Мысли вслух на Ин 18:1-14

Как видно, ученики Иисуса совершенно не были готовы к тому, что произойдёт в Гефсиманском саду, к аресту своего Учителя. По свидетельству других евангелистов, в момент ареста все они разбежались. Исключение составляет лишь Пётр, попытавшийся оказать сопротивление и взявшийся за меч. Иисус останавливает его — и вот тогда-то все, кроме двоих (Петра и Иоанна), бегут прочь. Почему же так? Ведь только недавно все клялись, что не оставят Учителя. А попытался сдержать обещание лишь один Пётр.

Между тем, объяснение происходящего лежит на поверхности, и связано оно как раз с теми мессианскими представлениями, которые апостолы разделяли с большинством своих современников-единоверцев. Разделяли, несмотря на слова своего Учителя. Что бы Он ни говорил, ученики всё же были уверены: впереди восстание и большая мессианская война. Наверное, они представляли её себе чем-то вроде ещё всем памятной войны Маккавеев, но более масштабной и, вероятно, более насыщенной чудесными событиями вроде появления ангельских воинств. И уж чего они никак не ожидали, так это ареста их Учителя.

Тем более такого, который произошёл — с их точки зрения глупого и бездарного. Это была катастрофа. Вождь схвачен, ничего не успев сделать, восстание задушено в зародыше, всё кончено, не успев начаться. Самый решительный из них попытался сделать хоть что-то — но Учитель Сам его останавливает. Что же это всё значит? Понять было невозможно. Учитель, кажется, просто сдался властям. Почему? Зачем? Неизвестно. Ясно одно: рядом с Ним им больше делать нечего, они Ему больше не нужны — ведь Он отказался от всех Своих планов.

И ученики разбегаются, спасая себя, как нередко делают участники провалившегося заговора, несостоявшегося восстания или солдаты разгромленной армии, понимающие, что продолжать сопротивление бессмысленно. В происходящем в Гефсимании апостолы видели лишь поражение, и ничего больше. И Иисус это прекрасно понимает. Более того: Он заранее знает, что так и будет. Для Него поведение Его учеников не стало сюрпризом. Он даже рад тому, что все они разбежались. Он ведь знал, что в тот момент от них нельзя было ожидать большего понимания ситуации. И уж меньше всего Ему было надо, чтобы они сопротивлялись.

Он, наверное, был скорее рад тому, что дело ограничилось лишь одной попыткой, предпринятой Петром. Главным на тот момент было сохранить всех учеников, чтобы никто из них не погиб зря, попытавшись начать совершенно ненужную войну. Чтобы никто из них не был арестован — этим ведь никто из учеников ничем бы Ему не помог. Помочь Ему могла бы только углублённая, сосредоточенная молитва — но на такую молитву ученики были в тот момент как раз совершенно неспособны. Иисус остаётся один.

Какой странный арест. Приходят вооруженные люди, Иисус спрашивает, кого они ищут, они называют Его имя, Иисус говорит: «Это Я», — и они падают ниц. Видимо, дело в словах Иисуса, точнее, в одном слове, потому что Он сказал только одно слово: «Яхве».

Зайдем с другой стороны. Не раз доводилось слышать от людей, пытающихся разобраться:«Почему вы считаете Иисуса Богом, ведь Он Сам никогда Себя так не называл?» Здесь мы видим, что не только называл, но даже был гораздо более конкретен: Он использовал то имя Божие, которое было вначале открыто Моисею (Исх. 3:14), а потом табуировано во избежание богохульства. Даже слышать это имя не дозволялось — поэтому воины пали ниц. Так что произнесение этого имени благочестивым и наставленным в учении иудеем, каким несомненно был Иисус, не могло быть случайностью — это было самосвидетельство.

И третье соображение. Иногда читателям Библии кажется, что в страданиях и смерти Иисуса нет никакого подвига, Он подвергается насилию, которому просто не в силах противостоять. Но эта сцена показывает, что даже во время ареста Он — хозяин положения. Его страдание и крест — не вынужденные, а добровольные. Какова же любовь Божия к нам, если Тот, Чье одно только имя парализует врагов, не сопротивляясь, «как агнец безгласен», идет на смерть ради нашего спасения.

Описывая арест Иисуса и предшествующие ему события в Гефсиманском саду, Иоанн оказывается заметно лаконичнее и сдержаннее других евангелистов. Он, в частности, не упоминает ни о молитве, которой молился Спаситель перед Своим арестом, ни о том, как апостолы, не в силах выдержать чрезмерное для них напряжение, заснули, несмотря на просьбы своего Учителя. Он лишь кратко сообщает, что Гефсиманский сад был хорошо известен Иуде, так же как и другим апостолам, потому, что он был обычным местом собраний и бесед Иисуса (ст. 1 – 2). Судя по свидетельству евангелиста, арестовывать Иисуса пришли не римские солдаты, а храмовая стража, причём арест производился в присутствии представителей фарисейского движения (ст. 3). Иисус, ожидавший ареста, Сам вышел навстречу пришедшим за Ним представителям власти (ст. 4 – 5). Воздействие Личности Спасителя на всех, кто оказывался рядом с Ним, было столь велико, что пришедшие за Ним не сразу решились сделать то, за чем пришли (ст. 5 – 12). А Иисус между тем предпринял всё возможное, чтобы избавить от ареста Своих учеников (ст. 7 – 9). Он, как видно, понимал, что апостолы с трудом представляют себе значение и смысл происходящего и, возможно, опасался, что они могут попытаться воспользоваться моментом для того, чтобы, оказав вооружённое сопротивление представителям власти, начать таким образом восстание, которое, по их замыслу, должно будет перерасти в полномасштабную войну под религиозными и мессианскими лозунгами. И опасения Его, как видно, были небезосновательны: Пётр, самый решительный из апостолов, действительно попытался оказать сопротивление (ст. 10), но Иисус остановил его (ст. 11). Очевидно, такая реакция Иисуса совершенно обескуражила апостолов. Не зная, что делать дальше, они, судя по свидетельству других евангелистов, просто разбежались, и впоследствии упоминания о них появляются снова лишь в рассказах о распятии Спасителя. Иоанн прямо не говорит о бегстве апостолов, но из описания дальнейших событий становится ясно, что за Иисусом последовали лишь двое: Пётр и ещё один из учеников, имени которого евангелист не упоминает (ст. 15 – 16). Впрочем, они, по-видимому, тоже ни на что уже не надеялись, желая лишь увидеть, чем окончится суд над их Учителем. Что же до мессианских ожиданий и надежд на скорое торжество Царства, то от них, скорее всего, ничего не осталось: ведь только что их Учитель Сам, добровольно отказался от всякого сопротивления! Теперь оставалось лишь ждать, чем окончится судебный процесс. Оставалась личная, человеческая привязанность к Учителю, Который, как казалось апостолам, проиграл, но Личность Которого, как видно, не утратила в глазах учеников Своего обаяния. Казалось, ученикам остаётся лишь память об Учителе. Но память эта в их глазах была священна.

Как мы не раз делали в дни великих праздников, приведем сегодня высказывания средневековых православных поэтов, вошедшие в богослужение этого дня. Авторы текстов, которые мы приводим сегодня, доподлинно не известны, но авторитет их подкреплен почти двенадцатью веками их богослужебного употребления.

«Одевающийся светом, как ризою, наг на суде стоял, и по щеке ударение принял от рук, которые создал; беззаконные люди на кресте пригвоздили Господа славы; тогда завеса в храме разодралась, солнце померкло, не в силах видеть, как оскорбляют Бога, Которого трепещет вся тварь: Ему поклонимся».

«Когда на Крест вели [Тебя], Господи, так восклицал [Ты]: за какое дело хотите распять Меня, иудеи? За то, что Я восставил расслабленного, или мертвых как от сна пробуждал, кровоточивую исцелил, хананеянку помиловал? За какое дело хотите убить Меня, иудеи? Но в том, кого ныне пронзаете, беззаконные, увидите Христа».

«Живоносные ребра Твои, как из Едема источник, напояют Церковь Твою, Христе, как духовный рай; отсюда, как из начала, разделяется [источник] в четыре Евангелия, утоляя жажду мира, веселя тварь и научая народы верой поклоняться Царствию Твоему».

В Страстную пятницу, в Страстную пятницу, которая не далека от нас, а близка как никогда, пусть нас и не было тогда на свете, владыка Антоний митрополит Сурожский говорил с амвона такие слова. «<...> Мать стояла у Креста; Ее Сын, преданный, поруганный, изверженный, избитый, истерзанный, измученный, умирал на Кресте. И Она с Ним со-умирала... Многие, верно, глядели на Христа, многие, верно, постыдились и испугались и не посмотрели в лицо Матери. И вот к Ней мы обращаемся, говоря: Мать, я повинен – пусть среди других – в смерти Твоего Сына; я повинен – Ты заступись. Ты спаси Твоей молитвой, Твоей защитой, потому что если Ты простишь – никто нас не осудит и не погубит... Но если Ты не простишь, то Твое слово будет сильнее всякого слова в нашу защиту... <...>Вот, встанем перед судом нашей совести, пробужденной Ее горем, и принесем покаянное, сокрушенное сердце, принесем Христу молитву о том, чтобы Он дал нам силу очнуться, опомниться, ожить, стать людьми, сделать нашу жизнь глубокой, широкой, способной вместить любовь и присутствие Господне. И с этой любовью выйдем в жизнь, чтобы творить жизнь, творить и создавать мир, глубокий и просторный, который был бы, как одежда на присутствии Господнем, который сиял бы всем светом, всей радостью рая. Это наше призвание, это мы должны осуществить, преломив себя, отдав себя, умерев, если нужно – и нужно! – потому что любить – это значит умереть себе, это значит уже не ценить себя, а ценить другого, будь то Бога, будь то человека, жить для другого, отложив заботу о себе. Умрем, сколько можем, станем умирать изо всех сил для того, чтобы жить любовью и жить для Бога и для других.» Так близка нам эта пятница, когда владыка говорил эти слова, как все Страстные пятницы, что были и будут. «Я повинен». Меня тогда не было на свете, но я повинен. Нельзя воспринимать сегодняшний день как символическое воспоминание о когда-то бывших событиях. Нет. Ибо Тело и Кровь, которых мы причащаемся не символ, а Само Тело и Сама Кровь. Вот я, и я виноват здесь и сейчас. Пугает, когда люди заранее начинают поздравлять друг друга с Пасхой (это действительно бывает и бывает часто!). Сегодня я ничего не знаю о Пасхе, я знаю только одно – я виновата или я виноват, ибо Он умер, а я ничего не сделал, чтобы это предотвратить.