Мысли вслух на Лк 20:19-47

Такова непростая судьба христианского откровения, что его все время пытались использовать в своих целях все, кто только мог что-то выудить из него для себя. Но в том и его подлинная божественность, что никогда эти попытки не удавались до конца, а рано или поздно терпели фиаско. Такова и судьба тех, кто пытается представить христианское благовестие как учебник революции, а Христа как главного революционера всех времен и народов. Такие попытки предпринимались не раз в истории европейской культуры. Однако именно им можно представить слова сегодняшнего евангельского чтения: «отдавайте кесарево кесарю». Наверное, этими словами вдохновлялись апостолы Павел и Петр когда говорили народу Божьему следующие слова. «Итак, будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли» (1 Петр 2:13). «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены» (Рим 13:1). Только в одном случае невозможно подчинение властям, когда власть присваивает себе божественные полномочия, Божие можно давать только Богу. Именно поэтому ранние христиане пошли с одной стороны против слов Петра и Павла, но с другой стороны, если посмотреть глубже на все три упоминающиеся здесь цитаты, то понятно станет, что они шли единственно верным путем.

Для иудеев начала 1 века нашей эры подать кесарю была унизительным знаком зависимости от римлян. Если бы Господь сказал, что ее следует платить, Его можно было бы обвинить в отсутствии патриотизма (тут первосвященники срочно оказались бы патриотами). Если бы Он сказал, что платить ее не следует, то Его можно было бы обвинить в подстрекательстве к мятежу (в этом случае первосвященникам нужно было выказать себя конструктивными сотрудниками римлян, что, в конечном итоге, они и сделали). Ответ же Христа поразителен в первую очередь тем, что Он четко разграничивает сферу земного устроения жизни, к которой относятся все формы национальной и наднациональной власти, и сферу жизни духа. Господь не отвергает государство и не призывает к религиозному переустройству государственного управления. Его ответ полагает жизнь духа и мирскую власть в разных плоскостях.

С одной стороны, это дает нам возможность видеть реальную полезность власти для обеспечения нормальной жизни общества, как об этом подробно напишут апостолы. С другой же стороны, ответ Христа делает Его учеников свободными от обожествления власти и отвергает посягательства земных властей на духовную жизнь людей. Для той эпохи именно это было небывалым откровением, и именно за это гнало христиан римское государство. Самое же главное в словах Христа — призыв отдавать Божие Богу, быть озабоченными исполнением своих обязанностей перед Творцом мира не меньше, чем перед его временными властителями. И это труднее всего.

Перед нами попытка провокации, предпринятая под маской благочестия. Мы видим, как фальшивое благочестие, оторванное от подлинного хождения перед Богом, оборачивается противлением Ему. Само построение фразы, начинающейся издалека и усыпанной фальшивыми комплиментами обличает отсутствие прямоты у задающих провокационный вопрос. Но Бог поругаем не бывает, и Христос не только достойно избежал расставленную ловушку, но и как бы мимоходом изложил принцип, в соответствии с которым должны строиться основы отношений между верой и государством.

Духовная жизнь и государственное управление относятся к разным сферам, их нельзя смешивать. Живя в государстве, мы признаны выполнять его законы и не отрываться от реальности гражданской жизни, но недопустимо подменять евангельские принципы политическими или же объявлять любые действия земных правителей соответствующими Божией воле. В те дни, когда прозвучал вопрос о допустимости платить подать римскому императору, он требовал почитать себя как бога. Христос не возражает против уплаты налогов, что является обязанностью жителей любого государства, но если император будет требовать от подданных совершения тяжкого греха, уступки недопустимы.

Вопрос, заданный Спасителю с тем, чтобы Его подловить и поставить в безвыходное положение, никак не был связан с вопросом о необходимости уплаты налогов или уклонения от этого. Собственно, он мог быть задан и имел смысл лишь в конкретной ситуации Иудеи I в. н.э. И речь шла не о том, надо ли платить налоги, а о том, можно ли это делать правоверному иудею.

Такая постановка вопроса могла бы показаться странной, если бы не специфика конкретной ситуации. Дело в том, что Иудея входила тогда в состав Римской империи и налоги собирались римскими властями в свою пользу. Отсюда и соответствующее отношение к сборщикам налогов как к коллаборационистам, со всеми вытекающими последствиями. Но если со сборщиками (мытарями) всё было ясно (на них смотрели как на изгоев и отщепенцев), то с уплатой налогов всё было не столь однозначно. Радикалы-зелоты были против какого бы то ни было сотрудничества с римскими властями, включая уплату налогов, но такая позиция автоматически ставила их вне закона: призыв к отказу платить налоги по римским законам приравнивался к государственной измене и бунту.

Более умеренные фарисеи считали, что, поскольку речь идёт о принуждении, о вынужденной уплате, платить налоги всё же можно, чтобы избежать смерти. При этом зелоты, расходясь в этом вопросе с фарисеями, всё же не задавали им лишних вопросов, по крайней мере, публично, тем более, что многие фарисеи, не решаясь поддержать радикалов открыто, тем не менее в душе им сочувствовали, и зелоты знали, что в случае чего всегда могут рассчитывать на поддержку своих менее радикальных единомышленников (конечно, в пределах возможного).

Иисусу провокационный вопрос был задан, и задан именно с тем, чтобы поставить Его в положение, когда «удобного» ответа нет: призвать публично платить налоги римлянам означает столь же публично признать и одобрить оккупационное правление, а призыв к отказу от их уплаты равносилен призыву к бунту со всеми вытекающими из такого призыва последствиями.Иисус между тем, как всегда, отвечает совершенно «не по правилам»: он говорит не о политике, а о Царстве. Кому принадлежат деньги? Тому, кто их чеканит? Так и оставьте их ему.

Для Царства вопрос о налогах неактуален, от того, платит ли человек налоги, или нет, его жизнь в Царстве не зависит никак, так же, как не зависит она от того, кому именно он их платит. Ведь всё это имеет отношение лишь к тому, что не выходит и никогда не выйдет за рамки непреображённого мира. Никакие деньги никогда не станут частью жизни Царства, и никаких налогов там не будет никогда. Все налоги, уплаченные в этом мире, тут и останутся. А если так, то жителем Царства можно оставаться, платя налоги любому земному правительству. Или не платя никакому.

Очень логичный ответ, не правда ли? Но разве мы не можем сказать, что у нас один Царь, что у нас все — Божие? И тогда ничего не отдавать кесарю (в более общем виде — государству)?

Если бы у нас действительно все было Божие... Всякое помышление, всякий поступок... И у нас самих, и у всех вокруг нас. Это, действительно, Царство Божие, Царство Любви. Не было бы имущества, денег (вспомните первые дни существования Церкви), не было бы насилия, преступлений и вообще неправильных действий — и не нужна была бы полиция, армия, чиновничество, в целом государство. Тогда — правда, все Божие и все — Богу.

Но на деле ведь все не так. Честно посмотрим, сколько наших поступков мотивируются любовью, а сколько - чем-нибудь другим. И если никто из нас не в состоянии жить в соответствии с Божьей волей, то необходимы хоть какие-то человеческие институты, поддерживающие порядок в мире, не дающие ему свалиться в хаос. Это и есть деньги, государство, «кесарево». К сожалению, все эти институты обязательно начинают претендовать на то, что не входит в их компетенцию поддержания порядка в обществе: на совесть, веру, духовную свободу человека. И тут во всей определенности должно включаться правило Иисуса: «Божие — Богу».

Оппоненты Иисуса иногда устраивали Ему своеобразные экзамены на знание современного им иудейского богословия. Вопрос о женщине, которая несколько раз в своей жизни была замужем, использовался противниками веры во всеобщее воскресение (к ним принадлежали, главным образом, представители священства), как аргумент в споре: в самом деле, чьей женой оказалась бы она, если бы встретила всех своих мужей живыми?

Это был один из тех стандартных «трудных» вопросов саддукеев к фарисеям, на который существовали свои «изящные» ответы. Иисуса, как нетрудно догадаться, хотели проверить на знание Им таких ответов.

Он говорит совсем о другом: о жизни Царства, которая совершенно не похожа на жизнь непреображённого мира с его законами. Он хочет показать спрашивающим, что пытаться прикладывать к жизни Царства систему координат непреображённого мира — путь заведомо тупиковый. В Царстве нет земного брака, не потому, что там исчезают различия между мужчинами и женщинами, а потому, что там меняется само качество жизни, изменяется даже человечность как таковая, притом в обоих своих ипостасях, как мужской, так и женской.

Проблема, о которой спрашивают Иисуса сомневающиеся в воскресении, могла бы возникнуть лишь в том совершенно невероятном случае, если бы воскресение стало не торжеством Царства с его новой жизнью, а всего лишь возвращением к прежней, непреображённой жизни всех умерших. В том мире, где время и причинно-следственные отношения — реальность абсолютная, где никакое следствие не может быть причиной самого себя и где время необратимо, выхода из описанной саддукейскими богословами ситуации действительно нет. В непреображённом мире она и не может сложиться: его законы этого не допускают.

Мир, где она возможна, устроен иначе, там действуют иные законы, там нет столь хорошо знакомого нам линейного времени и ситуация может поэтому разрешиться самым неожиданным образом. Иисус приводит два примера в качестве иллюстрации: Бога, у Которого нет мёртвых, так, что для Него живы и Авраам, и Исаак, и другие великие духовные вожди, для нас давно умершие, и Давида, который называет своим «господином» Того, Кто в нашем непреображённом мире ещё не родился. Неудивительно, что противники Иисуса умолкают: ведь сказанное Им не вмещается ни в какие рамки никаких богословских схем. Так же, как не вмещается в них и Царство, принесённое Им в мир.

Краткий рассказ евангелиста Луки о дискуссиях Христа с саддукеями содержит ряд очень важных вещей, которые Господь открывает всем нам. Он говорит, в первую очередь, что воскресение мертвых — это тайна, которая не может быть постигнута одними рациональными средствами. Далее, напоминая о том, что Бог Сам называет Себя Богом Авраама, Исаака и Иакова, Богом живых, Господь подчеркивает тем самым зависимость самого факта нашего спасения от природы Бога и от Его воли. Об этом же Он говорил через Второисайю, настаивавшего на том, что Бог спасает Свой народ ради Себя, а не ради человеческих заслуг. Это важно, потому что спасение и воскресение предстают пред нами в этом случае как участие в Божественной жизни, а не просто как упрочение бренного человеческого существования. И далее Господь не случайно напоминает Своим слушателям о тайне Богочеловечества Христа, которая пусть прикровенно, но глубоко засвидетельствована пророками Ветхого Завета. Весь разговор, таким образом, оказывается посвященным важнейшему для святоотеческого богословия явлению обожения, воссоединения человека с бесконечно превосходящей его жизнью Творца.

Вопрос, который задают в сегодняшнем чтении из Евангелия от Луки Христу саддукеи, не верящие в воскресение мертвых, не так беспочвенен, как может показаться на первый взгляд. В самом деле, что можно на него ответить? Чем является воскресение мертвых для этой жизни, и как продолжаются в нем отношения, установленные здесь? Но Господь отвергает земную жизнь как точку отчета и тем самым открывает слабость саддукейской позиции. Саддукеи полагают эту, нынешнюю нашу земную жизнь главной и пытаются рассматривать жизнь вечную в отношении к земной. В таком случае вечность выглядит своего рода продлением земной жизни в бесконечность. Архаические представления древних семитов подчеркнуто избегали этой идеи; для древних прообразом вечности было продление рода — отсюда и родилось то установление закона, на которое ссылаются саддукеи.

Саддукеи в своем вопросе лукаво соединяют свои, крайне абстрактные, представления о вечности и норму архаического закона, исходя из неявного предположения, что каждая буква последнего напрямую продиктована Богом и содержит суть Откровения на все времена. Здесь все неверно, и потому их изысканный вопрос рассыпается от одного простого аргумента Господа Иисуса. В параллельном месте евангелист Матфей приводит упрек Христа, говорящего: «Заблуждаетесь, не зная Писаний, ни силы Божией». Все не так, говорит Христос саддукеям. Самое главное в Его ответе — утверждение, что вечность не такова, как представляют саддукеи. Она не является продлением во времени этой земной жизни; напротив, земная жизнь в некоторых своих аспектах может быть подобием, отражением небесной. Именно поэтому далеко не все установления, необходимые и осмысленные в конкретных исторических условиях, содержат в себе зерно вечности.

Обращаясь далее к явлению Бога Моисею при Неопалимой купине, Христос говорит, что воскресение — реальность, потому что таков Бог. Бог не есть Бог мертвых, но живых, и у Него все живы. Следовательно, источником воскресения является для людей Сам Бог, а не те или иные явления земной жизни. Это ключевая, центральная мысль в учении Нового завета о спасении. Христос предлагает людям искать прежде Царства Божьего и правды Его, искать Самого Бога, причем не в гипотетическом будущем, а здесь и сейчас. Вечность для Него не продолжение земной жизни, а властное вторжение Царства Божьего в сердце человека. Это вторжение вечности преображает земную жизнь и подчиняет себе ее законы, как показывает приведенный Христом пример. По земным меркам Христос — потомок Давида и не может быть для Давида большим его самого. По меркам вечности же Он — Господь для всех.

Даже людям давно уже верующим часто странно читать, что мы воскреснем. Мы не можем не умереть, так как грешим, а грех не может войти в Царствие Божие, но мы не можем не жить вечно, если мы дети Божии, а Бог бессмертен. Значит, как и Бог, мы бессмертны, мы — живые. Живые — это те, кто может любить, кто свободен.

Сколько для нас надежды в словах: «Ибо у Него все живы»: если Богу все равно живы мы или мертвы, значит, может быть, и после смерти мы сможем с Божьей помощью что-то изменить в нашей жизни, покаятся. Важен вектор, направление нашей жизни здесь, на земле. Мы ничего не знаем о том, что будет происходить с нами после смерти, но наверное, если здесь, в этой жизни мы все время стремились ко злу, нам трудно будет там изменить направление движения... А стремление в течение всей жизни быть с Богом, наверняка после смерти приведет нас в Царство, к Тому, к Кому мы всю жизнь стремились. Богу важна наша свобода, Он ждет, пока мы сами не направим шаги в Его сторону, пока мы сами не повернемся к Нему. Только такая любовь — свободная — может называться любовью.

К Иисусу приходят люди, которые отрицали воскресение, считая, что этим земным бытием исчерпывается вся жизнь человека. Их привязанность к земному существованию показывает сам вопрос, который они Ему задают. Это вопрос, содержащий в себе поистине земные подробности и детали. Христос не дает прямого ответа, но предлагает совершенно новый ракурс, с которого можно эту проблему рассмотреть. Он призывает своих слушателей встать на позицию вневременную, позицию вечности. Именно из этой точки можно увидеть самое главное, которое оказывается не выяснением родственных отношений в вечной жизни, а тем, что «Бог не есть Бог мертвых, но живых».

Иногда мы задаем Господу вопросы и не получаем на них прямого ответа, наши трудности не разрешаются по молитвам, а жизненные обстоятельства не меняются из года в год. Но несмотря на это, мы можем ощущать мир и присутствие Бога во всей этой неразрешимости и сложности, если хоть немного научаемся видеть свою жизнь в Божественном измерении.

Саддукеи предлагают рассмотреть ситуацию, которую заведомо считают неправдоподобной, чтобы посмеяться над Христом, в их глазах заведомо обречённым на проигрыш. Они "по-своему правы", если исходить из их собственных понятий, не учитывающих ту реальность, которую раскрывает Иисус. В сущности, мы все рискуем оказаться похожими на саддукеев, когда замыкаемся в своих привычных представлениях и перестаём доверять Господу, постоянно раскрывающему для нас мир в его неизмеримом богатстве и многообразии.

Жизнь по воскресении не такова, как пародийно представляется саддукеям, древним рационалистам, и потому их построения оказались сметены. Ключевые слова здесь - у Него все живы. Да, жизнь с Богом не похожа на земную жизнь, как мы её знаем, но то, что мы не можем её представить, не отменяет того, что смерть не вечно будет господствовать. Потому и предстоит Воскресение, что Господь - Податель жизни.

Воскресение мёртвых всегда вызывало огромное количество вопросов, и многие из них были связаны с тем пониманием реальности, которое свойственно ограниченному взгляду падшего человека, живущего в падшем мире. Главной проблемой тут становится проблема человеческого воображения и привычка к экстраполяции процессов и моделей падшего мира туда, где процессы протекают иначе, а модели не годятся по определению.

Бывает, например, что необходимость освоения иных планет богословски «обосновывается» как раз неизбежностью всеобщего воскресения: ведь, утверждают сторонники этой довольно оригинальной теории, если воскреснут все когда-то жившие на Земле поколения, им просто не хватит места на планете, и для расселения поэтому им непременно придётся прибегнуть к колонизации других планет, а значит, подготовка ко всеобщему воскресению предполагает и межпланетные путешествия, и колонизацию планет, пригодных для жизни. Пока же, на нынешнем этапе своего технического развития, как утверждают сторонники такого взгляда, человечество ко всеобщему воскресению ещё не готово.

Эта весьма своеобразная теория может показаться забавной, но приводимые её сторонниками аргументы по сути не очень отличаются от тех, которые предлагают Иисусу саддукеи, не верившие в воскресение. Там ведь рисуется картина, сводящаяся к той же псевдопроблеме, что и «проблема» «перенаселения» воскресшими людьми Земли: рисующие её саддукеи исходят из того, что воскресение предполагает возвращение человека к той жизни падшего мира, которую он ведёт сейчас. Воскресение тут мыслится не как движение вперёд, а как движение назад.

Иисус же сравнивает воскресших людей с ангелами — не в том смысле, что, воскресая, люди превращаются в ангелов (следуя такой логике, надо было бы предположить, что, умирая, они превращаются в бесов), а в том, что духовное и природное состояние воскресшего человека отличается от духовного и природного состояния человека падшего не меньше, чем отличается состояние и жизнь того же падшего человека от состояния и жизни ангела. Спаситель не говорит подробно об этой новой жизни — вероятно, потому, что нам, как падшим людям, в большинстве своём Его описания всё равно ничего бы не объяснили, но Он совершенно однозначно отвергает саму возможность перенесения логики и моделей падшего мира на Царство — т.е. отвергает именно то, к чему мы так склонны в наших разговорах и размышлениях о Царстве.

Подчас афористичность высказываний Иисуса настолько ярка, что для нас по-новому высвечивается что-то, что мы считали уже однозначно понятным. Наверное, дело в том, что мы смотрим с нашей человеческой точки зрения, а Иисус — с точки зрения Небесного Отца.

Так и в этом случае: люди всегда считали смерть чуть ли не главным событием в жизни, боялись этого события, пытались понять, что при этом происходит... Да и сейчас христиане продолжают всерьез спорить о том, можно ли молиться за умерших, возможно ли загробное покаяние и т.д., придавая тем самым смерти какое-то огромное, почти фатальное значение.

А Иисус одной фразой все ставит на свои места. С Божьей точки зрения (а это единственная верная точка зрения!) все это — наша суета, потому что у Бога нет мертвых, у Него все живы. Значит, наша физическая смерть ничего не меняет в самом главном — в наших отношениях с Богом. А что и как при этом происходит — дело второстепенное.

Сегодня, когда рассказывается история о бедной вдовице, речь идет не столько о деньгах, сколько о чем-то гораздо более важном, символом чего становятся деньги. Деньги ведь для общества играют ту же роль, что кровь для организма. Они текут, они питают, они сетью охватывают общество подобно сетке сосудов в нашем теле, они связывают нас друг с другом, как кровь связывает разные члены. И вот, отдавая деньги, мы словно становимся донорами. А что чувствует всякий донор, отдавший свою кровь, усталость, бессилие, это может длиться даже неделю или больше. И также не бескровно проходит для нас милосердие. Так хочет ли Господь, чтобы вся наша кровь была от нас взята («всё свое пропитание»)? Нет, но вот это отдание, которое для тебя оборачивается слабостью, плохим самочувствием и еще чем-то неприятным это и есть христианство, именно это ненавидел Ницше. Зачем будет два полудохлых человека, лучше пусть будет один, но сильный. В этом такая явная логика, это так самоочевидно. Если забыть о душе… Зачем приходит душа на землю? Даже если Господь видит, что сейчас создается человек обреченный на тягостную юдоль в болезни и бедности, скажем, когда речь идет о родителях алкоголиках, Он посылает в это тело душу, Он не может этого не делать, а значит, это имеет для Него смысл. Но спрашивает ли Господь душу о ее желании пойти в это тело? Не может быть иначе, в любом случае благословляет. И вот что-то происходит между этой душой и Богом. И душе тяжело, но у нее есть своя миссия здесь, она не случайно попала сюда. «Кто верит в случай, тот не верит в Бога». Ну как можно не трепетать пред этим чудом: соединение души и тела ради смысла! Так как не отдавать свою кровь, свои деньги… если ты еще стоишь на ногах, а кто-то рядом уже не стоит.

Господь указывает саддукеям и книжникам основание для веры в воскресение в Книге Исхода: Бог, открываясь Моисею говорит не просто о «преемственности предания» от Авраама, Исаака и Иакова, а о том, что вера, связь человека с Богом становится залогом его вечной жизни. (Писанию чужда мысль о вечном существовании души в духовном мире — продолжение жизни после смерти означает телесное воскресение из мертвых.) Это означает, что живы все, кто когда-либо обрел веру в Бога, ведь Он — не Бог мертвых, а Бог живых. Это вполне относится и к нам. Осознаем ли мы, что вечная жизнь уже началась, другой жизни уже не будет, и поэтому все, что мы делаем сейчас, мы делаем в вечной жизни. Очень важно начать жить «по-настоящему» не за гробом, а здесь, сегодня же! Именно это Господь и называл словом «покаяние» — изменение своего отношения к жизни, к миру, к себе, к Богу. Начинается жизнь в контексте вечности...

Оппоненты Иисуса не раз пытались поймать Его на знании Писания и традиции. Задать какую-нибудь более-менее известную задачу из области Галахи (иудейского канонического права) и посмотреть: как этот Учитель с ней справится? Такого же рода был и вопрос саддукеев о человеке, у которого было несколько жён, умиравших одна за другой. Между тем ответ Иисуса оказался совершенно неожиданным. Он сразу же отвергает не только традиционные решения задачи, но и саму точку зрения на вопрос. Ломает, так сказать, традиционную парадигму мышления. Оно и неудивительно: ведь для Иисуса мир — Царство. Он воспринимает его только так.

Нам такое восприятие даётся непросто, а Он с ним родился. Смотреть на мир по-другому Он не то чтобы не может, но такой взгляд для Него противоестествен. Поэтому Он и видит неожиданные и парадоксальные ответы на традиционные вопросы. Так и на заданный саддукеями вопрос Он отвечает совсем не так, как можно было ожидать. Он, как всегда, говорит о Царстве. И о том, что в Царстве мёртвых нет. И понятия о супружестве в земном смысле тоже нет. Ангелами, конечно, люди после воскресения не становятся, но их жизнь действительно в некоторых отношениях становится больше похоже на жизнь ангелов, чем на жизнь людей падшего мира.

В Царстве всё иначе. И всё совсем не так, как представляло себе подавляющее большинство современников Иисуса. Потому, что полнота жизни в Царстве абсолютная. У каждого своя, но у всех абсолютная. Там нет мёртвых — а наш человеческий ум даже Царство представляет себе в рамках знакомой парадигмы жизни и смерти. Нам даже бессмертие зачастую представляется не как новое качество жизни, а как продолжение в бесконечность её нынешнего, земного качества.

Со всеми отношениями этой земной жизни, со всеми её проблемами, порой действительно неразрешимыми, если продлить их в бесконечность в неизменном виде. То, что, собственно, и проделывали саддукеи, предлагая своим оппонентам задачи того рода, какую они предложили Иисусу. Но Он отвечает по-своему. Из Царства. Из той полноты настоящей жизни, которая только и может называться жизнью в подлинном смысле слова. И спрашивающие умолкают. Им нечего больше сказать: слишком не похож мир, открывающийся им в ответах Спасителя, на тот, к которому они привыкли. Как небо и земля.

Сегодняшнее чтение вновь возвращает нас к теме Царства, притом в несколько неожиданном его аспекте. Начинается оно с вопроса, заданного представителями священнических кругов («саддукеями»), о которых говорится, что они отвергали учение о воскресении (ст. 27). По-видимому, такое отвержение было связано с тем, что в священнических кругах традиционно, в силу сложившихся исторических обстоятельств, священным Писанием считали только собственно Тору (Пятикнижие), а на пророческие книги, которые для Синагоги были частью Писания, смотрели скорее как на часть Предания, в чём-то интересную, но мало авторитетную. А поскольку всё, что в Библии говорится о воскресении, связано почти полностью с пророческой традицией, то и само воскресение стало в священнической среде восприниматься как концепция остроумная, но весьма сомнительная. И вопрос, заданный «саддукеями» Иисусу (ст. 28–33), был, как видно, одним из тех полемических вопросов, которые противники учения о воскресении задавали его сторонникам.

Иисус отвечает на него совершенно неожиданно, Он указывает на такие особенности природы Царства, о которых в контексте бытовавших тогда представлений, быть может, никто и не думал. В самом деле, если воспринимать Царство как реальность религиозно-политическую, а следовательно, существующую по законам нашего, ещё не преображённого мира, вопрос действительно окажется неразрешимым. Иисус указывает спрашивающим на то, что природа Царства совершенно иная, что это преображённое творение, частью которого становится и преображённая человечность, а к ней уже не применимы законы непреображённого мира (ст. 34–36).

Такой ответ, был, по-видимому, совершенно неожиданным для «саддукеев», а Иисус между тем привёл им ещё один аргумент, притом из Пятикнижия, против авторитета которого они уже никак не могли возразить (ст. 37–38): у Бога нет мёртвых. Это утверждение становится понятным в контексте традиционных для евангельской эпохи религиозных представлений, которые не включали никаких разработанных концепций, связанных с учением о бессмертии души. На посмертие тогда (как и в предшествующие века) смотрели довольно пессимистически, умирая, человек исчезал навсегда, тень его уходила в область теней — шеол, в Евангелии иногда называемый по-гречески «адом» (точнее, «аидом», который в греческом словоупотреблении обозначал то же, что «шеол» в еврейском). Никакой памяти ни о мире живых, ни о Боге у пребывающих в шеоле не оставалось, и единственная надежда была лишь на воскресение в конце времён, в которое, впрочем, «саддукеи» не верили. Иисус, указывая на выражение «Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова», подчёркивает, что у Бога мёртвых нет, что Царство не шеол, ведь в шеоле можно найти лишь бледное подобие жизни, а в Царстве — жизнь во всей её полноте, по сравнению с которой наш непреображённый мир покажется царством теней.

Почему Иисус возражает против того, что Христа называют Сыном Давидовым, ведь это словосочетание обозначает именно пришедшего в мир Мессию? Скорее всего потому, что для многих оно - всего лишь родовое имя потомка царя Давида, поэтому Иисуса такие люди принимают исключительно в этом качестве. Отсюда понятно, как важно было Ему показать, что Мессия - Некто больший, чем Сын Давидов по плоти.

Но этим Христос не ограничивается. Раскрывая перед слушателями глубинный смысл псалма, Он даёт прямой намёк на то, что Мессия - больше, нежели великий пророк или посланник свыше, равный, например, ангелу. Нет, Мессия назван Господом, и значит, равным Ему. Здесь перед нами - одно из свидетельств Христа о Себе как о Боге.

Призывая остерегаться лицемерия книжников, Христос не стал приводить длинный список недостойных действий, а упомянул одно: несправедливое обращение с вдовами. Мы поймём, почему выделен именно этот грех, если вспомним, что вдовы были одной из самых обездоленных категорий населения, они часто не имели ни сил, ни материальных возможностей добывать пропитание, поэтому стремление лицемеров нажиться за их счёт было особенно отвратительным, превосходившим прочие безобразия.

Должно быть, именно поэтому сразу же после этих слов Христос обратил внимание учеников на вдову, жертва которой была ничтожной по номиналу, но превышала богатые пожертвования, поданные "от щедрот"...

За что же всё-таки Иисус осуждает фарисеев? За стремление занять в обществе видные места? Но фарисеи занимали их по праву: их братства составляли ядро Синагоги евангельской эпохи, они действительно были наиболее активны и в том, что касается проповеди, и в обучении Торе как детей, так и взрослых, и в социальном служении, и в миссионерстве, переживавшем в ту эпоху очередной подъём. Уж если кто и был достоин почётных мест, то именно они. Тогда, может быть, за то, что они «поедают дома вдов», а затем предаются продолжительным молитвам? Но вряд ли речь могла идти о прямом нарушении Торы: человек глубоко и искренне религиозный (а таковыми было большинство фарисеев) никогда бы на такое не решился, хотя, конечно, формальная правота сама по себе отнюдь не предполагает милосердия. Так в чём же тогда лицемерие, о котором говорит Спаситель? Быть может, как ни странно, именно в религиозности, причём не в какой-то специфической религиозности фарисеев, а в религиозности, как таковой. Конечно, получившие откровение не раз обращались именно к религиозному языку для того, чтобы донести до народа Божия то, что им было открыто. И всё же Библия полна примеров того, как религиозность становилась барьером на пути всё того же откровения. Потому-то Иисус и не создал за время Своего земного служения никакой новой религии: в этом не было нужды. А Царство, которое Он принёс в мир, не вмещается в рамки никакой религии. Потому-то и неизбежен конфликт между Христом и фарисеями, между религией и Царством. Конфликт, о котором Иисус считает необходимым предупредить каждого, кто выбирает Царство.

Лука неоднократно подчёркивает ту настойчивость, с которой представители официальных религиозных кругов снова и снова задают Иисусу один и тот же вопрос: какой властью Ты это делаешь (ст. 1–2)? А Иисус снова и снова не отвечает на вопрос прямо. Между тем, рассуждая по-человечески, вопрос можно было бы счесть вполне уместным: в самом деле, только что Иисус, торжествуя, входил в Иерусалим, и восторженная толпа приветствовала Его, как Мессию, и вот Он снова ведёт Себя как-то совершенно непонятно, и неизвестно, чего ожидать дальше от этого странного Человека, Который упорно не желает вмещаться ни в какие рамки.

Иисус, конечно, не для того отказывается отвечать, чтобы навести на Себя и на ситуацию какую-то таинственность, которой Он всегда избегал. Не отвечает Он, очевидно, потому, что Его миссия действительно не вмещалась в привычные для спрашивающих рамки. Он Мессия, но не такой, какого ждал народ, можно было бы назвать Его и Учителем, но не в том смысле, в котором употребляли это слово в религиозных кругах. Конечно, рамки можно было бы и расширить, но ведь такое было возможно лишь с согласия спрашивавших. Иисус пробует сделать это, Он не случайно задаёт им вопрос об омовении («крещении») Иоанна: от честного ответа на него зависит, в какой мере смогут собеседники Иисуса понять и принять не только Иоанна, но и Его Самого. Но те отказываются отвечать, предпочитая уйти от сложного и неприятного вопроса, и тогда Иисус понимает, что дальнейшие разговоры бесполезны (ст. 3–8).

Единственным Его ответом становится притча о винограднике (ст. 9–16), смысл которой, судя по реплике «да не будет!», слушающие Иисуса прекрасно поняли. Но Иисус не оставляет Своим слушателям ложных надежд: Его замечание о краеугольном камне расставляет точки над i (ст. 17–18). Тогда-то и возникает у них желание убить Иисуса, избавиться от этого бескомпромиссного Проповедника (ст. 19–20), Который, как теперь уже стало совершенно очевидно, не оставит их в покое и не пойдёт ни на какой компромисс. Пытались Его поймать и на бескомпромиссности (ст. 21–22): заданный вопрос заведомо ставил отвечающего в проигрышное положение. Ответить «да» означало прослыть предателем и коллаборационистом, ответить «нет» было по римским законам равносильно призыву к бунту со всеми вытекающими последствиями.

Иисус и здесь остаётся верен Себе: Он свидетельствует о Царстве, но не о таком, о котором мечтали слушающие, а о том, которое принёс в мир Он Сам. Так, не вписываясь ни в какие рамки и не идя ни на какие компромиссы, Спаситель, принесший в мир Царство, постепенно оставался один, а Его миссия становилась крестным путём.

Заданный Иисусу представителями храмовой верхушки вопрос о власти зачастую воспринимается читателями Библии как своего рода уловка, как желание заставить Его замолчать или признать публично авторитет и приоритет священства в том, что касается духовной жизни. Между тем, вопрос был задан по-своему искренне, хотя, разумеется, не в том смысле, в каком мог бы ответить Сам Иисус.

Он не случайно отвечает вопросом на вопрос, спрашивая задающих Ему вопрос об Иоанновом крещении. Иоанново крещение было своего рода духовным оселком, которым проверялась искренность человека, к какому бы сословию он ни принадлежал. Тут ведь надо было или признавать очевидное действие духа Божьего, или уходить от ответа, чтобы не показаться богохульником. Так и спрашивающие Иисуса о Его власти предпочли уйти от ответа. А Иисус тем самым даёт им понять, что они не имеют права задавать ему те вопросы, которые задают. Не имеют права перед Богом.

Есть вопросы и ответы, предполагающие абсолютную искренность. Богу, например, можно задать любой вопрос, но при одном непременном условии: готовности услышать любой, быть может, совершенно неожиданный для спрашивающего, ответ. Если такой готовности нет, спрашивать бесполезно: Бог обычно не отвечает тому, кто не готов услышать любой ответ. Но бывает, что и самым обычным людям задают такие вопросы, ответ на которые можно услышать лишь тогда, когда готов ко всему. Тем более это верно, когда дело касается Иисуса. И дело тут не в том, что, услышав то, чего он не хочет слышать, человек вероятнее всего проигнорирует ответ или вообще сделает вид, будто не расслышал или не понял.

Дело в том, что ответ, данный Богом, всегда предполагает последствия. Это ведь не просто информация, это Божья воля в действии. И человек, получивший от Бога ответ, становится частью этого действия. Частью Божьего плана. Это не тот ответ, который можно просто принять к сведению и продолжать жить, как ни в чём не бывало. Но если человек противится Богу, не хочет того ответа, который услышал, он становится противником Богу. Не случайно сразу вслед за диалогом о власти евангелист приводит притчу Спасителя о винограднике, смысл которой всем слушавшим Иисуса был вполне очевиден.

Иисус как бы говорит спрашивающим Его людям: вы и так противитесь Богу, так хотя бы не задавайте лишних вопросов, не нарывайтесь на неприятности прямо здесь и теперь. Он-то ведь понимает, что будет означать для них прямой ответ. Конечно, так или иначе встать перед Богом придётся каждому. Но Иисус не торопит события. Ему ведь важно не приблизить день Суда, а принести в мир Царство. С тем, чтобы как можно больше людей успело спастись до дня этого Суда. Поэтому Он и действует так, как действует. Не губя, а спасая.

Должен ли христианин платить налоги? Слова Христа о подати кесарю часто воспринимались как оправдание некоего «разумного баланса» между светской и религиозной жизнью. Дескать, у кесаря на нас свои права, а у Бога — Свои. Но кесарь и Бог несопоставимы ни по их власти ни по нашей ответственности перед ними. Один Бог сотворил нас и дает нам жизнь. Одному Богу мы должны служить и поклоняться. Мы все получили от Бога. Подразумевается, что сначала нужно отдать «кесарю кесарево», а потом, что останется — Богу. Но если мы сначала отдадим «должное» Богу (а должны мы Ему гораздо больше, чем имеем — вспомним притчу о талантах), то что же останется бедному кесарю? Конечно, христианин должен участвовать в жизни общества (и в том числе платить налоги государству), но это не служение кесарю (нельзя служить двум господам), а служение обществу, людям, ближним, а следовательно — служение любви, Богу. Таким образом, слова Иисуса о подати продолжают Его притчу о винограднике — мы возделываем Божий виноградник и должны отдать Ему его плоды.