Мысли вслух на Мк 14:1-31

Сегодняшнее чтение включает несколько эпизодов, связанных между собой одной темой — темой верности и предательства. Начинается оно рассказом о женщине, помазавшей Иисуса драгоценным ароматическим маслом («миром») (ст.1–11). Примечательно, что описанию самого события предшествует здесь упоминание о желании первосвященников и книжников убить Иисуса (ст.1–2), а сразу после него следует упоминание о предательстве Иуды (ст.10–11), так что рассказ о помазании Иисуса и рассказ о предательстве Иуды сливаются воедино, становясь одним рассказом. Предательство Иуды в рассказе евангелиста оказывается как-то связано с поступком женщины, возлившей миро на голову Иисуса. Казалось бы, никакой связи здесь быть не может, тем более, что мысль о предательстве, как это обычно и бывает, должна была зародиться в голове Иуды гораздо раньше окончательно принятого решения. Но вполне возможно, что именно в тот момент что-то в сложившейся ситуации послужило последним толчком, после которого он и решается осуществить давно задуманное. Подсказкой в данном случае может быть упоминание того недовольства, которое явно обнаружили некоторые из присутствовавших, считавшие такую трату драгоценного масла слишком расточительной (ст.4–5). Но Иисус сразу же всё расставляет по местам: вначале Он Сам, а уже потом — помощь нищим (ст.6–9). И тем самым указывает нам на один из важнейших законов духовной жизни: конкретные живые отношения с Богом и со Христом важнее всего, а всё остальное, даже столь важное, как дела милосердия, — всего лишь следствие этих отношений. Нищие будут в мире всегда, планы полностью избавить мир от нищеты— утопия, и благотворительность, очевидно, не имеет перед собой такой цели, она лишь средство для чего-то иного, способ выражения своей любви к ближнему, который нуждается в помощи. А если это глубоко личное отношение к тому, кому помогаешь, исчезает, благотворительность перестаёт быть делом любви и становится абстрактной идеей, которой, конечно, тоже можно служить, как и всякой идее, но которая в таком случае перестаёт быть милосердием в евангельском смысле. Евангельская любовь не идея и не эмоция, это отношение, и потому, в отличие от идей или эмоций, нередко довольно абстрактных, она всегда предельно конкретна. И потому на Тайной Вечере, где это отношение Иисуса к Своим ученикам выявляется во всей полноте, хлеб и вино становятся Его Телом и Его Кровью (ст.22–25). Ведь всякая священная трапеза у верующих евреев всегда была, прежде всего, выражением духовного единства и братской любви — того самого, что именно в евангельской любви достигает своей предельной полноты. И чем яснее выявлялось это единство и эта любовь, тем больше было в такой трапезе духа и меньше чистой, неодухотворённой природы. Но любовь обычного человека никогда сама по себе не достигает той полноты, которая в состоянии полностью преобразить природу и одухотворить её. Это доступно лишь Тому, Кто несёт в Себе всю полноту Божию и может любить до конца, так, что в Его отношении к тому, кого Он любит, непреображённой природе уже нет места. И тогда перед нами уже не хлеб и вино, как бывало раньше, а Тело и Кровь, совершенно реально соединяющие нас с Тем, Кто пришёл, чтобы дать нам Царство. Но как раз именно эта глубина отношений и может оказаться невыносимой для того, кто не готов довериться до конца. Невозможно идти за Иисусом только во имя идеи; без личных с Ним отношений, без той любви, которую Он дарит каждому, кто готов Ему поверить, такой поход может окончиться только духовным крахом. По-видимому, именно это и случилось с Иудой, который, вполне возможно, и готов был принять Иисуса как вождя и идейного вдохновителя, но, похоже, совершенно Его не любил. И это отсутствие любви привело Иуду к духовному краху, которое в его случае обернулось предательством Учителя. А толчком, очевидно, послужило именно то, что Иисус указал на Себя как на то главное, что есть у Его учеников. Ведь тут как раз и нужно было принять Самого Иисуса, не как вождя движения или носителя идеи, но именно Его Самого, как Личность, как Человека, Которого нужно было просто полюбить, полюбить по-человечески, как любят друзей. Полюбить — или предать. Выбор, перед которым в какой-то момент своей духовной жизни оказывается каждый, кто решился по какой-то причине пойти за Иисусом. Выбор, от которого зависит, быть ли нам в Царстве или во тьме.

Поступок женщины, умастившей голову Спасителя драгоценным ароматическим маслом, вызывает в глазах Его учеников скорее неодобрение, чем поддержку. Иисус между тем указывает ученикам на то, что женщина сделала хорошее и правильное дело, приготовив Его тело к погребению: Он ведь знал, что Его земной путь близится к завершению, чему никак не могли до конца поверить апостолы. Между тем против Него уже составляют заговор, а Иуда уже готов совершить своё предательство. Ученики ничего этого не знают, но дело не только в их незнании. Дело ещё и в том своеобразном религиозном утилитаризме, который может проявиться как законничество, или как морализм, или просто как своеобразная «религиозность добрых дел». Сам Иисус определяет ситуацию и логику поведения учеников одним простым замечанием: нищие — говорит Он им — будут у вас всегда, а Я нет.

В этих словах содержится простая, краткая и предельно ёмкая оценка религиозного утилитаризма как духовного явления. Чем был для апостолов Христос — тогда, в тот момент, который описывает евангелист? Учителем? Несомненно. Мессией? Конечно: в мессианстве Мессии никто из них не сомневался. И всё же ученики были гораздо больше озабочены вопросом того, что и как им делать, чем вопросом тех отношений, которые соединяли их с Учителем.

Что главное в христианстве? Правильный ответ: Сам Христос, и все мы сегодня этот ответ знаем, по крайней мере, теоретически. Апостолы ещё не могли его узнать теоретически — в их времена не было катехизисов, не было правильных ответов на правильные вопросы о христианской жизни. Между тем религиозное сознание само по себе настраивает человека на утилитарно-прикладной лад. Религия, если исключить из неё все, связанное с живым откровением, вообще штука достаточно прагматическая: она ведь ставит себе целью установление полезного для человека взаимодействия с высшими силами — ни больше, ни меньше.

Польза же предполагается вполне практическая — хорошие урожаи, множество детей, успех военный и торговый. Или — уровнем выше — хорошая мораль и хорошие законы, на основе которых можно построить хорошее общество, чтобы в нём хорошо жилось. Или, наконец, — уровнем ещё выше — удобный и практичный инструментарий для обеспечения хорошей жизни не только в этом мире, но и в мире ином, будь то религиозные обязанности или «добрые дела».

Вот и христианство в своей истории нередко вначале превращалось в религию, а потом становилось религией практических дел. Продать масло и раздать деньги нищим — это оттуда, из того самого религиозного утилитаризма. Иисус же призывает учеников отвлечься от «добрых дел» и посмотреть на Него — на Того, без Кого любые дела будут добрыми только в кавычках, и поставить на первое место отношения с Ним — то, что и должно стоять на первом месте.

В чтении сегодняшнего дня Христос останавливает тех, кто вслух и при Нем осуждает женщину за то, что она возлила масло Ему на голову. В Евангелии есть всего несколько примеров такого приношения дара Христу. Первыми были волхвы в день Его рождения. Христос говорит людям, осуждающим женщину: «что ее смущаете?». Бывает такое, когда в каком-то порыве души, в устремлении сердца мы совершаем личные и искренние поступки, за которые бываем осмеяны и осуждаемы. Эта женщина в какой-то молчаливой любви и открытости сердца возлила драгоценное масло. Принесла дар. «В целом мире сказано будет, в память ее». В тексте мы не находим ее слов. Но Христос говорит: «она сделала, что могла: предварила помазать Тело Мое к погребению». Эта женщина — один из тех немых свидетелей и делателей Христовых, таких же как те, кто дал осленка перед входом Господним в Иерусалим, комнату, где Он мог есть Пасху. И эта женщина стала свидетелем пути Христа. Пути жизни Христа, казни, погребения и Воскресения в славе и ко спасению мира.

Одно из уникальных и бесконечно ценных и дорогих нам свойств Евангелия от Марка заключается в том, что он подмечает жизненные, или даже можно сказать житейские детали, казалось бы, незначительные, но всегда оказывающиеся наполненными огромного смысла. Помните, как он единственный из синоптиков подмечает, что слепой Вартимей сбрасывает верхнюю одежду, прежде чем подойти к Иисусу. Здесь же, в нашем сегодняшнем чтении, он единственный подмечает, что женщина разбила сосуд. Простой, очень зрительный образ, но он исполнен глубочайшего смысла. Давайте на нем остановим сегодня молитвенный взгляд. Зачем она это сделала? Первый возможный ответ, чтобы больше в этот сосуд никогда ничего не было налито. Это замечательное толкование, встречающееся в современной экзегезе, наверное, в полной мере верно. Этим она совершила полноту момента. Но позволим себе еще одно толкование. Вспомним, что эта женщина грешница, как ее рисуют евангелисты. А что такое для нее это состояние греха? Вспомним псалмы. «От всех врагов моих я сделался поношением даже у соседей моих и страшилищем для знакомых моих; видящие меня на улице бегут от меня. Я забыт в сердцах, как мертвый; я — как сосуд разбитый, ибо слышу злоречие многих; отвсюду ужас, когда они сговариваются против меня, умышляют исторгнуть душу мою (Пс 30:12-14)». Цельность сосуда, из которого изливается миро на главу Иисуса, и разбитость его, как только он перестает служить Ему. Цельность у Бога, разбитость в руках греха. Да просто невозможность, ненужность вещи (и человека, «я — как сосуд разбитый»), если она не служит Христу.

Приближается праздник, и происходит разделение. Оно не только в том, что противники Христа, готовящие убийство, возможной реакцией народа на кровопролитие в праздник обеспокоены куда больше, нежели самой чудовищностью расправы. Разделение и в том, что размежевание, предсказанное Учителем, происходит среди Его учеников.

Вылив на Иисуса драгоценные благовония, женщина совершает поступок экстравагантный, непрактичный, не соответствующий понятиям о нормальном поведении. Реакция учеников соответствует «здравому смыслу»: почему бы не использовать такую ценность на нужды благотворительности? Иоанн свидетельствует о том, что так высказался Иуда, но Марк говорит о некоторых учениках. Значит, замешательство было групповым. Впрочем, разве иной была бы и реакция большинства из нас?

Зримое проявление любви с её безумствами смутило учеников и стало одним из тех камней, на которых один из них споткнулся. Но не всегда можно расчётливо обосновать веру, надежду и любовь, а между тем как часто те, кто ими руководствовался, совершали невозможное.

В повседневности, конечно, не требуется отвергать ни экономность, ни деловую трезвость — у них законное место в мире. Вот только не стоит забывать и о банкротстве расчётливого Иуды.

Неужели Иисус предлагает нам, зажав в кулаке рубль и поставив рядом Его — здорового, высокого, сильного — и вот этого нищего — грязного, больного, полураздетого — сделать выбор и отдать рубль Иисусу? Да нет, конечно, из всего, что Он говорит, вытекает совсем другое: когда есть выбор сделать что-то доброе этому конкретному, рядом стоящему Иисусу или какому-то вообще абстрактному нищему — то выбор должен быть сделан в пользу Иисуса. Когда же мы стоим лицом к лицу с конкретным нищим, который протягивает к нам свою руку, то никакого выбора вообще нет, потому что Сам Иисус сказал: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».

Церковная история знает немало споров о предназначении Церкви, о стоящих перед ней задачах, о роли её в обществе. Кстати, именно помощь нищим и обездоленным (то, что сегодня называют обычно социальным служением) считалась одной из важнейших форм церковной деятельности. Но Иисус, оценивая поступок женщины, помазавшей Его миром, указывает на нечто более важное, что есть у Церкви: на Себя Самого. Что же означают Его слова о том, что Его мы «имеем не всегда»? Конечно, речь идёт и о том, что ждало апостолов впереди, когда Ему Самому придётся пойти на крест. Но дело, наверное, не только в этом. Дело ещё и в том, что социальные проблемы, среди которых и нищета, существовали и будут существовать столько же, сколько существовало и будет существовать падшее человечество. А вот Царства в мире никогда не было и никогда не будет, оно приходит в мир извне, и приходит не само: его приносит с Собой посланный Богом Мессия. Поэтому и главной задачей Церкви во все времена было нести Царство в мир и свидетельствовать о нём. Все остальные формы церковной деятельности — лишь средство для решения этой главной задачи, ведь всё остальное, чем занимаются церковные общины, вполне можно было бы препоручить другим организациям, напрямую с Церковью не связанным. А вот свидетельствовать о Царстве и нести его в мир, кроме Церкви, не может никто. Потому и Иисус обращает внимание Своих учеников на то, что является основой и смыслом существования их общины — на Себя и на Царство, которое Он принёс в мир.

Говоря о нищих, которых Его ученики имели всегда, и о Себе, Которого они имели с собой не всегда, Иисус обращает внимание на ту систему приоритетов, которая свойственна нормальной христианской жизни. Главная проблема тут заключается в том, что христиане во все времена смотрели на христианство, во-первых, как на религию по преимуществу, и, во-вторых, как на религию практическую, религию «добрых дел».

Такому взгляду немало способствовало то, что Сам Иисус в центр ставит любовь — к Богу, к Нему Самому и друг к другу. На практике нередко о любви к Богу и ко Христу забывали, а любовь к ближнему понимали именно как религию «добрых дел». Конечно, о любви ко Христу тоже формально помнили, но она подразумевалась как-то само собой — ведь, в отличие от тех же нищих, Ему, кажется, никакой помощи не надо, тем более теперь, после воскресения, после вознесения, после того, как Он уже восседает одесную Отца, тогда, как ближние пребывают в состоянии куда менее выигрышном и нуждаются в той самой практической помощи.

Если же в христианской истории акцент делался на любовь ко Христу, она нередко выливалась во что-то слащаво-эмоциональное, а порой и прямо чувственное, так, что люди, наблюдавшие такую религиозность со стороны, резонно думали, что лучше было бы идти путём практического служения, путём религии «добрых дел», чем предаваться такой странной, а иногда и нездоровой религиозной экзальтации. Обычно это формулировалось в том смысле, что любовь ко Христу и к Богу подразумевается сама собой, а проявляется она в тех самых «добрых делах» на пользу ближнего. Иисус же между тем напоминает Своим ученикам, что христианство в первую очередь предполагает интенсивные отношения с Ним Самим, а уже потом всё остальное.

Любовь — не эмоция и не экзальтация, она — воля и духовное состояние, однако само собой такое духовное состояние не появляется и не поддерживается, его нужно взращивать, и тут необходима постоянная сосредоточенность на Христе и на отношениях с Ним, сосредоточенность волевая, а не интеллектуальная и не эмоционально-чувственная. Любовь как духовное состояние рождается из этих отношений и поддерживается этим волевым усилием, она, как и всякая любовь, предполагает целенаправленные духовные усилия и духовную работу двоих.

Все же и всякие добрые дела, чтобы быть добрыми без кавычек, должны быть производными от любви, связывающей ученика с Иисусом, они должны делаться и существовать в пространстве связывающих делающего их с Иисусом отношений. Нищие действительно найдутся всегда, а вот будут ли отношения — зависит от человека. Потому и обращает Иисус внимание учеников на Себя: ведь без Него «добрые дела» останутся добрыми в кавычках, как бы ни старались делающие их люди «ради Христа».

Слова Спасителя о собственном пути и о том, кто Его предаст — что лучше бы такому человеку вообще не родиться на свет — приводят Его учеников в смятение. Как бы ни были они, по собственным их словам, готовы умереть за своего Учителя, всё же ни один не усомнился в том, что может стать предателем — даже Пётр, который не раз выражал такую готовность вслух и с полной уверенностью. Похоже, опыт собственной несостоятельности, к тому времени уже накопленный всеми апостолами, кое-чему их научил.

Они не раз убеждались в том, что без Учителя не могут ничего, и теперь, перед лицом, как они думали, грядущего восстания и большой мессианской войны, ученики вдруг осознали реальную возможность оказаться без поддержки в самый опасный момент: ведь их Учитель, совершенно очевидно, собирается куда-то уйти, и с Собой Он их не зовёт, а значит, по крайней мере, некоторое время им придётся провести без Него. Кто знает, что может случиться за время Его отсутствия… Иисус же, очевидно, имеет в виду другое: Он говорит не о слабости, а об осознанном предательстве, о предательстве, совершённом Иудой. При этом Иисус прямо говорит: Его путь определён заранее, но это отнюдь не снимает ответственности с предателя. Тут перед нами антиномия падшего мира и того зла, в котором он лежит.

После грехопадения зло для падшего мира стало неизбежностью, а потому и путь Спасителя оказался предопределён, так же, как и Его смерть — предопределён, разумеется, не Отцом, Который зла не творит, а тем злом, в котором лежит мир. Войдя в мир до конца и совершенно реально, Спаситель неизбежно должен был столкнуться со злом, которое для Него стало реальностью в той мере, в какой Он соприкоснулся с миром, а значит, во всей полноте — ведь и наш падший мир стал для Него реальностью во всей полноте, хотя Он этой реальности и не создавал.

Однако даже в таком мире, лежащем во зле, человек всё же свободен в выборе. Одно дело слабость падшей природы, и совсем другое — осознанный выбор. Если человек осознанно выбирает зло, он несёт за свой выбор полную ответственность без скидок на обстоятельства — будь то мировое зло в целом или конкретная ситуация в частности. Вот об этом и напоминает Иисус ученикам, преломляя с ними хлеб во время Тайной Вечери.

Спаситель однажды говорил о том, как важно, чтобы душа, уподобленная выметенной горнице, будучи избавлена от нечистого духа, не оставалась незаполненной. И вот Христос приходит в приготовленную горницу, чтобы наполнить её Своим присутствием, чтобы в чистом месте накануне Своих страданий через Хлеб и Вино соединить с Собой учеников, соединить, зная их сердца, предвидя смятение предстоящей ночи...

Когда ученики услышали, что один из них совершит предательство, они стали спрашивать друг у друга: кто? не я ли? Тревожная совесть заставила каждого всмотреться в себя, и никто не упрекнул Учителя ни в предвзятости, ни в несправедливости Его обвинений.

Даже будучи брошенным ближайшими учениками, Он Телом и Кровью Своими продолжал быть соединён с ними. Будучи оставлен всем миром, Сам Он никого не оставил.

Как часто задают вопрос: «Чем же виноваты Иуда, Пилат и первосвященники, если Иисусу все равно надлежало пострадать и быть убитым? Ведь иначе бы Он не умер».

Здесь все перевернуто. Не потому эти люди становятся убийцами, что Иисусу надо умереть, а потому Иисусу надо умирать, что люди — убийцы. Человек своим грехопадением принес в мир человеческую смерть, более того, первая смерть человека — не от болезни, не от землетрясения, а от руки брата. Мы все грешники, а грех — это смерть, мы все — убийцы. И Единственный не-убийца, пришедший в этот мир, был обречен. Но ужасает внутренняя тьма (а значит, и «качество» жизни) тех, кто становится исполнителями этой акции мира сего.

Как часто сказанное «вообще» воспринимается лучше, чем адресованное лично. Пророчество о предстоящем предательстве вызвало у учеников живой отклик и подвигло их ещё раз всмотреться в себя. Но нелицеприятное предупреждение, адресованное лично Петру, было им отвергнуто. В его возражениях слышится горделивая обида: да не может этого быть, ведь я такой хороший!

И тут же Пётр задремал, оставив Христа один на один с гефсиманской богооставленностью. Подойдя на минуту, Спаситель называет его не Петром, но Симоном. В этот момент Симон Ионин уже (но и ещё) не каменная скала...

Задавшие себе вопрос: «не я ли?» разбежались, но они и не обещали не дрогнуть ни при каких обстоятельствах. Они проявили слабость, но не совершили предательства и не отреклись.

Как часто нам бывает невыносимо услышать от окружающих горький упрёк, сразу хочется оспаривать неприятные обвинения. Но не приняв невыносимую правду о себе, вряд ли можно избавиться от собственного мусора.

При чтении евангельских рассказов о Тайной Вечери и обо всём, что последовало затем, невольно задаёшься вопросом: могло ли быть иначе? А если не могло, если «Сын Человеческий идёт, как написано о Нём», не означает ли это, что никто ни в чём не виноват, что все участники тех событий лишь разыгрывали некую, не ими написанную, драму, предопределённую заранее, так, что никто из них ничего не мог в ней изменить? Но почему же тогда Сам Иисус, говоря о неизбежности происходящего, тут же прибавляет: «но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предаётся»? Может быть, всё же есть неизбежность и неизбежность? В самом деле, после грехопадения земной путь Мессии не мог быть беспрепятственным, он так или иначе должен был окончиться страданиями и смертью. И всё же даже при таком положении вещей каждый свободен принять то решение, которое считает правильным. Да, в падшем мире в каждой общине неизбежно находится свой Иуда; но это не предопределяет конкретного выбора конкретного человека, с которого именно поэтому не снимается ответственность за сделанный им выбор. К тому же, никто из участников той драмы, совершенно очевидно, не думал ни о каком предопределении, красивые рассказы в стиле Леонида Андреева тут неуместны, и это, быть может, страшнее всего. Иисус просто мешал многим, мешал по разным, но вполне земным причинам. А если так, то, как ни печально это признать, на месте Его гонителей потенциально мог бы оказаться любой из нас. Выбор остаётся всегда. Главное, чтобы он оказался правильным.

Декларируемая готовность учеников умереть за своего Учителя резко контрастирует с их неготовностью к духовному усилию. Они заявляют, что готовы умереть за Него, но не выдерживают даже короткой сосредоточенной молитвы, о которой Он их просит. Ничего удивительного тут нет: эмоциональный порыв ведь по сути своей и по природе совсем не то, что реальное духовное усилие. Такое духовное усилие необходимо во всяком реальном деле, в то время, как воображение, рисующее нам картины того, как мы будем его делать, духовного усилия почти не требует.

Потому-то реальные подвиги и оказываются настолько труднее воображаемых, даже если человек к ним, как ему кажется, внутренне готов. В данном же случае ситуация осложнялась ещё и тем, что ученики не понимали своего Учителя. Они всё ждали, когда начнётся та самая мессианская война, о которой столько говорили в народе. Они по-прежнему ждут Царства на земле — и будут ждать его до самой Пятидесятницы, даже в день Вознесения задавая Спасителю всё тот же вопрос: ну, теперь-то Ты восстановишь Царство Израиля?

На самом деле их всех ждёт нечто совершенно иное, чего они пока даже представить себе не могут. Вот эта неготовность и лишает учеников духовных сил. Проблема тут в том, что невозможно прилагать духовные усилия к тому, что не является реальным. Воображаемая ситуация для любого настоящего духовного усилия — то же, что призрак для человека, вооружённого мечом или даже автоматом: они существуют в разных реальностях, и все попытки воздействия на призрак реальным оружием заканчиваются ничем.

Такими же бесполезными оказываются духовные усилия, направленные на разрешение воображаемых проблем или на устранение воображаемых опасностей в воображаемых же ситуациях: они лишь обессиливают человека духовно, не оставляя ему сил на решение проблем реальных. Нечто подобное произошло и с учениками: вместо того, чтобы просто идти за Учителем шаг в шаг, вслушиваясь в Его слова и не пытаясь ни понять, ни вообразить, ни рационально осмыслить то, что не поддаётся ни пониманию, ни осмыслению, они продолжали выстраивать собственные картины реальности, не имевшие никакого отношения к действительности.

В этой реальности они и жили — радуясь воображаемым радостям, пугаясь мнимых опасностей, готовясь к выдуманным подвигам. Между тем Учителю надо было от них не так уж много: сосредоточенной молитвы, которая могла бы стать Ему реальной духовной поддержкой, но на эту реальность у учеников не хватило духовных сил — все они ушли на воображаемые подвиги в воображаемой ими грядущей мессианской войне.

Почему же Иисус не отвечает на столь животрепещущий вопрос о временах и сроках? Неужели Бог специально скрывает от людей столь важный факт? В самом деле, знай мы точно дату грядущего торжества Царства… Впрочем, сказать однозначно, кто бы из нас что стал бы делать в этом случае, пожалуй, не так просто. Нельзя даже быть уверенным, что все отнеслись бы к такому откровению всерьёз. И всё же, как известно, предупреждён — значит вооружён, а уж как относиться к предупреждению, каждый решает для себя сам. Во всяком случае, для тех, кто к духовной жизни относится всерьёз, ситуация бы заметно упростилась: им не пришлось бы находиться в состоянии непрерывного духовного (а быть может, и не только духовного) напряжения, каждый день ожидая главного события своей жизни. К тому же, и Сам Иисус говорит, что даже Ему сроки собственного возвращения неизвестны. Почему же так? Может быть, дело не в том, что от нас что-то скрывают, а в том, что сроки не определены? Ведь история Царства — это, прежде всего, история тех, кто в нём живёт и о нём свидетельствует, история христианской праведности, которая определяется не только волей Божьей, но и выбором тех людей, которых Бог призывает. А тогда неизбежно оказывается, что срок возвращения Мессии и торжества Царства зависит не только от Бога, но и от нас.