Мысли вслух на Ис 56:1-2

Сегодняшнее чтение затрагивает вопрос, чрезвычайно важный для понимания того, что такое Царство и что такое народ Божий. Традиционное для эпохи Исайи Вавилонского представление сводилось к тому, что народ Божий — это еврейский народ, который, после всех испытаний, сделавших его сплочённой этноконфессиональной общиной, по определению праведен и освящён. Конечно, эти свойства приписывались народу в целом, который мыслился как общность не только национальная и религиозная, но и духовная. Но считалось, что недостоинство отдельных членов общины отнюдь не мешает общине в целом являть образец праведности. Праведность воспринималась, в некотором смысле, как неотъемлемое свойство общины. Что же касается всех остальных, как, впрочем, и некоторых членов общины, считавшихся, подобно, к примеру, евнухам, религиозно неполноценными, то на них, как считалось, качества общины не распространялись. Даже если, к примеру, язычник принимал яхвизм и становился иудеем, войдя в Синагогу (а яхвизм без Синагоги был в те времена уже немыслим), он всё равно не считался полноправным её членом: таковыми становились лишь его дети, а иногда и внуки. Исайя же смотрит на это совершенно иначе. И прежде всего потому, что понимает: праведность в принципе не может принадлежать ни отдельному человеку, ни общине в целом. Праведность и суд принадлежат одному Богу, а человеческая праведность и человеческий суд в лучшем случае могут быть лишь отражением Его праведности (ст. 1 – 2). И только тогда, когда человек становится свидетелем и проводником праведности Божией, может он рассчитывать на то, что в день Суда будет оправдан и войдёт в Царство. Одной принадлежности к общине мало, нужно ещё определённое качество духовной жизни, которое даётся не людьми, а Богом. И дано оно может быть каждому, кто его ищет, будь то даже человек, с точки зрения традиционной для Царства никак не подходящий, как, к примеру, тот же евнух или иноплеменник, вообще не имеющий отношения к народу Божию по крови, но ищущий Царства и хранящий праведность (ст. 4 – 8). Такой взгляд на народ Божий и на Царство, конечно, стал понятен и приемлем для Синагоги далеко не сразу, хотя впоследствии представление о том, что с приходом Мессии к народу Божию начнут активно присоединяться язычники, в раввинистической традиции возобладало. Но в полной мере правота Исайи Вавилонского раскрылась, конечно, лишь с приходом в мир Спасителя.

Для Бога нет своих и чужих. Мы же — наоборот, с детства привыкаем делить мир на хороших и плохих, на наших и не наших. Наверное, это естественно для нашей падшей природы — держаться за ближних, отталкиваясь от дальних. Через эту стадию прошел и Израиль, который, осознав свою богоизбранность, был вынужден отделиться от других народов стеной ритуальных запретов. Тем необычнее для него весть Исаии о том, что дом Господа будет домом молитвы для всех народов. Но приходит время взрослеть, пора увидеть, что Бог выше нашей ограниченности. Он — Бог всех, Он любит всех, всех зовет к вере, так что для него уже нет «ни эллина, ни иудея». Не странно ли, что мы через две с половиной тысячи лет после этого пророчества находим в своих религиозных воззрениях место для национализма, узости, вражды?

Призыв хранить субботу, то есть посвящать часть своей жизни молитвенному предстоянию перед Богом, здесь обращён к тем, кого до сих пор не признавали достойными равноправия. До сих пор звучало уже немало пророческих призывов оказывать милость иноплеменникам, чуждым по происхождению, но теперь мы слышим и о том, что Бог не отвергает также и евнухов, тех, кого люди привыкли считать неполноценными не только физически, но и во всех отношениях. И вот теперь Господь провозглашает, что для Него нет неполноценных, все, кого люди отвергают по нелепым, хотя и кажущимся серьёзными причинам, Ему дороги, всех Он готов принять.

Пройдёт несколько веков, и на дороге из Иерусалима в Газу Филипп встретит эфиопского вельможу, в одном лице иноплеменника и евнуха (Деян. 8:26-39), и тот одним из первых иноплеменников войдёт в Церковь. Перед встречей эфиоплянин будет читать Книгу Исаии, то её место, за которым, через несколько поворотов пергаментного свитка, стоят именно эти строки.