Мысли вслух на Иер 7:1-34

Иеремия продолжает пророчествовать, и снова сквозь века мы ощущаем себя его современниками. Сколько веков прошло после того, как прозвучал призыв не твердить о храме, и вот мы снова рискуем подменить духовную жизнь реставрационными работами! А между тем и на нашей земле хватает тех же несправедливостей, что и в древней Иудее. А ведь храм без подлинного обращения тех, кто его посещает, по слову пророка, повторённому затем Спасителем, становится вертепом разбойников, воровским притоном. И что толку в уверенности в собственном спасении, если она пропитана суевериями и нежеланием приносить подлинное покаяние?..

Интересно, что в ряду упоминаемых несправедливостей на первом месте говорится о притеснении иноземца. В наше время любой, кто вздумает заговорить, скажем, о положении «гастарбайтеров», получит дружный и притом массовый отпор: «Да кто их притесняет? Чего они к нам припёрлись? Они сами кого угодно задавят!». Но для народа, названного избранным, соблюдение заповеди об уважительном отношении к пришельцам из иных земель было важно именно для того, чтобы сохранить верность избранничеству, чтобы не возвращаться к самочувствию практически всех языческих народов на определённом и весьма длительном этапе: одни только мы — люди, а все остальные — непонятно что.

Но Господь не хочет, чтобы мы возвращались к язычеству, хотя бы при этом мы продолжали выполнять все положенные храмовые ритуалы. Те, кто подменяет ритуалами подлинное следование за Господом, соблюдение Его заповедей, будут Им отвергнуты.

Проповедь Иеремии, произнесённая им у входа в Храм (ст. 2), вызывает некоторые вопросы. Так, к примеру, не совсем понятно, о каких «ваалах» (ст. 9) он говорит, учитывая, что речь идёт о временах, когда религиозная реформа царя Иосии была уже свершившимся фактом. Не исключено, конечно, что проповедь прозвучала при ком-то из преемников Иосии, когда языческие культы вновь стали распространяться в Иудее, а языческие алтари появились даже на храмовом дворе. Но здесь, похоже, речь идёт скорее о домашних культах, с которыми не мог справиться даже Иосия.

Язычество, как известно, всегда глубоко проникает в быт, и бороться с ним там особенно сложно, ведь именно быт целиком определяется духовным наполнением жизни тех, кто его обустраивает. Именно поэтому публичная, официальная религиозность нередко заметно отличается от домашней, бытовой. По-видимому, многие из тех новоявленных «яхвистов», которых так много появилось в стране после реформы Иосии, оставались, в сущности, язычниками, при этом ни на минуту не сомневаясь в собственном правоверии. Такая ситуация духовно была хуже откровенного язычества: ведь язычники, по крайней мере, знают, кто они такие, и не заблуждаются на собственный счёт, а мнимые «яхвисты» наподобие тех, к которым обращался Иеремия, напротив, пребывали в приятном для себя заблуждении по поводу своей религиозности. Вероятно, яхвизм был для этих людей не основой их духовной жизни, а всего лишь своего рода национальной идеологией, и в Яхве они видели Покровителя страны и народа, Который, однако, не касался их сердца, так что в их быту находилось место и баалам, и культу Великой богини (ст. 17–18).

Но зато такой яхвизм становился основой для бурного роста своеобразного религиозного национализма. Жители Иудеи были убеждены, что им ничто не грозит, ведь у них в Иерусалиме теперь оставалось единственное место на земле, где приносили жертвы истинному Богу, а потому ни им самим, ни их стране ничего не страшно (ст. 3–4). К тому же, они, как видно, были совершенно уверены, что спасение от бед и мессианское Царство им гарантированы по определению, ведь они — народ Божий, они регулярно посещают храмовые богослужения и участвуют в жертвоприношениях, при этом вовсе не думая ни о соблюдении заповедей, ни о том хотя бы, чтобы оставить столь милые их сердцу языческие культы (ст. 9–10). Подобного рода самоуверенность духовно обесценивает любой культ, о чём и напоминает пророк своим соотечественникам (ст. 21–24).

Таковы оказались плоды проведённой сверху религиозной реформы: внешний результат был достигнут сравнительно легко и быстро, духовное же состояние народа оказалось хуже, чем было прежде: теперь к язычеству, которое, уйдя с иерусалимских улиц, скрылось в домах и в сердцах жителей города, добавился самоуверенный национализм, густо замешанный на весьма поверхностной яхвистской религиозности. Этот замес и сделал покаяние невозможным, а катастрофу неизбежной.

Бог не может упрекнуть жителей Иерусалима в недостаточной религиозности: они приносят жертвы, молятся, и даже помнят, помимо других богов, верят в Единого — но при этом они «стали к Нему спиной, а не лицом» — от Бога, как и от других богов нужна помощь, благословение, все, что угодно, но не Он Сам. Они хотят говорить, но не с Ним, а Ему — чтобы Он слушал их просьбы, но не заставлял слушать их самих, «не приклонили уха», а Он просил: «Слушайтесь голоса Моего». Все это — обличение всякого, а не только древнеиудейского нормального религиозного сознания. Людям нужна идея Бога, чтобы было, кому молиться — это естественная религиозность. Но им не нужен Бог, Которого нужно слушать, то есть не просто исполнять заповеди и ритуалы, а по-настоящему узнавать Его волю. Это религиозность неестественная, а настоящая — та, которой хочет от человека Бог.

Через пророка Иеремию Бог обращает Свое слово к народу Израильскому. Его негодование вызывает То, что люди, которые не исполняют заповедей (да и не очень старающиеся), приходя в храм, считают, что у них все в порядке, — ведь они принадлежат к народу Божиему. Бог категорически возражает против такой идеи «коллективного спасения», когда порознь все — грешники, а вместе — «спасенные».

Не кажется ли вам, что такое представление за прошедшие две с половиной тысячи лет не исчезло? Не бывает ли так, что мы думаем, что самое главное для нашего спасения — это попасть в «правильную» церковь, быть в ней «как все», а тогда можно не только считать себя грешником, но и продолжать быть им? Нет надобности в личной вере, в личных отношениях со Христом, в глубоком покаянии и стремлении к святости. Нет личной ответственности за свои дела и помыслы — ведь спасение принадлежит нам по факту принадлежности к церкви. Но с Божией точки зрения — все наоборот: наша принадлежность к «правильной» Церкви, к Телу Христову определяется нашими личными отношениями со Христом и нашей личной ответственностью перед Ним.

Парадоксальная ситуация: Бог посылает пророка к людям, о которых Он Сам говорит Своему посланнику, что его никто не будет слушать! Если всё так однозначно, зачем же посылать его? Можно было бы подумать, что Бог делает это на всякий случай: вдруг всё-таки найдётся кто-то, кто сможет и захочет услышать? Но ведь Бог не человек, в Его случае не может быть никаких «а вдруг» или «может быть», Он знает всех и каждого и в любой момент может сказать точно, есть ли в народе готовые слушать и слышать, или нет.

Скорее дело в другом: в принципиальной непредопределённости ситуации. Да, дело плохо. Да, народ мало склонен слушать тех, кто говорит от лица Божия. Ещё хуже то, что ситуация эта сложилась не сегодня и не вчера: духовной нечувствительностью (или, по крайней мере, малой чувствительностью) народ, судя по словам Бога, отличался всегда, с самого начала своей истории, с самого Исхода. И всё же надежда ещё есть, она есть всегда, до тех пор, пока история человечества ещё продолжается. Конечно, прошлые грехи всегда лежат тяжёлым грузом, идёт ли речь об отдельном человеке или о целом народе.

Но, к счастью, раскаяние и обращение возможно всегда, ни то, ни другое не зависит от человеческих заслуг и достижений. Сегодняшний грешник может раскаяться и встать на путь праведности даже не завтра, а в следующую минуту, и Бог примет его раскаяние и будет рад его обращению. А может и не раскаяться, и тогда слова пророка пропадут зря. Конечно, сам он останется человеком Божьим, и дело, порученное Богом, он сделает, в этом отношении Богу не в чем будет его упрекнуть (постольку, поскольку речь идёт о грешном человеке).

Но с точки зрения того стремления спасти от греха и от смерти каждого, которое Бог выражает столь ясно, слова пророка в таком случае окажутся бесполезными. Бог идёт на риск, без которого в падшем мире невозможно сделать ничего.

На риск, без которого не обходится ни одно дело Божие и которого поэтому не избежать никому, кто соглашается его делать. Если уж даже Сам Мессия с самого начала Своего служения точно знает, что умрёт на кресте, что говорить об остальных? И всё же пророк идёт делать то дело, которое ему поручил Бог. Так же, как шли многие до него и многие после него. Так же, как пошёл на крест Мессия. Не только потому, что иначе план Божий не осуществится, но, прежде всего, потому, что иначе они потеряют Бога, Его любовь, Его Царство. И все они об этом знают.

Господь постоянно посылает к Своему народу пророков, но ни одного из них народ, по большому счёту, не слушает. И по человеческим меркам Бог давно мог бы прийти к выводу, что иметь дело с этим народом бесполезно. Сделав такой вывод, Он мог бы попробовать найти Себе другой народ, посимпатичнее и поотзывчивее. Но насколько это реально — после грехопадения Адама найти среди его детей более симпатичный народ? Человеческая природа (природа ветхого человека) не слишком зависит от народа... Но главное — Господь верен, даже если люди неверны. Он избрал Свой народ — и не покинул его. Он обещал, что Он будет с нами — и Он не покидает нас, даже когда мы поворачиваемся к Нему спиной. И даже когда Он знает, что мы не будем слушать, Он тем не менее снова и снова посылает нам возможность обратиться, услышать Его голос и ступить на путь, который Он заповедал нам.

Говоря об отношениях с Богом, Иеремия прежде всего обращает внимание своих слушателей на послушание. Жертвоприношения — это потом. Они только следствие послушания. И без послушания Богу бесполезны. Пророк чётко и однозначно расставляет приоритеты в духовной жизни. В самом деле: что такое, в сущности, жертвоприношение? Совместная трапеза Бога и людей, которые садятся за один стол. Но что проку садиться за один стол с тем, кто тебе безразличен? Ведь главное тут не еда, а взаимоотношения. Жертвенное мясо, конечно, освящалось Божьим присутствием.

Но никакое освящение само по себе ничего не даст человеку, если отношений с Богом у него нет. Это камень, дерево или металл можно освятить без их участия. Животное, наверное, тоже — у него ведь нет того духовного «я», которое Бог дал человеку. Но освящение человека возможно лишь при непосредственном его, этого человека, участии. И освящённое мясо только тогда становится для человека жертвенной трапезой, когда он ест его перед Богом. А иначе нет никакой жертвенной трапезы, а есть просто застолье.

И мясо вовсе не освящает человека, а лишь насыщает его. Освящает оно человека лишь тогда, когда его предлагает человеку Бог. А если человек берёт его сам, не имея Бога в виду, то освятить берущего просто некому: ведь Бог в его жизнь не вошёл. Вот потому и посылает Бог Своему народу всё новых и новых пророков. Новых и новых свидетелей. Свидетелей, которые рассказывают хоть и по-разному, но об одном: о духовной жизни. А значит, всё о тех же отношениях с Богом, которые и есть, собственно, духовная жизнь.

Правда, слушают этих свидетелей, как минимум, неохотно. А то и не слушают вовсе. Оно и не удивительно: ведь речь идёт об отношениях с Богом. Которые, как всякие отношения, требуют от человека усилий и ответственности. То ли дело жертвенная трапеза: это весело и вкусно. И, если не относиться к духовной жизни всерьёз, ни к чему не обязывает. Такая религия устраивает многих. А вот с отношениями сложнее. Потому и не жалуют верующие, вроде бы, люди тех, кто говорит им о главном. И теряют это главное. То, чего не заменят никакие обряды и ритуалы. И никакие жертвоприношения.

Эта заповедь взывает к нашей вере. Можем ли мы не просто поверить, что Бог есть, но довериться Ему, предоставить Ему право решать, что для нас хорошо? Если да, то тогда для нас начинает звучать Его голос, указывающий нам путь, огражденный заповедями от духовных опасностей. Но это еще не все. Соглашаемся ли мы слушаться этого голоса и идти по указанному пути, то есть откликаться делом на призыв Божий? Отношения с Богом начинаются с веры, но «вера без дел мертва» (Иак. 2:20).