Мысли вслух на Ин 2:12-22

Храмовая торговля в евангельские времена была уже давно устоявшейся традицией. Без торговцев на храмовом дворе было не обойтись: горожанам неоткуда было взять ни животных для жертвоприношения, ни всего прочего, что было необходимо для соблюдения храмового ритуала. И присутствие торгующих, конечно, облегчало жизнь подавляющему большинству богомольцев. Конечно, с точки зрения Торы такая торговля была не совсем законной, но лазейки в законе находились, и торговля продолжалась, притом продолжалась под самыми благовидными предлогами. И когда на храмовом дворе появился некий Пророк, потребовавший прекратить кощунство, у всех, естественно, возник вопрос: кто Он такой, чтобы выступать против того, с чем смирилось подавляющее большинство Его единоверцев? А Он в ответ образно рассказывает окружающим о Своей смерти и о Своём воскресении. Что это? Свидетельство Своего мессианства? Да, конечно, прежде всего, именно оно, хотя в такой форме свидетельство это было в тот момент непонятно даже апостолам. Но ещё и напоминание: в жизни Царства компромиссов не бывает. Даже тогда, когда они удобны и устраивают всех, кроме Бога. И дело тут не в какой-то особой требовательности, а в том, что любой компромисс, касающийся духовной жизни, эту жизнь разрушает полностью. В нашем ещё не преображённом мире компромисс означает отказ от части ради целого или ради другой его части; в Царстве компромисс означает отказ от жизни Царства во всей его полноте, потому, что Царство неделимо, тут невозможно отказаться от одного ради другого, и если уж отказываешься от чего-то, пусть и самой малости, теряешь всё. Таков путь праведности, путь спасения, таково и Царство. Всё или ничего. По-другому не получится.

Если задуматься, странно видеть в череде христианских праздников праздник освящения одной конкретной церкви. События жизни Христа, праздники, посвященные Деве Марии и Святым, - все это понятно. Но здание, чем оно так важно для нас? Конечно, история Латеранской базилики интересна, в конце концов, она остается церковью пяти соборов и местом коронации Пап. Сегодня же хочется поговорить о том, что и сама по себе она стала символом жизни Церкви, которая несмотря ни на что возрождается там, где видны только руины. Латеранская базилика неоднократно менялась, она была уничтожаема огнем, землятрясением, из нее выносили все, что было ценного. Камня на камне не оставалось на этом месте. И каждый раз Церковь, как сообщество людей, восстанавливала ее. Это не проявление упрямства, это видимая констатация того факта, что Церковь как сообщество живет не потому, что ее не разрушают или создают ей тепличные условия. Ее животворит иная сила. Как говорит евангельское чтение к этому празднику, доказательством власти Иисуса становится то, что смерть не властна над Ним. Ни огонь, ни землятрясение, ни войны, ни люди не помешают восстановить то, что, казалось бы, сейчас лежит в руинах. Потому что смерть и разрушение не имеют власти там, где Он дает жизнь.

Нередко бывает в религиозной жизни так: сложилась некая традиция непонятно когда и непонятно почему, закрепилась прочно, вошла в обиход, и становится она незыблемой больше тех традиций, о которых известно всё и в духовной доброкачественности которых сомневаться не приходится. И традиция-то часто не просто не слишком удачная, а даже прямо противоречащая нормам Торы или Евангелия. Вот как торговля на дворе Иерусалимского Храма: Торе она противоречила прямо и недвусмысленно, сложилась Бог весть когда, но никто на неё не посягал: так основательно поддерживал дурную традицию ложный авторитет ложного предания.

Впрочем, как бывает обычно в таких случаях, больше авторитета поддерживали дурную традицию удобство и выгода. Удобство тех, кто приходил в Храм издалека и мог прямо здесь, на храмовом дворе, купить всё необходимое. Выгода тех, кто был готов и рад им это продать — как водится, дороже, чем продавалось то же самое на городских рынках Иерусалима. И нарушение Торы вошло в обычай.

Казалось бы, мелочь: в Храме евангельской эпохи дворов было столько, что там без ущерба для самих жертвоприношений могло бы поместиться несколько небольших рынков. Но вот Иисус относится к этой «мелочи» отнюдь не как к мелочи. Для Него всё абсолютно серьёзно. Если дом Божий, значит, дом Божий. До конца. Без компромиссов. Без ссылок на дурную традицию, противоречащую Торе. Без оглядок на удобства и выгоду.

И дело тут не в какой-то особой Его законнической жёсткости, не в каком-то ригоризме — ничего такого в Нём нет. Дело в том, что Он понимает: в духовной жизни, да и в жизни вообще, мелочей не бывает. Не потому, что Бог мелочен, а потому, что любой компромисс духовно раздваивает человека. А служить двум господам, как говорит Спаситель, дело бесперспективное. Ведь в Царстве Царь только один — Он Сам, поставленный на это Царство Его небесным Отцом.

И там, в жизни Царства, компромиссов быть не может. Просто потому, что это всегда жизнь в полноте. По максимуму. Настолько, насколько можно вместить — но без скидок и без поблажек. Иначе в Царстве жить не получится. А значит, ищущим Царства к компромиссам лучше не привыкать. Хотя бы для того, чтобы не пришлось потом от них отвыкать — долго и, может быть, мучительно. Как мучительно избавляются порой от въевшихся в плоть и кровь и вошедших в обиход дурных привычек и традиций, которые легко ввести, но от которых не так легко потом избавиться.

Пикантность ситуации состоит в том, что животные необходимы в храме для ежедневных жертвоприношений, а обмен валюты — для подати на храм, которая должна производиться священными сиклями, а не обычными деньгами. Конечно, можно было бы пространственно развести торговую точку и дом молитвы, но много ли вы видели церквей со свечными ящиками во дворе? В ответ на возмущение иудеев, Господь Иисус говорит не только о порядке, который должен быть в Доме Отца, но и показывает, что отныне центр богоприсутствия — не здесь. Он — Божественное Слово, и Его тело — истинный Храм, в котором Бог пребывает не образно, не отчасти, а реально, навсегда став плотью — Человеком по имени Иисус. В Его присутствии жертвы и подати теряют свое значение, ведь жертва — это вся жизнь Иисуса. Он и сегодня упраздняет, делает ненужными все наши «религиозные построения», наши «жертвы и подати», совершаемые не для Него, не для Его Храма, построенного в третий день после Голгофы — первым пасхальным утром.

Сторонники применения насилия любят ссылаться на изгнание торгующих из храма, чтобы обосновать свои притязания на "необходимость наведения порядка силовыми методами". Но заметим, что Христос не шёл в храм с орудиями наказаний, бич Он соорудил на месте из верёвок, подручного материала, имевшегося на месте, ведь бич используется для того, чтобы подгонять скот. Нет ни одного упоминания, что Он ударил хотя бы одного из тех людей, чьи столы опрокинул. Наведение Им порядка на храмовом дворе не было ни погромом, ни насилием, приведшим к беспорядкам и физическим травмам. Не забудем, кстати, отметить, что обвинения в насилии во храме Иисусу никогда не предъявлялись, их Ему не инкриминировали даже на суде синедриона. Право на наведение порядка Он имел свыше, чего не может о себе сказать ни один апологет "сильной руки".

Вряд ли случайно также, что сразу после рассказа об этом событии евангелист говорит о том, что Иисус Сам знал, что в человеке, и Он видел, с какой целью человек находится в храме. А ведь место молитвы можно превратить в место извлечения практической выгоды и без торговли в прямом смысле...

Он не нуждался в свидетельстве людей. В Его свидетельстве о чистоте наших намерений нуждаемся мы.

Всех — паломников, пришедших на Пасху, священников, фарисеев — всех устраивало, что вокруг Иерусалимского Храма идет бойкая торговля. Голоса жертвенных животных заглушают песнопения Храма? Ну что делать, зато всегда есть возможность этих животных купить. Не вести же их, в самом деле, паломнику их дома, который мог быть за сотни километров... Валютные менялы, торгуясь с клиентами, спорят и ругаются так, что «хоть святых выноси»? Печально, конечно, но ведь надо менять динарии на драхмы и обратно... Собственно, никто не одобряет весь этот гам в храмовых притворах, но все мирятся с ним, как с неизбежным злом, своеобразной данью восточному темпераменту.

Собственно, благочестивые иудеи терпели все это не столько из-за безразличия, сколько из-за того, что напряженно ожидали прихода Мессии. Через пророков Господь не раз гневно обличал Израиль в недостатке благоговения. Цитированные Иисусом слова «дом Мой домом молитвы наречется, а вы сделали его вертепом разбойников» принадлежат пророку Иеремии и были произнесены за 600 лет до описываемых Евангелием событий. Но в Израиле бытовало убеждение, что Мессия, придя вскоре, устроит служение в Храме и, так сказать, «наведет порядок». Совершая это очищение, Господь поступает именно как Тот Самый, веками ожидаемый Мессия. Именно так воспринимают это иудеи, и поэтому требуют у Него знамения.

Однако, нельзя не обратить внимания на то, что диалог между иудеями и Господом происходит на повышенных тонах, иудеи с некоторой враждебностью реагируют на поступок Христа. Это происходит, вероятно, из-за того, что Господь называет вещи своими именами. Его слова «дома Отца Моего не делайте домом торговли» совершенно не вписываются в рамки терпимости и снисходительности по отношению к беззаконию и неблагоговению. Это важно видеть, потому что мы в наше время, если кто-то говорит нам о том, что мы мягко называем «нестроениями» в нашей духовной (и церковной) жизни, реагируем так же, как иудеи тогда, в апреле 27 года н.э. Страх и неуверенность в любви Божьей делают для людей правду такого рода очень обидной. Это полезно помнить и замечать в себе, чтобы не уподобиться тем иудеям.

Что такое власть? Откуда она берётся? В природе власти нет: там есть только сила. Сильные доминируют над слабыми, но о власти тут говорить не приходится: это ведь всего лишь использование одних другими. Власть начинается там, где есть личность. Образ Божий. Там, где есть сознание и самосознание. Осознание себя и своих отношений с другими. И глубина таких отношений — та или иная. Вот эта глубина и определяет меру власти одних над другими. И её формы тоже. Отношения могут быть абсолютно поверхностными — и тогда власть может держаться только на насилии, на принуждении, иногда прямом и откровенном, иногда завуалированном. Тогда тот, у кого власть есть, просто заставляет других делать то, чего он от этих других хочет. И ревниво смотрит по сторонам — нет ли рядом кого-нибудь, кто смеет посягнуть на его властную прерогативу заставлять других делать то, чего он от них требует.

И если такой некто появляется, носитель власти задаёт ему обычные в таких случаях вопросы: кто ты такой, почему, на каком основании? И дело тут не в содержании того, что делает этот некто, а в самом факте появления кого-то, кто действует независимо от источника власти. Тут, конечно, налицо страх потерять власть, если появится кто-то, кто сам, без контроля, по своей инициативе начнет делать то, что должно было бы быть сделано по распоряжению обладающего властью. Но страх потерять власть — лишь поверхность. Под ней другой страх, страх потерять тех, от кого зависишь.

Внешняя власть, связанная с поверхностью человеческой личности и человеческого существования, — всегда власть зависимых от тех, кто на этом внешнем уровне им необходим. И все атрибуты такой власти, включая меры принуждения и насилия, — лишь средства скрыть этот очевидный при внимательном рассмотрении факт. Настоящая же власть — всегда от Бога. Не в том смысле, что Бог благословляет любую власть, а в том, что лишь власть, данная Богом, может называться властью в настоящем смысле слова.

И дело тут не в «религиозном факторе», а во внутренней независимости от тех, на кого простирается власть. Независимость, которую даёт только Бог. Но такая власть возможна только как власть любви. Такая власть не требует ничего от тех, на кого распространяется. Она лишь действует сообразно своей внутренней необходимости, определяемой Богом. А других включает в осуществление своих планов только с их согласия. Вот такой властью Спаситель обладает в полной, абсолютной мере. Не случайно на вопрос о власти Он отвечает, что владеет Своей жизнью и Своей смертью. Тут полнота Божьего присутствия. Богочеловечество. И в нём — источник абсолютной власти. Власти Царства, которое не от мира сего.

Сегодняшнее чтение вновь возвращает нас к событию, которое называют обычно изгнанием торгующих из Храма.

Сам по себе поступок, совершённый Иисусом, вполне соответствовал Торе, хотя и шёл вразрез с устоявшимся обычаем. Но решиться на такое мог, разумеется, не каждый, а лишь тот, кто мог сказать о себе, что он действует во имя Божие. В самом деле, ведь совершённое Иисусом было не просто акцией по наведению порядка, это был призыв действием к строгому следованию нормам Торы, которые, по мнению Призывающего, в данном случае нарушались. А тогда сам собой возникал вопрос, тут же заданный Иисусу окружающими: а кто ты такой, чтобы призывать нас к тому, к чему призываешь, и делать то, что ты делаешь (ст. 18)?

Неудивительно, что речь шла именно о знаке («знамении»): ведь всем было очевидно, что никаких официальных полномочий по наведению порядка в Храме у этого Человека нет и быть не может, с точки зрения окружающих Он – всего лишь частное лицо. Но если бы, к примеру, речь шла о пророке или, тем более, о Мессии, то никаких вопросов у них, конечно, не возникло бы: и пророк, и, тем более, Мессия имели полное право на такие действия. Но и пророческую харизму, и, тем более, мессианские притязания нужно было доказать, нужно было совершить нечто, что всеми было бы с очевидностью воспринято как чудо, как доказательство того, что очищающий храм действительно является пророком или Мессией.

Такого-то знака и требуют у Иисуса окружающие. А Он говорит лишь об одном: о Своей смерти и о Своём воскресении, притом не прямо, а иносказательно, так, что большинство присутствующих так и остаётся в недоумении (ст. 19 – 21).

На первый взгляд, такой ответ кажется явно неудовлетворительным, ведь он никому ничего не объясняет. Но Иисусу, как видно, важнее всего было засвидетельствовать окружавшим Его людям о том главном, ради чего Он пришёл в мир — о Царстве и о победе над тем злом, в котором этот мир пребывает. А смерть, несомненно, во все времена воспринималась как квинтэссенция мирового зла. Намёк на Воскресение и был самым, по существу, адекватным ответом на вопрос о власти и о полномочиях, так же, как само Воскресение было самым ярким и несомненным доказательством того, что Иисус имел полное право сделать то, что Он сделал в Храме.

Конечно, понять и осмыслить такой знак может лишь тот, кто сам приобщился к Царству. Но иначе и быть не может: ведь о Царстве нельзя рассказать, как о некой умозрительной реальности. Его можно лишь показать. И тогда тем, кто сумеет увидеть, уже не потребуется никаких доказательств.

Сегодняшнее чтение рассказывает нам о первом из совершённых Иисусом чудес — о превращении воды в вино во время брачного пира в Кане Галилейской. Конечно, рассказывая об этом событии, евангелист полностью задействует в своём рассказе те смыслы, которые связаны в библейской традиции с символикой брачного пира. Ведь именно брачный пир становится уже для древних пророков символом мессианского Царства. В послепленный период эта символика закрепилась в иудейской традиции, и рассказ о брачном пире становится под пером евангелиста рассказом о Царстве. Да и само превращение воды в вино, как оно описано в рассказе (ст. 6 – 10), глубоко символично. Вода в ветхозаветной культовой практике использовалась для очищения, и не случайно, что для совершения Своего чуда Иисус велит наполнить водой не что иное, как специальные сосуды, использовавшиеся для очистительного омовения, обязательного перед трапезой (ст. 6). К вину же отношение у библейских авторов всегда было двойственным: оно могло быть как символом распутной жизни, уводящей человека от Бога (Притч. 20 : 1), так и символом той благодатной радости, которую переживает человек в присутствии Божием (Пс. 104 : 15). Неудивительно, что у евангелиста вино становится символом Царства и той радости, которая охватывает сердце человека, прикасающегося к Царству. В таком контексте превращение воды в вино было, несомненно, событием знаковым: оно означало конец истории и начало Царства. В самом деле, регулярные очистительные омовения были необходимы человеку постольку, поскольку он жил в ещё не преображённом и лежащем во зле мире. В Царстве, очевидно, никакой необходимости в очищении уже нет. И если вода становится вином, это означает, что прежний порядок вещей, при котором зло и грех владели миром, миновал, и настало время Царства, пронизанного благодатной радостью. И дело тут, конечно, не в том, что в Царстве нарушаются законы физики или химии. Дело в том, что природа Царства абсолютно подвластна духу. Радость о Боге делает воду частью Царства, а общение радующихся обращает её в вино.

Брак в Кане Галилейской комментаторы всегда интерпретируют в мессианском контексте, в контексте образа мессианского пира. И это, конечно, так: символика слишком понятна и прозрачна, чтобы в ней сомневаться. Но также вряд ли есть основания сомневаться и в том, что речь идёт о вполне реальном и вполне земном событии. О событии, в котором Иисус принимает участие как самый обычный человек, потому, что и приглашают Его туда как самого обычного человека.

Мессия всегда остаётся Мессией. Он не может быть ничем другим, куда бы ни пошёл. Везде Он остаётся Человеком с большой буквы. Даже если пригласившие Его о большой букве ничего не знают и не думают о ней. А раз так, значит, Его вмешательство именно как Мессии возможно везде, где так или иначе может действовать Его небесный Отец. В том числе и во время брачной церемонии. И на брачном пире.

Превращение воды в вино — излюбленная тема проповедников. Ещё бы, столько аллюзий, и ветхозаветных, и новозаветных. Вода, превращённая в вино как символ Царства. Параллель с Моисеем, который превратил воду в кровь — и в этом суть Ветхого Завета, а вот превращение воды в вино как символ Царства — тут суть Нового Завета… и многое другое, всего не упомнить. Но это всё символы. Аллюзии. Аллегории. А Царство между тем — не символ и не аллегория. Царство — реальность. И не в том тут дело, что вода превратилась в вино. Не в превращении как таковом главное.

Главное — в том мире, где такое превращение становится возможным. Не просто возможным — в новом мире, открывшемся нашему миру через Мессию, такие превращения становятся нормой. Дело ведь, само собой понятно, не в магических водоносах и не в особом таланте тех слуг, которые их наполняли. Дело в том, Кто включился в процесс. Мессию пригласили на брачный пир — и Он пришёл. Он мог бы и не делать ничего — время ещё не пришло. Но Его пригласили, и Он пришёл. Его попросили — Он отозвался. Исполнил просьбу. Просто по-человечески. У Него получилось, как всегда, по-Человечески. Иначе Он не действует. Он ведь Мессия — всегда. И полнота Царства с Ним — тоже всегда. И если Он приходит на пир, то пир становится мессианским. Ведь теперь это пир, проходящий с участием Мессии в Его Царстве.

Рассказ о свадьбе в Кане начинается с упоминания о том, что там была Матерь Иисуса, причём и Сам Иисус, и Его ученики названы также приглашёнными. Отсюда, а также из того, что Мария распоряжается во время свадьбы, можно сделать вывод, что это была свадьба близких родственников, в которой Мария принимала участие как одна из главных организаторов, имеющих право давать указания про хозяйству. Поэтому она и указала служителям выполнять то, что скажет им Сын.

Слова, сказанные Иисусом Матери, внешне похожи на отказ в выполнении просьбы, но их смысл можно понять и иначе: не беспокойся, всё будет нормально. Конечно, только к этому смысл Его слов не сводится, они гораздо глубже, в них можно многое прочесть о Его миссии в мире, но именно после этих слов Мария передаёт Сыну полномочия.

Христос только начинает Свою проповедь, Он ещё не признан родственниками, и на этом основании некоторые делают вывод, что и Мать не всегда Его понимала. Но это не так, Та, Которая сохраняла в сердце слова о Нём, видела глубоко. Думается, что не только к хозяйственным заботам относятся Её слова, сказанные во время свадьбы: что скажет Он вам, то сделайте.

Господь ничего не обязан для нас делать. Именно таков смысл Его слов, обращенных к Марии. А если мы в Него так крепко верим? А если мы Его так сильно любим? Не важно. Мать любит и верит ничуть не меньше нашего (на самом деле, гораздо больше). Но Господь говорит Ей, что и так совершает для людей (в том числе, и для жениха с невестой, и для Матери, и для нас) самое страшное дело Своей жизни — Он упоминает о еще не пришедшем «часе»; это выражение Он потом использует для обозначения Своей смерти на кресте. У кого повернется язык что-либо требовать от Него после того, что Он совершил? Но разве Он не хочет нашей радости, нашего счастья? Ведь Он пришел дать нам жизнь с избытком (Ин 10:10), ведь Он часто сравнивал Свое Царство со свадебным радостным пиром. Да и шестьсот литров лучшего вина на свадьбе бедняков — разве не избыток? Но это Его желание и Его дар — наша здесь может быть только благодарность, да, разве что, тихая надежда на Его чудо, которой мы можем поучиться у Той, что сказала: «Что скажет Он вам, то сделайте».