Мысли вслух на Лк 7:1-17

Все мы верим, что Господь, сотворивший этот мир, имеет полную власть над природой. Это ведь так же просто, как представить офицера, командующего солдатами на плацу: захотел — все пошли направо, захотел — налево! А верим ли мы, что Господь может на наших глазах исцелить больного человека — вот прямо так просто — сказал и выздоровел? «Ну, — скажем мы, — теоретически тоже верим...» Видим ли мы эту громадную разницу между теоретической верой во всемогущество Божье и верой в чудо, которое касается непосредственно нас самих? В военном сознании римского центуриона этого зазора не оказалось — его вера была не теоретической, а живой — и произошло чудо. Пожалуй, Господь не нашел бы такой веры не только в Израиле...

Евангелия полны описаний чудесных исцелений и даже воскрешений. Но описание исцеления слуги римского центуриона (сотника) у Луки явно занимает особое место, ему уделено даже больше внимания, чем воскрешению Спасителем сына вдовы из Наина. Не потому ли, что речь идёт о язычнике, римлянине, о котором тем не менее Сам Иисус сказал, что такой веры, как у него, Он не видел даже в еврейском народе? Может быть: Лука — евангелист, своё евангелие писавший для язычников. Но вряд ли дело только в этом. Дело ещё и в несколько необычном, так сказать, дистанционном исцелении.

На первый взгляд это может показаться странным: ведь для исцеления важно приобщение человека к тому Царству, которое принёс в мир Спаситель. А тут больной даже не видит Иисуса, быть может, вовсе и не знает о Нём. О каком же приобщении может в таком случае идти речь? Между тем, дело, видимо, обстоит не так просто. В самом деле: что такое, в сущности, христианство? Жизнь со Христом в том Царстве, которое Он принёс в мир. А что такое христианское свидетельство? Это Царство, которое каждый из нас, христиан, берёт с собой, когда идёт в мир.

Такое, конечно, возможно, если мы в Царстве, а оно в нас. Если его дыхание пребывает в нашем сердце. А этого, в свою очередь, не будет без полного и абсолютного доверия к Иисусу. Того самого личного доверия, без которого не бывает любви и близкой дружбы. Если же доверие есть, то есть и Царство. Его сила и его дыхание. Тогда эта сила и это дыхание может действовать даже на расстоянии: ведь для Царства расстояний, подобных тем, которые во многом определяют жизнь нашего мира, не существует.

И доверившийся Иисусу язычник, римский центурион, стал частью Царства и понёс его с собой. В своём сердце. А в сердце его был не только Иисус, но и его больной слуга. И этот слуга оказался в Царстве, быть может, совершенно для себя неожиданно, но совершенно реально. А в Царстве больных нет, там все здоровы. Так и происходит исцеление. Но не только исцеление: так в мир входит Царство. Тихо и внешне незаметно, но абсолютно реально. Не опираясь ни на какую религию и ни на какую традицию, а только на сердце, обращённое ко Христу.

Какой именно веры не нашел Господь в Израиле, как сказал Он о вере сотника из Капернаума? Во-первых, сотник исповедует свою веру в божественную природу Христа. Он не ожидает, что Назаретский Учитель будет совершать исцеление, прикасаясь к больному слуге или иным способом, требующим Его личного присутствия. По словам сотника, он верит, что одной только воли Христа, выраженной Его словом, достаточно для исцеления. Тем самым он исповедует Его волю как творящую силу, действующую в мире вне рамок физических законов, законов естества. Как сотника слушаются те сто человек, которые поставлены под его начало, так послушен Христу весь мир. Так можно думать о всемогущем и вездесущем Боге, Творце неба и земли или о Том, Кто Самим Богом послан в мир. И, во-вторых, эта вера заставляет сотника в первую очередь взглянуть на самого себя. Он мыслит о Боге не как о средстве для решения тех или иных проблем, но как о Личности, перед которой он предстанет, когда Иисус придет к нему в дом. И потому он говорит, что недостоин этого посещения. Вот эти два аспекта веры сотника и делают его для нас примером для подражания.

Рассказ об исцелении Иисусом слуги римского центуриона (сотника) показывает нам Царство с достаточно неожиданной стороны. Трудно сказать, каковы были религиозные взгляды упомянутого в рассказе центуриона, но к еврейскому народу он, очевидно, относился с уважением, а лично Иисусу доверял полностью, так, как, судя по собственным словам Спасителя, не доверял Ему никто из народа Божия. А вот о слуге, который, собственно, и нуждался в исцелении, в этом отношении вообще нельзя сказать ничего определённого: ни о его религиозности, ни о его отношении к еврейскому народу евангелист ничего нам не говорит. Что касается доверия лично к Иисусу, то невозможно даже сказать точно, знал ли слуга центуриона о Нём хоть что-нибудь, слышал ли когда-нибудь это имя. Как бы то ни было, в том состоянии, в котором находился слуга тогда, когда его хозяин пошёл разыскивать Иисуса, ему было не до размышлений о Том, за Кем пошёл центурион.

Ясно лишь одно: своего слугу центурион любил не меньше, чем он доверял Иисусу, иначе вряд ли бы он стал прилагать все усилия для того, чтобы помочь умирающему. А полнота доверия к Иисусу проявилась, в частности, и в том, что центурион был уверен в способности Спасителя исцелить его больного слугу на расстоянии, так, что он даже не стал звать Его к себе домой: зачем лишний раз утруждать такого Человека, если можно без этого обойтись? Такая уверенность возможна, очевидно, лишь при абсолютном доверии.

Но ведь речь идёт о доверии самого центуриона, а не его слуги. Сам же слуга находился в это самое время в другом месте и, вероятнее всего, об Иисусе даже не думал, так что ни о каких личных отношениях, ни о каком его доверии или недоверии к Спасителю речи вести не приходится. Со Христом его соединяет лишь любовь к нему его хозяина и доверие того же хозяина к Тому, Кто может исцелить. Такое опосредованное отношение, приводящее к исцелению, кажется довольно необычным: как правило, исцеляемые люди находились от Иисуса в пределах, по крайней мере, прямой видимости, если не непосредственного контакта, и входили в непосредственные с Ним отношения любви и доверия.

Но, как видно, Царство не знает границ не только физических, но и духовных: опосредованное отношение в Царстве так же реально и актуально, как отношение непосредственное, и если кого-то из людей со Христом связывают отношения любви и доверия, то они непременно скажутся и на тех ближних, которые такому человеку дороги. Иначе, наверное, и не может быть: ведь Царство — пространство любви, соединяющей всех его обитателей, пронизанное дыханием Бога, для которого не существует расстояний.

Для старейшин Израиля, доброжелательных к сотнику, важно подчеркнуть, что он заботится о народе. Римлянин любит завоёванный его государством израильский народ и даже выстроил синагогу, это не могло не броситься в глаза на фоне обычного поведения завоевателей. Но если строительство синагоги в глазах старейшин — знак доброго расположения, то для сотника оно оказалось этапом внутреннего духовного поиска.

Только ли потому сотник счёл себя недостойным, что был знаком с иудейскими правилами о нечистоте и считался с местными обычаями? А что, если он чувствовал собственную греховность, и его просьба к Иисусу воздержаться от вхождения в дом была сродни просьбе Петра выйти от него, “человека грешного”? Почему-то думается, что верно второе предположение, тем более что Иисус, обращаясь к народу, отмечает, что сотник обладает верой, какую Он и в Израиле не нашел.

Язычник, которому закон, недавно им узнанный, раскрыл сердце, оказался более готовым принять Иисуса, чем многие иудеи, знавшие закон с детства. Но не будем на этом основании превозноситься над тогдашними иудеями. Мы и сегодня можем встретить как неофитов, открытых Христу, так и многолетних христиан, привыкших к обладанию духовными сокровищами и потому забывающими о них.

Как и во всех упоминаемых евангелистами случаях воскрешения и исцеления, здесь перед нами явление того Царства, которое Иисус принёс в мир. В Царстве этом нет места ни болезням, ни смерти, и всякий, соприкоснувшийся с ним, получает жизнь и здоровье во всей их полноте, насколько такая полнота ему доступна в рамках ещё не преображённой человечности.

Но Царство — это не просто некое место или пространство, хотя бы даже как-то особенно устроенное или организованное. Царство — это прежде всего отношения, связывающие людей со Христом и друг с другом. Можно было бы даже сказать, что Царство как особого рода место или пространство определяется этими отношениями и от них зависит. В самом деле, если взять, к примеру, историю исцеления слуги центуриона, то здесь и нет, собственно, никакого единого и непрерывного физического или мистического пространства: ведь в момент исцеления слуги центуриона Иисус был от него достаточно далеко, а сам слуга, вполне вероятно, мог и не знать о том, что его господин просил о его исцелении. А вот единое духовное пространство есть, и порождено оно теми отношениями любви и доверия, которые связывали центуриона и со своим слугой, и с Иисусом.

То, что центурион как-то совершенно по-особенному относился к своему слуге (который в оригинале прямо назван рабом), достаточно очевидно: такая забота о больном рабе для римлян, отнюдь не склонных к сентиментальности, была явно необычной. Очевидно, эта любовь и заставила его обратиться к Учителю, о Котором в народе ходили самые разные слухи, но о Котором было точно известно, что Он исцеляет каждого, кто готов Ему доверять. И центурион действительно сумел довериться Иисусу так, как, по Его собственному свидетельству, мало кто доверялся Ему даже из народа Божия (ст. 9): он не решился позвать Учителя к себе в дом, будучи совершенно уверен, что одного Его желания будет достаточно для исцеления (ст. 6–8). Мера доверия и любви оказалась так велика, что Царство стало реальностью не только для самого центуриона, но и для его слуги, который вообще не видел Иисуса и, быть может, даже ничего о Нём не знал. Так отношения рождают Царство. И тогда становится понятно, почему Иисус готов войти в каждый дом, где Его ждут. Ведь ждущие и принимающие Его тем самым увеличивают пространство Царства, сами становясь его частью, а значит, его свидетелями и служителями. Такими же свидетелями и служителями, какими Иисус хочет видеть каждого из нас.

В переводе еп. Кассиана слова сотника звучат так: ведь и я человек подначальный, имеющий в своем подчинении воинов, и говорю одному: "пойди", и идет, и другому: "приходи", и приходит, и этому рабу моему: "сделай это", и делает. В синодальном же переводе: Ибо я и подвластный человек, но, имея у себя в подчинении воинов, говорю одному: пойди, и идет; и другому: приди, и приходит; и слуге моему: сделай то, и делает. В обоих случаях мы выделили местоимение «я» и союз «и». Заметим, что они идут в разном порядке. Эта разница не случайна. Что-то заставило авторов синодального перевода поменять порядок слов (невзирая на то, что он именно таков и в оригинале и во всех современных и старых переводах), сделав фразу труднопроизносимой и неестественно звучащей по-русски. Очень похоже, что она стала означать, хотя я и подвластный человек, но у меня в подчинении…. И вот что такое это что-то, устраненное епископом Кассианом, нам надо понять, ибо это дает очень много, как нам кажется, для понимания текста. Если сотник говорит: и я человек подначальный, значит, он имеет в виду, я как и кто-то еще (I am also – как в большинстве англ. переводов). А кто этот кто-то еще? Но ведь он говорит с Иисусом. Все эти слова обращены к Нему… По сути сотник говорит так. Надо мной есть начальство, у меня есть подчиненные, есть некая трехуровневая иерархия общества, в которой он стоит посередине между низшим и высшим уровнем. И вот Иисусу он говорит, как и Ты. То есть Ты тоже имеешь над Собой Кого-то, кому Ты подчиняешься, как я подчиняюсь начальству. И этот Кто-то безусловно Бог. Он переносит невольно эту трехуровневую иерархию, к которой привык сам, и на все устройство мироздания. А Иисуса ставит посередине, словно бы посредником между Богом и человеком. Для нас это совершенно не так. Ибо Иисус не посредник – а Сам Бог. Именно поэтому в синодальном переводе эти два слова были переставлены и этот смысл начисто убран из текста. Но если обратится к исправленному тексту… Только нас это ни в коем случае не должно пугать, в этом совсем нет ничего страшного. Напротив, это повод не к сомнениям, а к восхищению, к восхищению нашим Господом, Его смирением, готовым признать Себя лишь посредником и объявляя веру сотника лучшей, чем вера, что была найдена Им в Израиле. Обратим внимание, здесь лишь сравнительные характеристики применены, вера сотника вовсе не признана идеалом веры для всех времен и народов. Но это был уже прорыв, уже шаг, увидеть в Нем посланника Божия, Человека, подчиняющегося Богу, это уже очень-очень много и Господь так ценит этот шаг. Господь вообще ценит каждый наш шажочек. Пусть мы от совсем примитивной веры сделали маленький шажочек к пониманию чего-то, что чуть-чуть посложнее, Господь уже очень-очень ценит это и не скупится ни на хвалебные оценки, ни на всецелую помощь. Нам кажется, этот текст, так как мы читаем у епископа Кассиана, удивительное свидетельство смирения Господа и Его доброты неизреченной.

Евангелист Лука придает особенное значение исцелениям, которые совершил Господь Иисус. Для него, как для врача, быть может, лучше, чем для других людей, заметен и важен чудесный характер этих исцелений. Тем более, воскрешение сына Наинской вдовы, не могло не привлечь его внимания, и он, единственный среди евангелистов, сообщает о нем. Очень важно поэтому вчитаться в его рассказ, чтобы понять, что главное для самого евангелиста. Лука говорит о власти Господа Иисуса Христа над смертью, и мы ясно видим божественный характер этой власти. Слова Христа звучат как повеление: «Юноша, тебе говорю, восстань» (славянское «востани» гораздо точнее передает здесь смысл греческого egertheti, которое является повелительным наклонением от «воскресать»). Здесь нет ничего общего с тем, что раньше называли «гальванизацией трупа», не встать повелевает Господь, но вернуться к жизни из-за порога смерти. Представив себя в окружавшей похороны толпе, мы легко поймем, почему евангелист подчеркивает страх, который объял всех. В этом воскрешении Сам Бог входит в нашу жизнь, и евангелист специально обращает на это наше внимание.

Читая его рассказ, важно присмотреться к отдельным деталям. Евангелист говорит, что этот юноша был единственным сыном у матери, которая была вдовой. Следовательно, с его смертью эта женщина теряла все. Мало того, что сын ее умер, и это само по себе — невыразимая трагедия для матери, но с его смертью она лишается всех прав состояния. Женщина в то время не была самостоятельным членом общества, как это имеет место и теперь в некоторых исламских странах. Не будучи под покровительством отца, мужа, брата или сына, она вообще не считалась за человека. Именно поэтому, в частности, Господь с Креста поручает Свою Мать любимому ученику. И здесь евангелист Лука говорит, что Господь сжалился над осиротевшей женщиной. Три ключевые момента предлагает нам евангелист: «ужасная трагедия — Иисус сжалился — воскресни!». Так одновременно с Его Божеством и нераздельно от него мы видим в Господе то, что знакомо нам и что мы поэтому называем человеческим. Старые богословы времен христологических споров любили разделять в действиях Христа божественное и человеческое. Здесь мы видим, насколько на самом деле одно неотделимо от другого.

И, конечно, в нашей практической жизни для нас огромное значение имеет то, как поступает Христос. Господь не пускается в объяснения, Он не говорит об очистительном смысле страдания или неизбежности смерти, ничего, подобного нашему «Бог дал — Бог и взял» не исходит из уст Его. Ведь все это — слова, которые не могут утешить рыдающую женщину. Что ей до этих богословских глубин... Иисус жалеет ее и ее сына, и Его сострадание переворачивают все законы этого мира. Ведь юноша, наверное, чем-то болел, или была еще какая-то «естественная» причина этой смерти. Но все это оказывается несущественным, потому что Сын Божий жалеет этих людей и дарует им жизнь. Собственно, это и есть главное в Евангелии, Благая Весть о милости Творца.

В воскрешении сына наинской вдовы можно видеть мессианское знамение, данное народу, а можно увидеть зримое пророческое действие, грядущее воскресение. Такие толкования вряд ли будут неверными, но всё-таки стоит обратить внимание на то, что воскрешённый был единственным сыном вдовы, не имевшей другого помощника в старости. Ещё не настал час всеобщего воскрешения и победы над смертью, единичные воскрешаемые возвращаются к временной жизни, и кому-то на этом основании их воскрешение может показаться бессмысленным. Но не бессмысленна Его милость и подлинная любовь к людям, уже в земной жизни показывающие, что у жизни и милосердия один Податель.

Слава Иисуса растёт. Но люди всё ещё считают Его пророком и не видят, что Он больше, чем пророк. От Него ещё долго будут требовать практических чудес, не желая понимать, что то, что Он принёс в мир, больше чего бы то ни было, что доступно человеческому воображению. Но можем ли мы утверждать, что и сегодня понимаем это во всей подлинности?..

Для иудеев смерть и все, что с ней связано, считалось нечистым: покойников хоронили до заката солнца, кладбища находились вне города, правоверный иудей не должен был дотрагиваться до мертвого тела. Но, встретив погребальную процессию у городских ворот Наина, Иисус неожиданно для окружающих нарушает традиционные запреты. Он обращается к незнакомой женщине со словами утешения и касается покойного мальчика. Само по себе это должно было вызвать у окружающих удивление. Но для Господа нет никаких запретов, когда речь идет о самых бедных и обездоленных, к разряду которых относится потерявшая единственного кормильца вдова. Он не ждет, что женщина сама обратится к Нему, но Сам идет к ней навстречу, не только утешает ее, но и творит настоящее чудо – возвращает ей сына, которого она оплакивает. Иногда мы так глубоко погружены в свое горе, что не можем разглядеть Иисуса, Который идет рядом. И замечаем Его лишь тогда, когда Он уже сотворил с нами чудо Своего Воскресения, когда в месте скорби и боли неожиданно прорастает радость Его присутствия.

Воскрешение Иисусом умерших всегда привлекало к себе особое внимание. Это и неудивительно: ведь все такие события воспринимаются обычно в контексте библейских представлений о всеобщем воскресении, последнем Суде, а в контексте новозаветном — о возвращении Спасителя и окончательном торжестве Царства. Конечно, такие параллели вполне возможны. И всё же важно видеть не только сходство, но и различие между этими воскрешениями и тем всеобщим воскресением в день Суда, о котором говорит нам, к примеру, Книга Откровения.

В самом деле, когда дело касается последнего Суда и торжества Царства, речь нужно вести также и о полном преображении природы этого мира, включая природу самого человека (применительно к человеку отцы Церкви прямо называли этот процесс «обожением», не в том, разумеется, смысле, что человек становится Богом, а в том, что природа его становится совместимой с природой Царства Божия).

Между тем, люди, воскрешённые Иисусом, возвращаются к своей прежней жизни, к той жизни непреображённого мира, которой они жили до того, как умерли. Но возвращение это тоже было следствием действия той силы Царства, без которой ни в Царстве, ни в непреображённом ещё силой Царства мире жизни быть не может.

Но почему же воскрешённые Иисусом люди воскресают не к жизни Царства, а к жизни непреображённого мира? Наверное, потому, что и само Царство ещё не раскрылось в полноте. Ведь мы живём в эпоху не наступившего, а наступающего Царства. И живущие в нашу эпоху не рождаются жителями Царства и не оказываются в нём автоматически, они должны сделать свой выбор и приложить усилия к тому, чтобы в это Царство войти.

И потому соприкоснувшиеся с Царством получают ту полноту жизни, которая свойственна им как жителям своей эпохи. А дальнейшее зависит от них самих, от их выбора, от их желания. Для одних возвращение к жизни нашего мира, в который входит Царство, может стать всего лишь отсрочкой на пути к неизбежной в непреображённом мире смерти. Для других же оно может оказаться первым шагом на пути в Царство.

Сегодня, когда мы призваны Церковью сосредоточить молитвенный взгляд на явлении воскрешения сына наиновой вдовы, хочется, словно в икону вглядываясь в этот текст, остановить внимание на словах: "...и отдал его [Иисус] матери его". Казалось бы, это совсем незначительная деталь, не влияющая существенно на нарративную компоненту текста, иными словами, как бы самоочевидную и поэтому не останавливающую нашего внимания. И вот именно на эту деталь стоит обратить более пристальное внимание, потому что в ней глубочайший заложен смысл, возможно, она важнейшая во всем тексте, несмотря, а может, благодаря своей незаметности. Ибо в слове Божием нет ни одной лишней или ненужной запятой, все предельно сконцентрировано, слито и беспустотно. Итак, "и отдал его [Иисус] матери его". В этих словах весь смысл воскресения. Часто атеисты упрекают нас за то, что мы верим в «сказки» просто потому, что боимся смерти. А они-де, мол, хоть тоже как все боятся, но мужественно в себе этот страх преодолевают. Вот такие они сильные и смелые, а мы слабые и беспомощно хватающиеся за иллюзии. Но на самом деле надо как-то донести до них такую простую вещь, что для нас ценно не наше бессмертие, отнюдь. Для на важно нечто совсем другое, святое и нетленное: любовь. Любовь матери к сыну, сына к матери, любовь внука к бабушке и дедушке, а бабушки и дедушки - к внуку, любовь к мужу и жене, любовь к друзьям, к учителям, любовь к живому, конкретному человеку. Вот в чем смысл воскресения. Как-то один священник, служащий в храме при больнице, где от рака умирают маленькие и большие дети, рассказывал про одного мальчика, который тоже умирал, и перед смертью, исповедуясь, сказал, что он страшно боится, что он плохой христианин, потому что не очень верит в загробное существование. И он ему ответил, что как раз наоборот это говорит о том, что он настоящий, честный христианин. Не личное бессмертие нам дорого, не райская жизнь, что ждет нас как награда за земные муки, не фантазии о потусторонних прекрасностях бередят наш ум, а что-то, что рождается в самой ткани этой, земной жизни: любовь к мамочке, которая тебя родила на этот свет, к папочке, к братику, к сестренке - вот на чем мы сосредоточиваем свой мысленный взгляд, когда думаем о конце нашего существования. И вот, что так явно говорит нам сегодня Евангелие, если не проходить мимо слов, кажущихся такими понятными.

Христос пришел к нам, чтобы разделить наши самые главные житейские переживания. Он сорадуется жениху и невесте на браке, Он сопереживает матери, потерявшей сына. И это всегда было и будет тем, что нас связывает, нас и Бога. Подумаем о Псалтири. Вот книга молитвенного общения, но о чем она? О том, как ликует сердце, о том, как рыдает душа, о том, как хвалит Господа ум. Очень важно понять, что мы только тогда встречаем Бога, когда впускаем Его в самые простые, но значит самые экзистенциально достоверные, свои переживания.

Мы ничего не знаем о наиновой вдове, каким она была человеком. Но это незнание не умаляет рассказа, а наоборот его расширяет, делает каждого из нас его участником и участницей. Как нам хочется порой больше знать о евангельских персонажах, сроднится с ними. Но этого нам не дано. Зато нам дано своей жизнью как бы достраивать священный рассказ. Проживать его заново, для себя выстраивая некую целостность. Но ведь не каждому дано потерять единственного сына? Да, но, молитвенно переживая захват террористами школы и убийство сотен ни в чем неповинных детей или помогая в больнице, где дети умирают от рака, нам дано пережить это во Христе.

Когда задумываешься над сегодняшним отрывком, то все в нем кажется странным. Странно, почему Иоанн Креститель посылал спросить Иисуса, если ему был дан знак с Неба, ему большему из пророков, рожденных женами, — невозможно помыслить, чтобы этот знак не был им понят и принят. Ответ Иисуса тоже понять непросто. Почему Он не мог ответить прямо, ведь перед ним не фарисеи, жаждущие поймать Его на слове, а человек, как мы узнаем из других Евангелий, ожидающий скорой смерти, безраздельно преданный человек, но по какой-то причине на время утративший веру? Иоанну нужна поддержка Иисуса. А Он ничего нового не говорит, только то, что все и так знают, что «слепые прозревают, хромые ходят, прокаженные очищаются, глухие слышат, мертвые воскресают, нищие благовествуют». И, наконец, почему Иоанн не приходит сам, а только присылает своих учеников? Может быть, в этом-то и разгадка.

Может быть, в том причина, что Иоанн больше ради учеников это спрашивает, а его собственная вера по-прежнему сильна. И Иисус это понимает. Поэтому и не дает прямого ответа. Но хоть ответ непрямой, он исчерпывающе полный. Нам надо научиться видеть чудо. Это непросто, но только тогда мы поймем, что никого другого нам ждать не надо. У нас есть наш любимый Господь Иисус Христос.

Когда мы читаем в Евангелии от Луки рассказ о том, что заключенный в темницу Иоанн Креститель посылает своих учеников вопросить Господа Иисуса: «Ты ли Тот, Которому должно придти, или другого ожидать нам?», чаще всего у нас возникает встречный вопрос: а почему Иоанн сомневается. Этот вопрос стал общим местом и регулярно задается самыми разными людьми. Может быть, он возникал и у сопровождавших Иисуса Христа учеников, некоторые из которых были прежде учениками Крестителя и были направлены к Иисусу им самим. Отчасти этим объясняется то, что ответив посланным от Иоанна, Господь обращается к народу и говорит о Крестителе удивительные слова: «из рожденных женами нет ни одного пророка больше Иоанна». Во всяком случае, в этом отрывке, в особенности в ответе посланным, нет упрека в маловерии, с которым порой Господь обращается и к ученикам, и к народу.

Видимо, вопрос Иоанна Крестителя глубже, чем мы думаем, да и задан он человеком, который, в отличие от нас, не читал Евангелия и не знает о воскресении. Смысл вопроса мы можем попытаться восстановить по ответу Христа, как это нередко приходится делать, читая Евангелие. Скорее всего, Иоанн, хорошо знающий и дух, и букву Ветхого завета, спрашивает о чем-то, связанном с пророчествами о Царстве Мессии, в котором Свет Божий преобразит весь мир, в котором будет побеждено всякое зло и Бог Сам отрет всякую слезу людей. Пророки Ветхого завета возвещали духовный смысл того, что будет даровано Богом через Христа, но тайна первого и второго Его пришествия не была открыта им, и они не различали того, что совершится в Новом завете и в конце времен. Вероятно, Иоанн Креститель как раз и спрашивает, следует ли ожидать исполнения этих пророчеств, и каким образом оно совершится. Нельзя забывать также, что в то время среди иудейских богословов была популярна теория двух Мессий — Царя и Священника, служение которых будет различным. Эта теория возникла из толкования некоторых пророчеств в условиях, когда тайна Воплощения Сына Божьего еще была недоступна людям. Наконец, Господь Иисус в тот момент, судя по свидетельству евангелистов, еще не говорил о Новом завете. Евангелисты единодушно свидетельствуют, что Новый завет заключается на только Тайной вечере, но для Крестителя это остается еще сокрытым.

Итак, дело не в том, что Иоанн сомневается в том, является ли Мессией Иисус из Назарета. Ему, вестнику Царства Божьего, важно увидеть происходящее в контексте пророчеств. Именно поэтому Господь отвечает на его вопрос указанием на пророчества, которые уже исполняются в том, что происходит в этот момент и этот ответ, по-видимому, удовлетворяет Иоанна. И понятно также, почему Христос добавляет: «блажен, кто не соблазнится о Мне». Тем самым Господь обращает мысль Иоанна к тому, что пророчества глубже их буквального понимания, и не все верно в их расхожих толкованиях.

Наконец, евангелист Лука сообщает нам, что, выслушав Христа, весь народ воздал славу Богу, крестившись крещением Иоанновым. Значит, Господь подтвердил Своим словом служение Иоанна Крестителя как последнего вестника Нового завета. Возможно, что в этом и был, на самом деле, подтекст вопроса Иоанна: он обращается к Самому Сыну Божьему с вопросом о своем служении. Вся жизнь Иоанна была посвящена проповеди покаяния и приготовления к приходу Христа — и вот теперь он приносит это служение на суд Сына Божьего. И Господь отвечает словами о том, что в возвещенном Иоанном Крестителем Царстве Небесном дар Божий людям несравненно превосходит все, что мы можем помыслить. Меньший в Царстве будет обладать большим, чем обладает сейчас Иоанн. В этой связи вспоминаются слова апостола Павла о том, что ныне мы видим Бога как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, в Царстве же Свет Божий беспрепятственно достигнет наших очей.

Когда Господь говорит нам о том, что бесполезно призывать Его и не выполнять того, о чем Он говорит, когда Он говорит нам о том, что всякий познается по плодам, которые приносит, в этом выражается предельная Его строгость. Мы к этому не привыкли, нам часто главное, чтобы человек был хороший, а то, что он неудачник и ничего особенного не сделал, мы часто легко готовы простить. Скорее даже наоборот, если человек не слишком добрый, его реальные заслуги нас даже раздражают, кажутся чем-то неуместным. Но подобную строгость Господа мы должны принимать с радостью, потому что она дает нам уверенность, что если мы следуем этим словам, мы прочны как камень, ничто не способно поколебать нас.

Но главное даже не это. Главное в нашей любви. Любовь это удивительно созидательное чувство. Вспомните свою влюбленность в человека. Кажется, весь мир сможешь три раза оббежать вокруг, чтобы найти то, что нужно любимому. Вот такой же должна быть наша любовь к Богу. Нас должно жечь от желания все сделать для Него, все сделать, как Он хочет, как Он велит. И если есть это чувство, что сродни пылкой влюбленности, и если мы не даем ему угаснуть, мы подобны человеку, воздвигшему дом свой на камне.

«Подобен он человеку, строящему дом, который раскопал землю и углубился и положил основание на скале…» Господь говорит «кто слушает и исполняет». Ведь это на самом деле очень много: слушать и исполнять. Нам, кажется, порой невозможно все в точности по духу исполнить, это лишь то, к чему мы тянемся, чего пытаемся достичь всей душой, всей жизнью и чего на самом деле не достигаем в полной мере. Даже и ученики вопрошают: кто же тогда может спастись? (Мф 19:25), слушая Господа и понимая сколь сложно выполнить то, что Он заповедует. И, однако, только тот, кто слушает и исполняет, строит свой дом на камне. И даже более того. Всмотримся в этот образ дома и поймем, что на самом деле получается, что «слушать и исполнять» — это не что-нибудь, а всего лишь фундамент. Только фундаментом отличаются два дома. Не архитектурой, не внутренним убранством и даже не тем, кто в них живет и как живет, а только фундаментом. Поэтому то, что нам кажется настолько велико к исполнению, что порой занимает все наши мысли, всю жизнь – это только фундамент. «Слушать и исполнять» — это только основание, на котором может быть воздвигнуто потом некое здание, в котором будет протекать какая-то жизнь. А много ли мы думаем о фундаменте дома? Он незаметен, если все в порядке, мы не обращаем на него внимания, нам важна та жизнь, что в нем протекает, ею мы живем. Вот эту мысль нам хотелось бы многократно подчеркнуть. Но при всей незаметности, только он позволяет нашему дому стоять, а нам в нем жить.

Для адекватного понимания слов Спасителя важно представлять себе, как строили дома в Иудее, да и во всей Палестине, в евангельские времена. Почва большей части Палестины каменистая, в мощных фундаментах, которые нужны при строительстве на глинистых или песчаных почвах, там нет необходимости.

Необходимо было лишь расчистить (обычно достаточно тонкий) верхний наносной слой, чтобы дойти до камня. После этого закладывался самый простой ленточный фундамент, основой которого были большие угловые камни (краеугольные камни). Однако снять верхний слой было совершенно необходимо, иначе зимой, в сезон дождей, когда с гор в долины по склонам стекают бурные потоки, дом почти наверняка бы «поплыл».

Спаситель, как видно, сравнивает духовную жизнь с домом, который имеет смысл строить лишь на камне, предварительно очистив его от всего, что может помешать стройке. Очевидно, образ дома, построенного на камне, призван был напомнить слушателям, что слушание и слышание — не одно и то же. Тот, кто услышал, непременно перейдёт от слов к делу, применяя услышанное на практике. Но найдутся, разумеется, и такие, кто, выслушав всё, не захочет ничего менять в своей жизни.

Оно и неудивительно: ведь в духовной жизни главную роль играет не интеллект и не чувство, а воля. Именно через волевые акты проявляет себя то духовное «я» человека, которое и составляет центр человеческой личности. Но часто сам человек этого не осознаёт, по крайней мере, когда дело касается практической жизни. И живёт, не осознавая ни подлинных причин, ни подлинного значения своих решений и поступков.

Такая безотчётная духовная жизнь действительно напоминает дом, построенный на песке: ведь те волевые акты, которые определяют духовную жизнь человека, остаются по большей части неосмысленными, а часто и вовсе незамеченными, так, что человек в духовном (а иногда и не только в духовном) смысле живёт, буквально сам не зная, как.

Любая неожиданно пришедшая в голову мысль и любое охватившее сердце чувство могут привести к совершенно неожиданным для самого человека решениям и поступкам, которых он часто не может ни понять, ни объяснить. И только полное осознание каждого сделанного выбора и каждого принятого решения делает духовную жизнь человека (как и его жизнь вообще) внутренне цельной и последовательной. В таком случае каждый поступок человека исходит из глубины его духовного «я». А духовная жизнь его оказывается основанной не на зыбком песке случайных мыслей и чувств, а на камне осознанного выбора.