Мысли вслух на Ин 7:1-13

Для обычного человека путь, который предлагают Господу Иисусу Его родственники, вполне естественен и понятен. По-своему они правы: если Он хочет быть духовным вождем, Ему следует искать человеческой известности. И вот поэтому в сегодняшнем евангельском отрывке так ярко видно, насколько замысел Божий отличается от мыслей людей.

Господь отказывается от того, что Ему предлагают. Значит, не в лидерстве дело, не ради того, чтобы стать духовным вождем народа, пришел Спаситель. Сам Господь говорит о том, что мир ненавидит Его потому, что Он свидетельствует о делах его, что они злы. Это свидетельство, которое каждый из людей принимает или не принимает лично, в полной самостоятельности перед Богом.

Из этого мы можем заключить, что цель прихода Христа не в том, чтобы повести за Собой народ как единое целое. Напротив, каждый отдельный человек, сталкиваясь со свидетельством Христа, выделяется из тех человеческих групп и связей, которыми мы опутаны, и становится именно отдельным. Напомню, что понятие отдельности (отделенности) в библейском языке выражается словом «святость». Только на основании этой отделенности, выделенности каждого из его социальной и национальной среды, Господь созидает новое единство Церкви, которое коренится в Его единственности.

Ответ Иисуса братьям звучит несколько иронически: вам, мол, всегда время, а Моё время ещё не пришло. Смысл ответа ясен: Мой путь определён, а у вас никакого пути нет, стало быть, вам и различать времена необходимости тоже нет. Между тем, тайно Иисус всё же идёт на праздник, на который отказался идти открыто.

Тут, очевидно, всё то же сокрытие Иисусом Своего мессианства, о котором говорят и другие евангелисты. Причины этого понятны: народные мессианские представления требовали, чтобы Мессия немедленно поднял антиримское восстание и привлёк на помощь восставшим ангельское войско. В задачи Иисуса, понятное дело, ничего такого не входило. Но дело было не только в этом. Евангелист не случайно упоминает, что братья Иисуса Ему не верили. Они хотели явных доказательств Его мессианства.

И подбивали Его: вот, мол, большой праздник, самое время начинать, если уж Ты действительно Мессия… Но Он понимает: доказывать мессианство не имеет смысла. Если бы как Мессия Он должен был действительно сделать то, чего от Него ожидали в народе, тогда, конечно, можно было бы и доказать что-то. Но перед Ним ведь стояли совсем другие задачи. В то Царство, которое принёс на землю Он, никого насильно не затащишь. Не только превосходящей силой, но и превосходящими аргументами.

Тут уж безразлично, подчиняется ли человек силе внешней или силе аргумента — в любом случае он идёт в Царство не потому, что принимает его внутренне, а потому, что деваться некуда. Но ведь такие доказательства ничего обычно не доказывают. До тех пор, пока человек внутренне не примет ту реальность, которая перед ним, он всё равно не удовлетворится никакими доказательствами. Не случайно самой «непробиваемой» мировоззренческой позицией оказывается солипсизм: человек в этом случае просто не верит в то, что существует ещё что-нибудь, кроме его собственного сознания.

И это неверие перевешивает все аргументы: доказать такому человеку ничего невозможно. Конечно, не все солипсисты, но у многих есть некая граница, за которой начинается пространство неверия. Или недоверия. И изменить качество этого пространства не может даже Бог. Тут властен только сам человек — ведь здесь пространство его свободы. Свободы, в которую Иисус не вторгается: ведь Он оберегает человеческую свободу так же бережно, как Его Отец.

О каком мире идет речь? Конечно, не о мире как противоположности войне. Но и не о том мире, который задумал и сотворил Господь: этот мир Он возлюбил, и этот мир хорош. Но есть тот мир, который порождаем мы сами, мир как совокупность наших гордынных мнений и решений, наших неправильных, нелюбовных отношений друг с другом — мир падший и идущий в смерть. Именно этот мир враждебен Христу.

Чтобы понять это, нам, как и вчера, приходится говорить о «своих» и «чужих». Иисус — чужой этому миру, потому что само Его присутствие обличает мир в том, что он во зле лежит. Рядом с Иисусом любой человеческий грех моментально становится виден, как виден при свете всякий темный предмет, скрывавшийся в темноте до прихода света. Иисус — свет, и Он чужд этой окутывающей мир тьме. Немедленная наша реакция на чужое — это ненависть, нежелание, чтобы оно было рядом. А те, к кому обращается Иисус, — они "свои", они такие же темные от греха, они включены в ту же систему отношений, что и весь остальной мир, и мир их не отталкивает.

Потом, позже, когда ученики действительно уверуют во Христа, когда Он заключит с ними Новый завет на Тайной Вечери, — вот тогда они станут "своими" Ему, и мир будет ненавидеть и их. Об этом Иисус скажет им в последней беседе (Ин. 15:18-19), и о сохранении их от зла в этом мире Он будет молиться Отцу (Ин. 17:15-16). И нам не стоит ожидать ничего иного, кроме ненависти, от этого мира, если мы — Его ученики, если мы следуем за Ним.

Колебания между этими двумя мнениями уже не являются предметом общественной дискуссии. Публично никто не берет на себя смелость вообще говорить об Иисусе. Разговоры идут о чем угодно, о том, как все плохо или хорошо в церкви, как и что надо делать, кто и что думает на тему важнейших общечеловеческих проблем, кто и как исказил историю. Но не Иисус. Попытка выяснить, кто Он, каков Он, порождает страх, выставляет на свет поверхностность и несостоятельность в самом важном вопросе нашей жизни. Боязнь ответить открыто и прямо возвращает нас на 2000 лет назад. Только тогда люди обсуждали это хотя бы между собой, пусть тайно, но спорили. Теперь же этот спор идет неявно и внутри каждого человека. Он добр или лжец? Кто Он? Каков Он? Зачем Он пришел ко мне? Как бы ни было страшно быть осмеянным, прослыть чудаком или сумасшедшим, все равно, рано или поздно каждому придется ответить себе на каждый из этих вопросов честно.

Наверное, это один из самых странных диалогов в Евангелии. Кажется, что иудеи просто не понимают, о чем говорит Иисус, а Он Сам отвечает не на их слова, а говорит какие-то не относящиеся к делу вещи. При этом, если рассматривать реплики народа и Иисуса по отдельности, то сразу обнаруживается их логическая связанность. Они просто ведут разговор (если это вообще разговор) в разные стороны. Господь говорит о Своей миссии — донести людям слово об Отце (ведь Он Сам — Слово Отца), а реплики толпы показывают ее полное непонимание. Иногда кажется, что эта ситуация повторяется снова и снова — Христос говорит к нам через Евангелие, а мы отвечаем Ему совсем о другом. Это в какой-то мере естественно — ведь мы принадлежим к разным мирам (Он «от вышних», мы — «от нижних»), Он говорит о том, чего мы не видели, а Он видел. Это не лекция, это — свидетельство. И постигается оно только любовью и верностью учеников, которые, еще не вполне понимая, не совершенно веря, чувствуют, что Иисус говорит слова вечной жизни, и не хотят оставить Его.

Сегодняшнее чтение позволяет нам яснее увидеть то влияние, которое оказывает религиозность на душу и сознание человека. Начинается рассказ с упоминания о празднике Суккот («праздник Кущей»), на который собираются пойти в Иерусалим братья Иисуса (ст. 2 – 3). Суккот был одним из четырёх главных праздников иудейского религиозного года, и в Иерусалиме ожидалось, как всегда, большое стечение паломников. Неудивительно, что братья Иисуса, не верившие в Его мессианство, хотели, чтобы Он во время праздника провозгласил Себя Мессией публично и дал те доказательства Своего мессианства, которых у Него уже не раз требовали окружающие (ст. 3 – 5). Очевидно, братья Иисуса ожидали увидеть Мессию таким, каким Его представляло себе большинство верующих евреев евангельских времён — Мессией-царём, провозглашающим независимое еврейское государство и изгоняющим римлян. Неудивительно, что Иисус отказывается от такой демонстрации (ст. 6 – 8). Он всё же приходит в Иерусалим, но тайно, стараясь не привлекать к Себе внимания (ст. 9 – 10). А в городе между тем о Нём идут самые разные толки: одни считают Его человеком Божиим, другие — обманщиком (ст. 11 – 12). Но все с опаской оглядываются на тех, кого евангелист называет «иудеями», как видно, имея в виду духовных лидеров Синагоги и фарисейского движения (ст. 13). А Иисус между тем вновь говорит собравшимся на храмовом дворе людям о главном — о Своей миссии (ст. 14 – 18). И ещё — об истинном значении субботы, смысл которой был давно утерян за многочисленными ритуальными предписаниями (ст. 19 – 24). И тогда кое-кто из присутствующих узнаёт в Говорящем того, кого уже обвиняли в нарушении закона о субботе, в нарушении, за которое наказывают смертью. А может быть, Он и прав? Ведь никто, как будто бы, не собирается применять к Нему никаких санкций. Но не может же Он быть Мессией, ведь Мессия должен появиться как-то совсем иначе (ст. 25 – 27)? Здесь перед нами, как на ладони, все те вопросы, которые порождает религия в сознании человека, оказавшегося лицом к лицу со Христом и с тем Царством, которое Он принёс в мир. Таких чудес, как Он, ещё никто никогда не делал и, наверное, не сделает (ст. 31), но… но почему Он пришел не так, как говорит о Нём религиозная традиция? И почему Его не принимают религиозные лидеры? Где истина — в религии, отвергающей Его, или в той очевидной реальности Царства, которая столь ярко о Нём свидетельствует? Каждый отвечал для себя на этот вопрос сам, и от ответа на него зависело принятие или отвержение Спасителя и Царства, которое Он принёс в мир.

К тому моменту, когда происходит этот диалог Иисуса с братьями, Он уже совершил ряд чудес в Галилее, и сделался там заметной фигурой. Согласно человеческой логике этот успех нужно развивать, совершая чудеса и знамения, которые видели галилеяне, в Иудее. Тем более, что Христос не делает ничего плохого или запрещенного, иначе они бы не просили Его так настойчиво «явить себя миру». Они ждут, что Он, придя Иерусалим, в этот центр иудейской веры, объявит себя Помазанником. Но божественная логика устроена иначе, и потому Он, ответив им, что «время еще не исполнилось», остается в Галилее.

Не так ли и мы часто просим Господа проявить свою силу явным образом? Ждем от него знамений и чудес, которые бы явили Его славу миру, привели к нему тем самым еще больше людей. Бог же действует тихо и незаметно, как Иисус пришел в Иерусалим «не явно, а как бы тайно». Он не навязывает себя людям, а ждет, что они по собственной воле доверят ему свои сердца, терпеливо ждет, когда каждый из нас признает в нем Царя царей.

Проповедь Иисуса удивляла многих учёных раввинов и учителей Торы. Дело в том, что в евангельские времена в иудаизме существовало уже множество школ, которые иногда называют богословскими, но которые были в первую очередь школами комментаторов Торы.

В каждой такой школе существовала обычно собственная традиция, школ было множество, и знание всего этого множества традиций было непременным элементом иудейской образованности тех времён. Иисус же, проповедуя, предлагает собственную интерпретацию, которая была одновременно вполне оригинальной и очень глубокой. У слушавших его учёных раввинов и учителей Торы возникал резонный вопрос: что это за новый учитель, где он учился и какую школу представляет?

Иисус говорит прямо, что ни в каких школах Он не учился, Он лишь свидетельствует о Том, Кто Его послал, и толкует Тору так, как Пославший Ему её открыл. В те времена в иудаизме было широко распространено представление о живой Торе. Так называли обычно человека, который до конца прошёл путь внутренней Торы — а этот путь связывался в первую очередь с осознанием заповедей как внутреннего, Богом данного духовно-нравственного императива, которому надо следовать неукоснительно.

Живой Торой и называли того, кто жил, руководясь только внутренней Торой, и ничем другим. Такому человеку текст Торы открывался изнутри, в непосредственном опыте, и он поэтому уже не нуждался в обучении у учителей или в традиционных приёмах его исследования. При этом, однако, надо заметить, что примеров живой Торы история иудаизма практически не знает: ведь, чтобы говорить о такой полноте духовной жизни всерьёз, надо было полностью избавиться от греха, а такое избавление считалось невозможным, по крайней мере, в мире сем, в царстве нынешнего века.

Иисус же как раз и свидетельствует о Себе, что Он знает и понимает текст так, как должен его знать и понимать человек, ставший живой Торой. Ничего удивительного в таком самосвидетельстве нет: Спаситель ведь и в других местах говорит о Себе словами, которые позволяют думать о Нём именно как о живой Торе. Так Его воспринимали и первые два поколения христиан, отразив своё понимание в новозаветных книгах.