Мысли вслух на Ин 8:1-11

Фарисеи и книжники привели к Иисусу женщину, взятую в прелюбодеянии, чтобы в очередной раз испытать Его благонадежность. Если Он предложит побить ее камнями, то нарушит римское право, если предложит отложить дело до суда, то пойдет против закона Моисея. Для них это просто юридическая задача, которая имеет какое-то логическое решение.

Но Христос переводит эту задачу из области отвлеченных рассуждений в конкретную реальность. Он предлагает тем, кто привел эту женщину, перестать быть безликими свидетелями и вспомнить, что они сами обыкновенные люди из плоти и крови, со своими достоинствами и недостатками. Господь предлагает каждому заглянуть в свое сердце, и лишь не найдя в нем греха, осуждать или не осуждать ее.

И как только проблема перестает быть абстрактной, а становится личной, отпадает потребность в ее разрешении. Когда человек встречается с бездной собственного греха, ему становится не до пороков ближних, и он уходит. Но именно в этом одиночестве и становится реальной встреча с Богом. Именно тогда можно услышать: «и Я не осуждаю тебя. Иди и больше не греши».

Как это ни рискованно, Господь дает нам свободу судить друг друга. Ведь Он не возражает против самой идеи — осудить кого-нибудь на смерть, побить камнями, расстрелять и т.д. Он совершенно серьезно говорит книжникам, что они могут побить камнями грешную женщину. Только пусть начнут те, кто сами чисты перед Богом, ведь они первые имеют право вершить Его суд. И если у старших хватило совести и мудрости, а у младших — по крайней мере, осторожности не осуждать никого от имени Бога, перед Которым они сами не без греха, то почему нам не хватает ни совести (мы не хуже других), ни мудрости (если каждый раз рефлексировать, то так можно и никого не побить!), ни просто элементарного такта не осуждать тех, кого не стал осуждать Сам Господь Иисус, единственный Человек без греха?

Неоднократно читателей Евангелия интересовал вопрос, что Христос мог писать на земле? Если не забывать, что многие из Его поступков соответствовали сказанному в ветхозаветных пророчествах, то ответом могут быть слова, возвещённые Господом через Иеремию: “Отступающие от Меня будут написаны на прахе, потому что оставили Господа, источник воды живой” (Иер. 17:13). Некоторые исследователи евангельского текста, основываясь на отсутствии этого эпизода во многих древнейших рукописях и на его стилистических особенностях, считают его неорганичным для повествования Иоанна и вставленным из какого-то другого евангельского повествования, например, Луки. Но даже если отрывок и в самом деле переместился при переписывании рукописи, слова Иеремии о живой воде, если верна наша догадка, подчёркивают смысловое единство эпизода с предыдущим и последующим рассказом.

Обвинители ушли, будучи обличаемы совестью. Мы привыкли отрицательно воспринимать фарисеев, но надо и им отдать должное: слишком многие на их месте не стали бы прислушиваться к голосу совести и повели бы себя иначе, безжалостно закидав камнями грешницу, а вместе с ней — угрызения совести. Как было сказано в другую эпоху, “он незлопамятный человек: не помнит зла, сделанного другому”. Но эти фарисеи помнили, их нельзя назвать неспособными к покаянию. Но это — одно из подтверждений того, что Христос проповедовал не на ветер, а тем, кто мог Его услышать, хотя бы и не хотел в том признаться даже самим себе.

Христианство порой воспринимают как религию всепрощения, и в доказательство ссылаются на рассказ Иоанна о женщине, «взятой в прелюбодеянии», которую, как нередко это интерпретируют, Христос безоговорочно прощает. Между тем, Его прощение отнюдь не безоговорочно: «иди и впредь не греши». Условие существенное. Но что же всё-таки произошло? И почему Иисус отпускает женщину? С точки зрения формальной всё просто и понятно: потому, что нет как раз именно формального обвинения. И формальных обвинителей тоже нет.

Тора требует, чтобы обвинение в преступлении, за которое возможна смертная казнь, было доказано по крайней мере двумя свидетелями, и свидетельство это должно быть именно и строго формальным. Потому Иисус и вызывает из толпы свидетелей: аргумент «все видели» с точки зрения процессуальной не аргумент, во всяком случае, когда речь идёт о судопроизводстве, соответствующем нормам Торы. Более того: в соответствии с нормами Торы свидетель обвинения должен был во время каменования приговорённого к смертной казни преступника сам, лично бросить первый камень.

Как видно, свидетелей не нашлось. Ещё и потому, конечно, что Иисус сказал: пусть первый камень бросит тот, на ком нет греха. А собравшаяся толпа состояла ведь из людей религиозных, к своей религии относящихся достаточно серьёзно. Они, конечно, не обо всех своих грехах думали и уж точно не о первородном грехе — иудаизм такого понятия просто не знает. Грех в иудаизме — всегда конкретное нарушение конкретной нормы Торы, а не абстрактная «греховность».

И «без греха» в данном случае означало — не погрешая в качестве свидетеля. А значит, надо было именно всё видеть лично. Самому. Присутствовать при совершённом прелюбодеянии — а иначе речь должна была бы уже идти о клевете. Как видно, таких свидетелей не нашлось. Женщина, конечно, всё о себе знает. И собравшаяся забросать её камнями толпа тоже знает. В общем и целом. По слухам. Но — ничего конкретного.

Так что же: оставить грех ненаказанным? С точки зрения Торы — да: недоказанное преступление преступлением не является, нельзя наказывать на основании слухов и подозрений, пусть даже слухи распространились широко, а подозрения весьма весомы. Но ведь суд Иисуса — не обычный человеческий суд. А Он говорит: обвинителей нет? Ну, так и Я не обвиняю тебя. Только впредь не греши. Что это: прощение? Да, конечно. Но при условии воздержания в дальнейшем от греха.

По крайней мере, добровольного и осознанного, каким обычно бывает прелюбодеяние. Своего рода условное наказание. С отсрочкой до дня последнего Суда. А значит, и новый шанс: ведь условное наказание может так и остаться нереализованным. А жить в Царстве можно и так — условно наказанным. Как мы все в нём и живём — у каждого ведь свой грех. Но есть шанс, что наказание так и останется условным. Если, конечно, безусловной окажется наша верность Христу и Царству.

Начиная свой рассказ о Сусанне, священнописатель очень точно и кратко описывает причины того, что вскоре произойдёт, того неправедного суда, на который решатся судьи. Он говорит о старейшинах, что они «извратили (букв. «вывернули наизнанку») свой ум и уклонили глаза, чтобы не смотреть на небо и не вспоминать о праведных судах (букв. «судебных определениях, постановлениях»)». С этого и начинается любой грех, а иногда и преступление.

Ум ведь полностью послушен нашему сердцу, нашей воле, и, если воля направлена ко злу, то и ум начинает действовать соответственно. Он как бы выворачивается наизнанку. В самом деле: ведь не разум наш решает, почему одно хорошо, а другое дурно. Он лишь может подсказать нам, что надо считать дурным, а что хорошим соответственно той установке, которую даёт ему наша воля, руководствующаяся нами же установленной системой ценностей.

И если воля прикажет разуму считать чёрное белым, а дурное — хорошим, разум исполнит всё и начнёт функционировать в инвертированном режиме, как бы вывернувшись наизнанку. Но ведь старейшины были всё же людьми, несомненно, верующими и хорошо знавшими данный Богом Закон и заповеди. Вряд ли они всю свою жизнь были лицемерами: в небольшой сравнительно еврейской общине Вавилона все друг друга знали достаточно хорошо. Людей, известных своим двуличием и моральной нечистоплотностью, никто никогда не выбрал бы в старейшины и уж тем более в судьи. Тут очевидный и серьёзный духовный срыв.

И о причинах этого срыва священнописатель говорит совершенно ясно: упомянутые в книге старейшины «уклонили глаза», отвели свой внутренний взгляд от того, на что он должен был быть устремлён непрерывно: на Бога (слово «небо» в языке той эпохи иногда использовалось как синоним слова «Бог») и на Его Закон, которым они должны были руководствоваться. Опыт того, что называлось в те времена внутренним Законом (внутренней Торой) ведь и сводился к тому, что заповеди и данный Богом Закон переживались как внутренний императив, определявший всю жизнь человека. А тут произошёл явный сбой: на место этого внутреннего императива пришло нечто иное, связанное с вожделением к женской красоте.

Вместо Бога воля оказалась направлена на страсть, которую стремилась удовлетворить любой ценой. А разум, полностью воле подвластный, нашёл способы это реализовать. Оно и неудивительно: ведь сделать жизнь человека нормальной может только Тот, Кто дал её человеку. А любые попытки найти эту норму где-то в другом месте могут привести только к духовной катастрофе. К греху, а иногда и к преступлению. И — главное — к утрате Бога. И собственного спасения.