Мысли вслух на Ин 19:15-16

В Страстную пятницу, в Страстную пятницу, которая не далека от нас, а близка как никогда, пусть нас и не было тогда на свете, владыка Антоний митрополит Сурожский говорил с амвона такие слова. «<...> Мать стояла у Креста; Ее Сын, преданный, поруганный, изверженный, избитый, истерзанный, измученный, умирал на Кресте. И Она с Ним со-умирала... Многие, верно, глядели на Христа, многие, верно, постыдились и испугались и не посмотрели в лицо Матери. И вот к Ней мы обращаемся, говоря: Мать, я повинен – пусть среди других – в смерти Твоего Сына; я повинен – Ты заступись. Ты спаси Твоей молитвой, Твоей защитой, потому что если Ты простишь – никто нас не осудит и не погубит... Но если Ты не простишь, то Твое слово будет сильнее всякого слова в нашу защиту... <...>Вот, встанем перед судом нашей совести, пробужденной Ее горем, и принесем покаянное, сокрушенное сердце, принесем Христу молитву о том, чтобы Он дал нам силу очнуться, опомниться, ожить, стать людьми, сделать нашу жизнь глубокой, широкой, способной вместить любовь и присутствие Господне. И с этой любовью выйдем в жизнь, чтобы творить жизнь, творить и создавать мир, глубокий и просторный, который был бы, как одежда на присутствии Господнем, который сиял бы всем светом, всей радостью рая. Это наше призвание, это мы должны осуществить, преломив себя, отдав себя, умерев, если нужно – и нужно! – потому что любить – это значит умереть себе, это значит уже не ценить себя, а ценить другого, будь то Бога, будь то человека, жить для другого, отложив заботу о себе. Умрем, сколько можем, станем умирать изо всех сил для того, чтобы жить любовью и жить для Бога и для других.» Так близка нам эта пятница, когда владыка говорил эти слова, как все Страстные пятницы, что были и будут. «Я повинен». Меня тогда не было на свете, но я повинен. Нельзя воспринимать сегодняшний день как символическое воспоминание о когда-то бывших событиях. Нет. Ибо Тело и Кровь, которых мы причащаемся не символ, а Само Тело и Сама Кровь. Вот я, и я виноват здесь и сейчас. Пугает, когда люди заранее начинают поздравлять друг друга с Пасхой (это действительно бывает и бывает часто!). Сегодня я ничего не знаю о Пасхе, я знаю только одно – я виновата или я виноват, ибо Он умер, а я ничего не сделал, чтобы это предотвратить.

В рассказе евангелиста об осуждении Спасителя обращает на себя внимание то желание уйти от ответственности, которое демонстрируют представители как Храма, так и римской власти. Иисус не случайно отказывается отвечать на заданный Ему первосвященником вопрос о Своём учении и об учениках (Ин. 18 : 19 – 21): Он понимает, что ни о каком справедливом суде речи в данном случае быть не может, а все вопросы, задаваемые Ему первосвященником, нужны лишь для того, чтобы, поймав Его на слове, найти основания для фабрикации против Него дела, притом такого, по которому Его можно было бы осудить на смерть. Собственно, всё было решено уже тогда, когда Каиафа счёл возможным пожертвовать Одним ради благополучия народа, как он его понимал (Ин. 18 : 14). Но, разумеется, всем, участвующим в деле Иисуса, хотелось, чтобы решение было принято коллегиально и с соблюдением положенных по закону формальностей: ведь тогда никого конкретно уже нельзя было бы обвинить в убийстве. Казалось бы, представителям храмовой верхушки было некого бояться, но, вероятно, их религиозная совесть всё же не была спокойна: ведь обыкновенное убийство стало бы прямым нарушением Торы. Иное дело казнь по приговору Синедриона: такой приговор, вынесенный, к тому же, формально правильным образом, успокоил бы всех: ведь казнь по приговору суда нарушением Торы, конечно, не считалась бы. Но на пути «судей» стояло одно весьма серьёзное препятствие: приговоры Синедриона к смертной казни должны были утверждаться представителями римской власти, а в Иудее таким представителем был прокуратор. К нему-то и отправились представители Синедриона для утверждения вынесенного судом смертного приговора (Ин. 18 : 28). Вначале они, по-видимому, надеялись на то, что утверждение это станет простой формальностью. Они, как видно, даже не хотели поначалу вдаваться в подробности дела, надеясь на то, что Пилат подпишет приговор, не читая его (Ин. 18 : 29 – 32). Но Пилат проявил к делу неожиданный интерес, решив лично допросить обвиняемого (Ин. 18 : 33). И Иисус, молчавший перед Синедрионом, засвидетельствовал Пилату то, что свидетельствовать Синедриону было уже бессмысленно: Он ответил прокуратору на заданный им вопрос о Своём Царстве (Ин. 18 : 34 – 37). Но если лидерам фарисейского движения и храмовой верхушке Царство, о котором свидетельствовал Иисус, было враждебно, то Пилату оно было просто безразлично, как и большинству прагматически настроенных агностиков. Однако, как всякий агностик, он не видел преступления в проповеди каких бы то ни было идей, даже странных или ошибочных, и предложил пришедшим к нему представителям Синедриона избавить от наказания невинного человека (Ин. 18 : 38 – 40). Увидев же, что пришедшие настроены бескомпромиссно, Пилат решил, как видно, ограничиться наказанием, которое по римским законам полагалось тем, кто не являлся римским гражданином, за нарушение местных законов, подвергнув Иисуса бичеванию (Ин. 19 : 1 – 3). После этого он счёл инцидент исчерпанным (Ин. 19 : 4 – 5), и тогда представителям Синедриона пришлось ввести прокуратора в курс дела, объяснив ему, в чём они обвиняют Иисуса (Ин. 19 : 6 – 7). Объяснение произвело на Пилата большое впечатление (Ин. 19 : 8). Ещё большее впечатление на него, как видно, оказало спокойствие и внутренняя сила обвиняемого (Ин. 19 : 9 – 11). И он, вероятно, освободил бы Иисуса, если бы собравшаяся во дворе претории толпа не обвинила его в том, что, отпуская Иисуса, он не думает об интересах империи (Ин. 19 : 12). Провокация удалась: не желая брать на себя ответственность и оправдываться по возможным обвинениям в сочувствии мятежникам, Пилат приговаривает к смерти невиновного (Ин. 19 : 13 – 16). Так трусость и безответственность одних и ненависть к Царству других приводят Спасителя мира на крест.

Сегодняшнее чтение посвящено празднику Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня. В центре его — поклонение Кресту, которым мы спасены «от работы вражия», как поется в величании праздника.

Евангелист Иоанн свидетельствует о Распятии и стоящих у Креста. Подножие Креста — единственное «правильное» место для каждого из нас, потому что именно в Смерти Спасителя на Кресте совершается спасение мира и даруется жизнь всем нам, даже если нам это и в голову не приходит. Мир полон страдания, объяснимого, а чаще — необъяснимого, и эта тайна не может не касаться человека. Нам это тяжело, поэтому вполне понятно наше стремление скрыться от страдания, отвернуться от него, если оно не касается нас лично. Но Евангелие говорит нам, что любое подлинное, не надуманное человеческое страдание — место особого присутствия Христа. Это Он страдает в каждом человеке, и именно здесь мы встречаем Его.

"Кресту Твоему поклоняемся, Христе…" Что значат для нас эти слова? Бесконечное сострадание к невинному, избитому, нагому праведнику, повешенному на этом древе. Любовь к Нему, безграничная благодарность. И еще понимание того, насколько бесконечно более легок наш собственный крест. Все кажущиеся неподъемными проблемы это все ничто по сравнению с той мерой страдания, которую Он взял ради нас на Себя. "Ты, кто мир Твой тако возлюбил еси…"

И еще другие слова: «потом говорит ученику: вот мать твоя». На этих словах созиждена Церковь, крепчайшая из твердынь. Мы все усыновлены и удочерены, а значит, мы никогда не сможем быть сиротами. Сиротство это слово из какой-то иной жизни. Мы часто молитвенно переживаем Страсти Христовы, но гораздо труднее пережить страсти Марии. Немыслимая физическая боль Его и немыслимая душевна боль ее. Этой болью объят весь мир.

Повеление бить Христа не было со стороны Пилата актом бессмысленной жестокости, этот приказ даже можно рассматривать как попытку спасти Его: приговор вынесен и приведён в исполнение, поэтому по закону дело должно быть закрыто, никто больше не вправе требовать ни нового суда по старым обвинениям, ни тем более смертной казни. После этого даже обращение Пилата к неистовствующим обвинителям: «возьмите Его вы и распните«, по сути, звучит издевательски, ведь все знают, что права распинать у них нет.

Но вот речь заходит о том, Кем является Иисус, и в скептике Пилате что-то шевельнулось. Если бы Пилат больше доверял собственным душевным движениям, смутно, но всё-таки свидетельствующим о существовании отвергаемой им истины! Но обвинители знают, на какое слабое место Пилата можно нажать, и вот перед ним маячит угроза политического доноса, а перед произволом императора все равны в бесправии. Практические соображения, замешанные на страхе, в очередной раз перевесили. Это так всем нам знакомо...

Первосвященники, добиваясь смертного приговора, признают кесаря своим единственным царём. Если бы они ограничились признанием реальности императорской власти, сходно с евангельской формулировкой: »отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу« (Мф. 22:21)! Но в тот момент они не понимали, что своим признанием отрекаются от Единственного Царя — Господа? “Господь, Бог ваш, — царь ваш” (1 Цар. 12:12), »Господь — царь на веки« (Пс. 9:37), — так свидетельствует Писание. Как Петр, не понимая того, что совершает, отрёкся от Учителя, так и вожди иудейского народа, находясь во власти неправедного гнева, совершили то, чему веками твёрдо противостояли тысячи христиан и иудеев — признали языческого императора равным Богу.