Мысли вслух на Иер 20:1-18

Перед нами важное самосвидетельство пророка, благодаря которому мы можем прикоснуться к тому, как он изнутри воспринимает своё служение, что испытывает пророк, переполняемый откровением. Мы видим, что Иеремия говорит не то, что хотел бы, слова, таинственно приходящие к нему, не всегда соответствуют тому, как он по своему человеческому разумению понимает ситуацию. Но сдержать поток откровения он не в силах, и даже когда Иеремия пытается смолчать, пророчество оказывается сильнее привычных условностей и ломает их сильнее, чем самый мощный тайфун способен сокрушить казавшиеся прочными дамбы.

Но верность Господу и готовность стать Его устами даёт пророку власть. Не ту власть, которой обладают земные цари и прочие правители, но ту, которая даёт возможность оставаться внутренне свободным даже в оковах. Да, Иеремия говорит с властью, хотя бы никто из людей не признавал этого. Уже одно то, что Иеремия после своего освобождения даёт новое имя наказавшему его священнику, является знаком власти, ведь право давать имя принадлежало повелителю. Но не человеческий характер носит эта власть, она — следствие причастности Источнику правды.

Слова пророка о мести своим врагам могут показаться примером того, что иногда называют «ветхозаветной мстительностью». Между тем, Иеремия вовсе не собирается мстить. Он лишь отдаёт всю свою ситуацию, целиком и полностью, в руки Божьи. Он прекрасно понимает: дело, порученное ему Богом, — не его дело. Это дело Божье. А он сам, Иеремия, в этом деле только инструмент. Исполнитель. От которого не требуется ни оценка участвующих в деле людей, ни тем более их наказание или месть им.

Пророк должен лишь сделать своё дело. Пойти туда, куда Бог посылает, и сказать то, что Он поручил сказать. И предоставить остальное Ему. Но: есть вокруг люди, которые мешают Иеремии делать Божье дело. Это объективная реальность. Можно как угодно относиться к людям, которые мешают, но объективно они являются врагами Богу. Тут не мстительность и не ненависть, тут простая констатация очевидного факта. Игнорировать очевидное было бы глупо. И пророк не пытается этого делать. Он обращается к Богу за разрешением ситуации.

Его слова о врагах — не свидетельство ненависти и не желание мести в том человеческом смысле, в котором нередко интерпретируют его слова. Ведь Божья месть — не то, что месть человека. Так же, как и Божье наказание — не наказание человеческое. Человеческое наказание — санкция за нарушение нормы. Человеческая месть — свидетельство торжества над врагом. Божье наказание — лишь торжество Его любви над человеческой греховностью. И боль от греха, стремящегося этому торжеству воспрепятствовать.

Божья месть — торжество Его воли над теми, кто ей противостоит. Исполнение Его планов вопреки Его противникам. Но не стремление унизить или подавить врага ради Своего торжества: Богу ведь не нужно самоутверждение за счёт поверженного противника. Он просто расставляет всё по местам. Включая тех, кто Ему противостоит. Но их гибели Бог не хочет. Он хочет, чтобы эти люди обратились и обрели ту полноту жизни, которую Он может им дать. А местью это Его желание становится лишь для тех, кто отказывается. Но это — не месть Бога. Это выбор человека.

Слова пророка о мщении врагам многим кажутся лишь данью дохристианской эпохе, своего рода духовным рудиментом, в новозаветные времена неуместным. Но так ли всё просто? Иеремия не случайно говорит о мщении, связывая его с тем, что своё дело он вверил Богу. Он, по сути, просит уже не за себя и радеет не о себе и не о своём торжестве над врагами. Ему вообще не нужно торжество ради торжества, он не жаждет мести, ему совсем не хочется поглумиться над своими врагами так, как они глумятся над ним. Ему важно и нужно лишь торжество дела Божия.

Поражение врагов для Иеремии не цель, а необходимое условие этого торжества. Он понимает, что без полного поражения его врагов торжества Божия не будет, и хочет, чтобы победа Бога стала реальностью как можно скорее. Казалось бы, пророк не мог не понимать, что такая победа возможна лишь в конце времён, в день Суда и прихода Мессии. Но для него мессианское Царство уже было реальностью, как и для всех пророков.

Пророк — не мистик и не предсказатель будущего. Не предсказатель потому, что нечего предсказывать: никакого заранее во всех деталях расписанного будущего у Бога нет. Не мистик потому, что мистика предполагает существование, как минимум, двух изначально разделённых миров, причём из одного мира некоторым людям в некоторые моменты удаётся заглянуть в другой, обычно от нас закрытый и потому нам невидимый. Но Бог не создавал двух или многих миров, Он создал один мир, который и должен был быть Царством, всё больше и больше раскрываясь в этом своём качестве со временем.

Иллюзорное двоемирие — следствие грехопадения, оно не абсолютно, и даже до прихода Христа в мире были люди, которым мир этот открывался таким, каким он был задуман Богом, — цельным и пронизанным дыханием Божиим. А вот враги пророка в этот мир не вписывались никак. Не потому, что они были врагами Иеремии, а потому, что они были врагами Богу и разрушителями Его планов. И пророк понимает: исчезновение его врагов, их гибель станет не столько его собственным торжеством, сколько знаком приближающегося прихода Мессии и торжества Царства. Событий, которые не могли не радовать всякого свидетеля Божия.

Попробуем прочитать внимательно. Иеремия говорит, что в данный конкретный момент он находится в крайне неприятной ситуации, точнее, в опасности. Никаких положительных изменений с того времени, как он узнал об этой опасности, в его жизни не произошло. Так почему же это он хвалит Господа? Нам-то всё кажется, что надо подождать, пока произойдёт что-то выдающееся, а потом уж хвалить. У пророка совершенно иной подход: Господь праведен, Господь всегда спасает бедных, и потому Ему подобает хвала, слава и честь и благодарение — независимо от того, когда конкретно и каким образом Он сочтёт нужным вмешаться в мою ситуацию. Иеремия прославляет Бога, не дожидаясь... просто ничего не дожидаясь. Вот это и есть подлинная хвала.

Вопрос о бессмысленности прожитой жизни мучил многих, и мучил в самом разном возрасте. Как видно, Иеремия не стал исключением: вопрос о смысле собственной жизни встал и перед ним. Казалось бы, человеку, которого призвал на служение Бог, притом призвал с полной несомненностью, какой отличается всякое подлинное пророческое призвание, сомневаться и жалеть не приходится: ведь бессмысленным его служение не может оказаться по определению. И всё же, как видно, дело обстояло не так просто. Ведь, кроме Бога, были ещё и люди, к которым обращался пророк. Служение пророка — прежде всего, служение свидетеля, и успешность своего служения Иеремия, как видно, оценивал именно с этой точки зрения. А тут дело обстояло плохо: пророка никто не хотел слушать, его проповеди отнюдь не пользовались такой популярностью, как, к примеру, проповеди его великого предшественника Исайи Иерусалимского. Он, скорее, всем мешал: властям, религиозную политику которых Иеремия не принимал, толпе, мнимую религиозность которой он не уставал обличать, состоятельным горожанам, которые хотели покоя и уверенности, в то время, как проповедь пророка постоянно нарушала покой и подрывала уверенность. Ни авторитета, ни популярности, одна ненависть и неприязнь! Но самым мучительным было для Иеремии то, что такое положение дел он, по-видимому, воспринимал, как провал порученной ему Богом миссии. И что могло бы послужить утешением пророку, чьё свидетельство отвергалось? Наверное, только одно: пророческое служение, как и всякое другое служение Богу, самоценно. Дело не только в том, кто и что услышал, но также и в том, кто и что сказал. А с этой задачей Иеремия, очевидно, справился. Несмотря на все усилия людей, его окружавших.