Мысли вслух на Мф 14:13-36

Никого из устремившихся ко Христу Он не отвергает. Мало того, Христос даже не требует, чтобы приходящие к Нему уже понимали смысл Его прихода, Он прекрасно видит, что люди просят об удовлетворении повседневных нужд. Но то, что народ готов идти за Ним даже в пустыню, говорит о том, что слушающие готовы принять от Него нечто большее, чем облегчение условий земного существования. Так с малого, земного начинается духовный путь, ведущий к небесной цели. Заметим, что всё это происходит в тревожные дни вскоре после казни Иоанна, когда было непонятно, чего ждать от Ирода. Стремление Христа в эти дни побыть в уединении совершенно закономерно, оно отдалённым отзвуком напоминает Гефсиманское уединение. Но на этот раз за Христом ринулась толпа, что повышает риск провокаций со стороны как Ирода, так и римлян. Однако, несмотря на все опасности, Иисус никого не прогоняет. Мало того, Он по собственной инициативе исцеляет больных. Евангелист отмечает, что Он сжалился над ними. Добавим только, что потому Он и пришёл к нам и взошёл на Голгофу, что сжалился над всеми нами. Заботясь о людях, Христос не хочет отправлять их за пищей в окрестные деревни. Только попробуем представить, что могло бы произойти, если бы толпы голодных на ночь глядя ринулись за хлебом... Так что не только от голода, но и от многих других неприятностей Он избавил людей, когда предложил накормить их апостолам. Он мог бы и Сам сотворить какую-либо пищу, но Ему важно, чтобы в этом участвовали ученики. Заметим, что хлеб, найденный учениками, после благословения Он, преломив, дал именно ученикам, а те — народу. Вряд ли случайно евангелист отмечает, что Иисус перед началом трапезы воззрел на небо. Совершённое Им благословение хлеба, вкушаемого перед лицом Отца Небесного, заставляет нас вспомнить о евхаристии, о том, что на Тайной Вечере Он назовёт хлеб Своим Телом. Есть предположение, что при умножении хлеб передавался из рук в руки так, как это было принято на иудейской трапезе. Сидевший во главе трапезы отламывал от большого хлеба кусок и обе части давал соседу, тот брал маленький кусок и, отломив следующему, передавал ему вместе с большим хлебом. В таком случае хлебы умножались в руках евших, и все оказались соучастниками совершения чуда. Но Господь и хочет видеть в нас Своих соработников.

Что главное в той трапезе, которую организует Иисус для слушающих Его людей? Можно было бы сказать: чудо, и это было бы верно. Но что такое чудо? Можно было бы сказать ещё: явление Царства, и это тоже было бы верно. Но ведь Царство — это дыхание Бога, сила Бога, любовь Бога, которые действуют определённым образом. Как же именно? Евангелист объясняет нам, как, упоминая благословение Иисусом пищи. Казалось бы, о такой обычной в еврейском обиходе вещи, как благословение, можно было бы особо и не упоминать. А евангелист упоминает, и упоминает, скорее всего, не случайно. Чем, в самом деле, было это обычное у евреев благословение пищи? По сути, не чем иным, как приглашением Бога освятить стол и присоединиться к трапезе, где Его всегда ждали, как самого дорогого гостя. И Иисус, как видно, делает то же самое: Он приглашает Своего небесного Отца присоединиться к той трапезе, которую Он организует для слушающих Его людей. Но ведь присутствие Божие всегда означает и новое качество самого собрания. Народ Божий — народ-община, так было задумано Богом. А всякое священное собрание, включая домашнее, выявляет, актуализирует это его свойство, делает его реальностью там и тогда, где и когда собравшиеся призвали Бога, чтобы Он благословил их общение. И тогда место, где собираются призывающие Бога, становится священным пространством, оно становится уже не просто местом собрания общины, а местом присутствия Божия. А что, если трапезу благословляет Тот, Кто принёс в мир Царство во всей его полноте? Какой должна быть мера полноты присутствия Божия в этом случае? Очевидно, что тут речь нужно вести уже не просто о священном пространстве, как о месте присутствия Божия и встречи верных с Ним, а о Царстве, которое, собственно, и есть священное пространство во всей его возможной полноте: ведь здесь не только присутствие Божие явлено так, как нигде больше, но и встреча становится уже не просто эпизодом, а нормой жизни: ведь жизнь в Царстве — это жизнь в присутствии Божием, без такого присутствия Царства нет. И когда Иисус благословляет пищу, все, кто оказался рядом, становятся (хотя бы на время) жителями Царства. Конечно, само по себе такое приобщение ещё ничего не гарантирует: его можно считать своего рода духовным авансом. Но такой аванс может стать и первым шагом на пути к Царству, а значит, и на пути к спасению.

Начало рассказа евангелиста Матфея о чуде умножения хлебов в первую очередь характеризует учеников Христа. Невозможно предположить, то ли они так сильно чувствовали свою ответственность за ту толпу, которая пришла к их Учителю из окрестных городов, то ли просто проголодались сами и подумали об окружающих. Так или иначе, в этом есть что-то очень правильное, согласное с той единственной заповедью, которую оставит им Господь. Может быть, поэтому, когда Господь поручает им раздавать хлеб, они становятся не только «получателями» чуда, но и его участниками. Во всяком случае, для самих учеников это стало приготовление к одной из важнейших составляющих их будущего служения — к совершению вечери Господней.

Впрочем, и само чудо в традиции толкования Нового завета всегда воспринималось и воспринимается как приготовление всех нас, всей Церкви, к таинству Евхаристии. Как на упрощенной схеме, мы видим пищу, которую Христос дает людям через учеников и которой хватает на всех потому, что под видимым образом хлеба с ней происходит нечто таинственное и непостижимое. Ведь невозможно, в самом деле, объяснить, как это произошло и куда делся закон сохранения материи... Хлеб, несомненно, остался хлебом, потому что люди насытились им и еще остались куски. Но все же это и нечто большее, чем просто хлеб.

По рассказам всех евангелистов остается впечатление, что это таинственное изменение происходит, когда Господь благословляет и преломляет хлеб, вознося благодарение Отцу. Помимо прочего, этот рассказ является библейским обоснованием того, как совершается Евхаристия в Церкви, ведь рассказ евангелистов о самой Тайной вечере по необходимости конспективен.

Когда читаешь сегодняшний фрагмент Евангелия, сердце переполняется невместимой любовью и благодарностью к Господу такому заботливому и доброму нашему Отче. Но это чувство не должно быть чувством опьянения, но чувством трезвения. Приведем фрагмент проповеди Антония митрополита Сурожского, посвященной сегодняшнему фрагменту.

«И тут — вызов Христа ученикам, и вызов Христа нам. Да, — в каком-то смысле один только Бог может совершить это чудо; но только если мы содействуем этому чуду открытостью нашего сердца и открытостью наших рук, вложив в чудо все, что у нас есть. Христос не сказал ученикам: сберегите то, что вам нужно самим, и отдайте остальное, отдайте другим то, что останется: Он сказал: возьмите все, что у вас есть, и отдайте все...

Не говорит ли это нам Господь сейчас, особенно подчеркнуто, когда мы так обеспечены, так богаты, так благополучны, и когда день за днем мы слышим о голоде, и о нищенстве, и о голодной смерти тысяч и тысяч людей? И Господь нам говорит совсем просто: отдайте то, что у вас есть, и предоставьте Мне действовать дальше: не просите Меня о чуде, когда вы можете сделать то, что нужно...»

Читая рассказы о чудесах, мы должны понимать, что они не менее осмыслены и не менее обращены к нам, читателям, чем прямые слова Иисуса, когда Он учит учеников, «как жить». Они никогда не имеют целью поразить воображение читателя («Вот это да.. ничего себе!»), тем более, что современный читатель по своему скептицизму не уступает древнему. Поэтому в центре этого рассказа оказывается не чудо («А Христос умел ходить по воде!»), а во-первых, Сам Иисус, будущий победитель смерти (вода, ведь — символ хаоса и смерти), а во-вторых, вера как осуществление отношений Христа и Его ученика. И то, и другое — вещи, касающиеся нас напрямую. Чудо совершается не только на страницах Евангелия: победа Христа над смертью, победа веры над абсурдом и хаосом — вот чудо, которое происходит в жизни каждого ученика, независимо от его умения ходить по воде.

Всем хорошо известно, что если будем иметь веру, то сможем переставлять горы. Вопрос, впрочем, заключается в том, зачем переставлять гору с того места, которое определил ей Творец. Поступок Петра, когда он идет к Учителю по воде, несомненно, следует определить как подвиг веры. Каждый из нас, ничем не отличаясь от Петра по естеству, может примерить это на себя. Вот я выхожу из лодки и иду по воде…

Гораздо важнее, что, говоря несовременным языком, это и подвиг мудрости. Дело в том, что верующих людей в мире не так мало, но мы все же продолжаем строить мосты и переправляться по ним через водные преграды. Вовсе не видно, чтобы христиане толпами переходили через реки по водам, хотя наша история и знает такие примеры. Исключительно важная для нас мудрость Петра заключается в том, что он говорит: «повели мне придти к Тебе по воде». Он идет не только и не столько потому, что верит. Этого невозможно было бы сделать, если бы Иисус не повелел ему. Строго говоря, во всем, что происходит в нашей жизни, при всем изобилии незамечаемых нами чудес, есть только Один Чудотворец — Господь. Без Его повеления, по воле только самого Петра, это было бы невозможно.

И еще один важный момент: куда Петр идет, куда он смотрит. Пока взгляд его обращен на Иисуса — он идет, как только же он оглядывается вокруг — начинает утопать. Это отнюдь не метафора. Жить и не утопать в сиюминутном, в материи, в конечном счете — в смерти, можно только и исключительно глядя на Иисуса.

«…Петр сказал Ему в ответ: Господи! если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде. Он же сказал: иди…» Как часто бывает, что нас одолевают сомнения в нашей вере. Это хороший знак, знак того, что вера наша здорова. Помните 3-ий псалом: Господи, что ся умножиша стужающии ми, мнози восстают на мя, мнози глаголют души моей: несть спасения ему в Бозе его (Пс 3:2-3). В духовном толковании этого псалма эти многие восстающие на мою веру — это вполне реальная сила, даже если никто зримо меня не преследует. И когда эта сила нападает, так хочется воззвать ко Господу и сказать, если это Ты, повели мне познать Твою божественную природу, хоть отчасти уподобляя меня Себе, раздели Свою божественность со мной, приобщи меня Себе, чтобы я убедился: это – Ты. Ведь что есть поступок Петра? По сути, он возжелал надмирного, неземного переживания, которое бы укрепило его веру. Есть моменты, когда нам тоже этого очень хочется. Так нам становится страшно, так шатает нашу веру, что ужасно хочется, схватится за руку Господа. И как мы справляемся с этим? Мы слышим внутренний голос: ну кто ты такой, чтобы с тобой происходили подобные чудеса, ну в чем тогда будет твоя вера, это уже будет достоверный опыт, а не вера, пойди в храм, посмотри на веру других, укрепись ею, да и просто, говорит он тебе, чудес в наши дни не бывает, кто их видел, кроме каких-то сумасшедших и церковников?… Но все это самоуспокоение хорошо, да не очень. Потому что, Господь говорит другое, Он говорит: иди. Иди. Очень важно это услышать. Сомневаешься: иди, дерзай, испытывай, ищи опыта. Ибо настоящая вера наступает только после реального опыта встречи с Богом, а до этого события это лишь поиск, лишь благочестие, лишь намерение. Нам наше самоуспокоение может показаться чем-то в высшей степени правильным, очень смиренным, очень добродетельным. Но смирение пусто без дерзновения. Мы всегда должны помнить об этом. В чем-то сегодняшнее чтение о Петре близко по духу рассказу об уверении Фомы. Фома тоже хотел реального опыта. И он его получил. Получил, ибо Господь Сам этого захотел. Его воля, чтобы наша вера была не сводом писанных установлений, не буквой, пусть воспринимаемой благоговейно, не обрядом только, не благочестием только, не добродетелью только, не нашим монологом, посылаемым в Его адрес с каким-то исступленным желанием, чтобы Он хотя бы услышал, словно письмо, которое посылается в высшие министерские инстанции: понятно, что не ответят, может, есть маленький шанс прочтут. Не такой веры от нас ждет Господь. Он хочет реальной жизни вместе, реального сотрудничества, Он хочет, чтоб мы дерзновенно прорывались к тому, чтоб говорить с Ним лицом к лицу. Если ты действительно хочешь этого – иди к Нему навстречу. Иди один, оставь всех своих в лодке и иди.

Сегодняшнее чтение рассказывает нам об усмирении Иисусом бури, поднявшейся на Генисаретском озере в то время, когда Его ученики переправлялись на противоположный берег. И наибольшее впечатление на читателя производит обычно именно факт усмирения бури: ведь таким образом подчёркивается власть Иисуса над природной стихией, неподвластной обычному человеку.

Между тем, и здесь перед нами вновь не что иное, как явление полноты Царства. Оно действительно начинает проникать в наш, пока ещё не до конца преображённый, мир, изменяя его природу. В сущности, здесь перед нами не усмирение бури, а её исчезновение в том покое, в котором всегда пребывает Царство. От усмирения собственно оно отличается так же, как исцеления, совершённые Иисусом, отличаются от обычного излечения, достигаемого чисто медицинскими средствами. Иисус не излечивает болезни, он просто вводит человека в Царство, где болезни нет места, и человек оказывается здоров. То же и с бурей: Иисус, неся Царство в Себе, не усмиряет бурю, а преображает природу, делая её частью Царства, где буре места нет. Не случайно и Сам Он не плывёт, а идёт по воде; очевидно, в Царстве сама природа воды меняется настолько, что человек может идти по ней; в нашем непреображённом мире он может так ходить лишь по земле.

Можно, конечно, было бы предположить, что на такое способен только Сам Иисус, но это предположение опровергается тем фактом, что и Пётр оказался в состоянии идти по воде точно так же, как его Учитель (ст. 28–29). Но лишь до тех пор, пока смотрел на Иисуса; стоило ему взглянуть на бушующее озеро, как сердце его охватил страх, и он начал тонуть (ст. 30). И здесь снова мы видим проявление Царства.

В самом деле, Пётр мог идти по воде до тех пор, пока смотрел на Иисуса и вместе с Ним пребывал в Царстве. Царство было для него единственной реальностью, и потому он мог идти по воде, а буря не причиняла ему вреда: ведь в Царстве бури нет. Но стоило ему позволить страху овладеть своим сердцем, как страх этот мгновенно отделяет его от Царства; оно исчезает, а вокруг остаётся лишь бушующая стихия. И если бы не протянутая рука Спасителя, для Петра всё могло бы кончиться очень печально (ст. 31). Не случайно Иисус, протягивая руку Своему ученику, сразу же задаёт ему вопрос о неверии: сегодня, когда Царство всё более и более проникает в наш мир, лишь наша собственная вера определяет, станет ли оно для нас подлинной и высшей реальностью или останется всего лишь красивой мечтой или недостижимым идеалом.

Явления Царства сопровождают Иисуса на всём протяжении Его земного служения. И не то, чтобы это требовало от Него каких-то особых усилий. Усилий требовало служение, само пребывание в падшем мире среди падших людей, которым надо было отдать всё, не рассчитывая ни на какую благодарность. А полнота Царства, полнота его силы и его жизни была неотделима от самой личности Иисуса. Потому-то эта сила и проявлялась всюду, где появлялся Иисус, если только таких проявлений требовала ситуация. Так было и с хождением по воде во время бури. Иисусу просто нужно было попасть в лодку к ученикам. Он решил пойти напрямую, по воде. И пошёл. А вода, послушно меняясь под действием силы Царства, будучи покорна его дыханию, меняется так, чтобы по ней стало возможно пройти. Наверное, для Царства это обычное дело, ведь там субстанция полностью подвластна духовным воздействиям. А в непреображённом мире такой феномен, естественно, воспринимается, как чудо. Но вот что действительно интересно: оказывается, Царство в нашем мире теперь действительно доступно каждому! Вот Пётр: он захотел, подобно своему Учителю, пройтись по водам Царства, и пошёл, и шёл без проблем до тех пор, пока смотрел на Иисуса. А тонуть начал лишь после того, как отвернулся от Него и вспомнил вдруг, что вокруг не Царство, а буря на озере в непреображённом мире. На первый взгляд, происходит нечто странное: ведь в Царстве нет бури, а в непреображённом мире не ходят по воде. Так где же был Пётр, когда он сделал шаг навстречу Учителю? Очевидно, в Царстве, иначе первый его шаг стал бы последним. А где он был, когда начал тонуть? Очевидно, в непреображённом мире, ведь в Царстве не утонешь. Так где же граница? Кем и чем она определяется? Ответ может показаться неожиданным, но, если вдуматься, он вполне соответствует тому, что говорит о Царстве Сам Иисус. Граница, оказывается, проходит не столько по воде, по земле или по воздуху, сколько внутри человеческого сердца. Можно быть в Царстве и не заметить его, оно может быть здесь, но тот, кто Царства не видит, видит лишь бурю на озере. Но стоит только сделать внутренний шаг, и Царство становится реальностью, не субъективной, не внутренней, а абсолютно объективной, более объективной, чем бури, бушующие в непреображённом мире. Но куда же должен быть направлен этот внутренний шаг? Очевидно, к Тому, Кто принёс Царство в мир. Ведь его форма во многом определяется теми отношениями, которые связывают его обитателей со Христом. Пока всё внимание Петра сосредоточено на Христе, Царство для него остаётся единственной реальностью. Но стоит ему отвернуться (а для падшего человека этого нередко оказывается достаточно для того, чтобы фокус духовного внимания сместился в сторону от той точки, на которой он должен был бы быть сосредоточен), как единственной реальностью для него оказывается бушующее озеро. И лишь протянутая рука Христа избавляет его от верной гибели.

В читаемом сегодня фрагменте о Хождении по водам есть слова, которые самым непосредственным образом позволяют нам почувствовать себя чадами, детьми Божьими. Слова, которые всякий раз звучат в нас в самые тяжелые минуты нашей жизни: «...это Я, не бойтесь». Мир страшен. Когда мы смотрим вокруг себя, мы понимаем, как он страшен, жесток и кровав. Но подобно тому, как ребенок, которого положили спать и которому в темноте его комнаты видятся страшные чудовища, успокаивается, стоит ему увидеть заглянувшую к нему мать, так и мы, слыша эти слова, находим в себе силы выйти из нашей лодки в бушующее море. И это позволяет нам учиться возвышаться над животным страхом за свою жизнь и жизнь своих родных, прилепляясь лишь к одному страху – страху огорчить Бога. И еще одно должны мы понять, размышляя над этими словами. Наш прорыв к Богу всегда совершается в одиночестве. Как Петр встал и, оставив в лодке своих друзей, один пошел навстречу Христу по волнам, так и мы достигаем истинного богообщения лишь затворив за собой дверь своей комнаты и оставшись с Богом наедине.

Хождение по водам — рассказ, который почти всегда и всеми толкуется как символ. В самом деле, едва ли можно предложить для веры и жизни в вере более точный образ, чем хождение по водам. Впрочем, то, что по водам идет Господь Иисус, не вызывает у нас такого изумления, как у апостолов, потому что мы уже знаем, что Он — Сын Божий. Гораздо важнее для нас с практической точки зрения то, что делает Петр — такой же человек, как мы. И когда Петр, вызвавшись прийти к Иисусу по воде, начал тонуть, — нам, читающим об этом, необходимо помнить, что это происходило не в детском бассейне, а в большом и бурном озере. И для Петра, как для каждого из нас, идти к Иисусу по воде — вопрос жизни и смерти.

Нам, живущим в глобализированном мире, где на каждого ежедневно обрушивается поток информации, очевидно, что необходимо отбирать из него то, на что стоит обращать внимание, на что стоит смотреть. И поэтому так важен для нас пример идущего по воде Петра. Его веры хватает для этого чуда, пока он смотрит на Иисуса. Как только Петр отвлекается и смотрит под ноги, как только его внимание сосредотачивается на «объективных трудностях» его пути — он начинает тонуть. Так и мы...

Многим нашим современникам, привыкшим рационально истолковывать повествования о чудесных явлениях, трудно представить, что Христос мог на самом деле ходить по водам. Этот эпизод такие интерпретаторы предлагают считать притчей, чуть ли не по недоразумению попавшей в основное повествование. Можно, однако, напомнить, что в мире есть немало такого, что «не снилось мудрецам» и с трудом может быть объяснено рационально. Не будем спорить, но заметим, что Иисус не только говорил притчами, но и каждое Его действие имело смысл притчи, преподанной окружающим. Поэтому и в хождении по водам мы также вправе видеть не демонстрацию необычных способностей, производящую эффектное впечатление, но преподанный ученикам урок, из которого им следовало самим делать выводы.

Пётр это если и не понял до конца, то почувствовал и тут же рванулся ко Христу по водам. Он смог пройти по воде, а это значит, что то, что делает Христос, может быть доступно и Его ученикам. Но на полпути Пётр усомнился, и это так нам знакомо! Как часто, взявшись за что-либо, мы поддаёмся ложному чувству, мол, «кто я такой, чтобы так поступать?». И начинаем тонуть там, где могли бы стоять твёрдо.

Да, уже после сделанного нами выбора возможны сомнения в его правильности, а ослабление веры может способствовать и падениям. Но и в этом случае Иисус подаёт нам руку и поддерживает.

Различение чистой и нечистой пищи, кашрут всегда играл в иудаизме особую роль. Это различение предписано Торой, а Тора связывает с ним сохранение ритуальной чистоты. Чистота же, в свою очередь, определяет возможность освящения, которое является целью и смыслом духовной жизни как в яхвизме, так и в иудаизме. Но с течением времени в иудаизме в том, что касается кашрута (так же, впрочем, как и в некоторых других случаях) произошла некоторая формализация: смысл его был не то чтобы забыт, но отошёл на второй план, а нормы и правила ритуальной чистоты, касающиеся пищи (как, впрочем, и нормы ритуальной чистоты вообще), стали самоцелью.

Иисус же возвращает кашруту его изначальный смысл. Он говорит: дело не в том, что человек ест, а в том, что он говорит. Казалось бы, слова не самый надёжный критерий, когда дело касается человеческого сердца. Но они могут сказать многое, нередко даже то, что сам человек предпочёл бы скрыть. В частности, они нередко свидетельствуют о духовном состоянии говорящего больше, чем он сам может подумать, особенно, когда срываются с языка невольно. И Иисус, разумеется, прекрасно это зная, указывает на то, что главной целью всех религиозных предписаний должна быть духовная жизнь человека, а не религиозность как таковая. Если же такой цели не стоит, религиозные нормы и правила теряют всякий смысл.

Но дело было не только в этом: ведь о чём-то подобном некоторые учителя Торы говорили ещё до прихода Христа. Дело было ещё и в том, что для Царства прежние нормы и правила ритуальной чистоты действительно во многом оказывались неактуальны. Конечно, вопрос чистоты в Царстве стоит во многом даже острее, чем в нашем, ещё не преображённом, мире: в Царстве, как показывает опыт первохристианской общины, любой грех может оказаться смертельным. Но здесь он зависит полностью от воли человека, от его интенций и ценностной системы. Осквернить человека извне в Царстве не может ничто. Поэтому Иисус и говорит о том, что «исходит из уст»: ведь, когда дело касается слов, приходится говорить и о намерениях, притом не всегда осознаваемых самим человеком. Только они и важны для Царства. А все нормы и правила внешней ритуальной чистоты важны для человека лишь постольку, поскольку он остаётся ещё частью нашего преображающегося, но пока не преображённого мира.

Попробуем подставить в диалог Христа и книжников современные реалии, чтобы лучше понять, о чем идет речь.

С одной стороны выдвигаются некоторые религиозные правила, касающиеся внешней стороны жизни и восходящие к авторитету определенных людей. Греч. πρεσβυτέρον здесь очень точно переведено как «старцы»: речь идет не только и не столько о древних, сколько о старших и авторитетных. В новозаветной Церкви это слово сразу стали использовать для обозначения священнослужителей и начальствующих, независимо от возраста. Мы тоже называем теперь старцами людей нам вполне современных. С другой стороны, Спаситель говорит том, что такие предания (лат. traditionem, традиции) не обязательно обладают божественной непогрешимостью.

Итак: «Почему ученики Твои преступают предания старцев? Ибо вычитывают перед Причастием не все молитвы, положенные в молитвослове». Он же сказал им в ответ: «зачем и вы преступаете заповедь Божию ради предания вашего? Ибо Бог заповедал: не убивай. А вы говорите: если кто работает защитником родины, тот может и убивать. Таким образом вы устранили заповедь Божию преданием вашим».

В качестве примеров книжники и Господь используют вещи совершенно разного уровня. Крошечная деталь повседневной обрядности и заповедь из числа Десяти. Вывод Христа звучит как приговор: «тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим». Дело здесь, собственно, не в том, что обряд — второстепенная вещь, все равно без него не обойдешься. Сам Господь говорит: «сие надлежало делать и этого не оставлять» (Мф. 23:23). Однако есть главное в законе: суд, милость и вера. Погрешая против них, ты не сможешь быть человеком, даже исполняя все мельчайшие подробности обряда и обычаев.

Христос собирает огромные толпы народа и кормит их хлебом. Хлеба хватает на всех, и даже каждому из апостолов удается собрать целую корзину остатков. И это Тот же Христос, который говорил, что человек жив «не хлебом единым» и отказывался заниматься социальными преобразованиями. Для понимания этого явления необходимо обратиться к библейским параллелям такого массового кормления людей — это манна, которую Бог давал Израилю в пустыне. И еще — это пророчества о том, что в торжестве Божьего Царства люди будут насыщаться хлебом. Для первых читателей и слушателей Евангелия намек на эти священные тексты означал, что Божье Царство уже реализуется в Иисусе, в Нем Бог уже пришел к людям. Этот рассказ, несомненно, ассоциировался для них с их собственным опытом божественной жизни, к которому они приобщались в преломлении хлеба (благодарение, благословение, преломление, раздача хлеба, собирание остатков — все это действия, входившие в совершение евхаристической трапезы). На ней, как и в этом рассказе основные человеческие понятия — хлеб, жизнь, Бог — навсегда связываются с личностью Иисуса.

Жизненный путь Иоанна Крестителя является если не лучшим, то одним из лучших примеров того, что имеет в виду Иисус, говоря: «Блаженны изгнанные за праведность («за правду»), потому что им принадлежит Царство небесное». Его главной задачей стало свидетельство о грядущем в мир Мессии, но он, как всякий праведник, не мог не свидетельствовать также и о тех нарушениях Торы, данных Богом заповедей, которые происходили у него на глазах.

Конечно, можно было бы сказать, что Иоанн в этом отношении не уникален, что то же самое делали до него и другие пророки. Но, кажется, никого из великих пророков Израиля не казнили за их свидетельство. Ближе всех к этому был Иеремия, но власти всё же не решились убить пророка: такое убийство считалось страшным преступлением не только перед людьми, но и перед Богом. На то, на что не решились правители допленной Иудеи, решился Ирод. Впрочем, и он, по-видимому, был не рад тому, что сделал. Не случайно казнённый пророк стал для него вечным ужасом: услышав об Иисусе, он не случайно решил, что речь идёт о казнённом им и воскресшем Иоанне.

Вероятно, Ирод был человеком не то что бы верующим, но суеверным во всём, что касалось Бога и духовной жизни. Бог в его жизни не играл никакой роли, верующим, судя по всему, что мы знаем об этом человеке, он отнюдь не был, но у него вызывало именно суеверный страх всё, связанное с такими таинственными и загадочными для него личностями, как, к примеру, пророки. Он, вероятно, чувствовал, что за ними стоит некая особая сила, природа которой была ему непонятна, и этой силы он боялся. Но было в его жизни нечто, что заставило перебороть страх перед неведомой силой: самолюбие. Он дал слово, быть может, и спьяну, но в присутствии всех своих гостей, что исполнит любое желание танцевавшей для него и понравившейся ему девушки. И теперь делом весьма своеобразно понятой чести для Ирода стало исполнить обещанное. И он решается на убийство. А потом его начинают мучить кошмары: ему кажется, что та сила, присутствие которой он ощущал, общаясь с Иоанном, и которой так боялся, обрушится на его голову. Потому-то, узнав о новом Пророке, он и подумал, прежде всего, о воскресении Иоанна: вот она, кара, которая обрушивается на его голову за смерть Иоанна!

Во всём этом, конечно, не было ничего ни от Царства, ни от духовной жизни как таковой. Здесь был лишь ад, ад на земле, созданный Иродом для себя собственными руками. То, во что неизбежно превращается падший мир, будучи окончательно отрезан от Бога, от Христа и от Царства.

Когда молитвенно размышляешь об образе Иоанна Крестителя, словно бы сосредоточиваешь взор на его иконе, то понимаешь, что это какой-то совсем особый человек. Ведь есть много замечательных людей в Евангелии, людей добрых искренно любивших Господа… Но в Иоанне есть что-то, что словно бы отделяет его от всех, словно ставит немножко в стороне. «Из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя…» (Мф 11:11), наверное, именно в здесь кроется причина этого чувства недосягаемости, отдаленности. Но все-таки он был только человеком. Есть еще один человек, перед которым у нас есть это чувство недосягаемости – Мария. Она просто женщина, но она гораздо больше всякой женщины, ибо носила в своей утробе Сына всех Бога. Вот что роднит этих двух людей, кроме родства по крови. Но не только это. Оба они стали теми, через кого осуществилось рождение Христа: во плоти через Марию и в Духе через Иоанна. И оба они при этом ощущали себя смиренными, недостойными свидетелями чуда, которое происходит на их глазах. Наверное, именно поэтому в центре деисусного чина располагаются эти три иконы: Мария, Спаситель, Иоанн. И становятся как-то особенно понятными слова молитвословия: «Якоже сродством естественным и молитвенным согласием, едино вы суще, Мати всех царя и божественный предтече, мольбу сотворите вкупе о рабе, зело прогневавшем благомилостиваго, яко да ущедрит и спасет, вашими преклонься ходатайствы и огненнаго родства изменит мя.»

Древние персы думали, что в мире действуют две равновеликие силы, добра и зла. Язычники полагали, что среди разнообразных божеств есть дружелюбные к человеку и враждебные ему. А на самом деле есть только один Бог, и Он милосерден. Это Откровение не так просто, как кажется. Мы любим представлять себе картины апокалиптического противостояния добра и зла, нам кажется более почетным участвовать в грандиозной битве с соответствующим противником. Поэтому иносказательное описание сути мы принимаем за буквальное описание событий.

Может быть, мы так притерпелись к жизни в аду, что не видим, сколь чудовищна обыденность. Какие мелкие, пустые, в сущности, вещи привели к гибели величайшего из рожденных женами, Иоанна Предтечи! Ну, сплясала эта девица зажигательный танец... Ну, хотела ее мамаша делать вид благопристойности, чтобы ее не попрекали за ее брак... Нам кажется неожиданным вдруг проявившийся сатанинский оскал: «Дай мне на блюде голову Иоанна». Но ведь и мы так же точно распоряжаемся жизнью людей из-за совершеннейших пустяков. Иоанн был Предтечей Христа не только потому, что возвестил Его приход и объявил о нем. Смертью своей он также возвестил о том, как мелкая зависть и сиюминутный политический расчет приведут к смерти Сына Божьего.

Читая сегодняшнее евангельское слово, важно иметь в виду, что в нашей повседневной жизни мы — та же Иродиада, и наши поступки, продиктованные мелочными и, в сущности, жалкими интересами, ведут к катастрофическим последствиям.