никогда не знаем, какая чаша перетянет, когда будут взвешиваться наши грехи и добродетели. Есть те грехи, которые мы не помним, не думаем о них, которые мы сотнями в неделю совершаем, а именно они и могут оказаться тем песком, который перетянет чашу весов.

Владыка Антоний рассказывает притчу о двух женщинах, которые пришли каяться. Одна совершила большой и страшный грех, другая ничего особого не совершала. И вот, духовник им говорит: «Пойдите, найдите камни по вашим грехам: ты, - говорит о первой, - найди большой и тяжелый, а ты, - второй, - много маленьких, - и принесите их сюда». Они это сделали. И тогда он говорит: а теперь отнесите и положите их на место. Первой легко было это сделать; второй - невозможно.

Так сколько мешков с песком мы тащим за своей спиной? Мы не знаем и не думаем даже об этом. Поэтому, возможно, открытие наших добрых дел – это малюсенький шанс нам не погибнуть. Все эти мысли напрочь разбивают сомнения скептиков. Но на самом деле, это даже не аргумент. А аргумент — вот он: «Так да воссияет свет ваш пред людьми, чтобы увидели они ваши добрые дела и прославили Отца вашего, Который на небесах» (Мф 5:16)