Мысли вслух на Лк 7:1-10

Рассказ об исцелении Иисусом слуги римского центуриона (сотника) показывает нам Царство с достаточно неожиданной стороны. Трудно сказать, каковы были религиозные взгляды упомянутого в рассказе центуриона, но к еврейскому народу он, очевидно, относился с уважением, а лично Иисусу доверял полностью, так, как, судя по собственным словам Спасителя, не доверял Ему никто из народа Божия. А вот о слуге, который, собственно, и нуждался в исцелении, в этом отношении вообще нельзя сказать ничего определённого: ни о его религиозности, ни о его отношении к еврейскому народу евангелист ничего нам не говорит. Что касается доверия лично к Иисусу, то невозможно даже сказать точно, знал ли слуга центуриона о Нём хоть что-нибудь, слышал ли когда-нибудь это имя. Как бы то ни было, в том состоянии, в котором находился слуга тогда, когда его хозяин пошёл разыскивать Иисуса, ему было не до размышлений о Том, за Кем пошёл центурион.

Ясно лишь одно: своего слугу центурион любил не меньше, чем он доверял Иисусу, иначе вряд ли бы он стал прилагать все усилия для того, чтобы помочь умирающему. А полнота доверия к Иисусу проявилась, в частности, и в том, что центурион был уверен в способности Спасителя исцелить его больного слугу на расстоянии, так, что он даже не стал звать Его к себе домой: зачем лишний раз утруждать такого Человека, если можно без этого обойтись? Такая уверенность возможна, очевидно, лишь при абсолютном доверии.

Но ведь речь идёт о доверии самого центуриона, а не его слуги. Сам же слуга находился в это самое время в другом месте и, вероятнее всего, об Иисусе даже не думал, так что ни о каких личных отношениях, ни о каком его доверии или недоверии к Спасителю речи вести не приходится. Со Христом его соединяет лишь любовь к нему его хозяина и доверие того же хозяина к Тому, Кто может исцелить. Такое опосредованное отношение, приводящее к исцелению, кажется довольно необычным: как правило, исцеляемые люди находились от Иисуса в пределах, по крайней мере, прямой видимости, если не непосредственного контакта, и входили в непосредственные с Ним отношения любви и доверия.

Но, как видно, Царство не знает границ не только физических, но и духовных: опосредованное отношение в Царстве так же реально и актуально, как отношение непосредственное, и если кого-то из людей со Христом связывают отношения любви и доверия, то они непременно скажутся и на тех ближних, которые такому человеку дороги. Иначе, наверное, и не может быть: ведь Царство — пространство любви, соединяющей всех его обитателей, пронизанное дыханием Бога, для которого не существует расстояний.

Для старейшин Израиля, доброжелательных к сотнику, важно подчеркнуть, что он заботится о народе. Римлянин любит завоёванный его государством израильский народ и даже выстроил синагогу, это не могло не броситься в глаза на фоне обычного поведения завоевателей. Но если строительство синагоги в глазах старейшин — знак доброго расположения, то для сотника оно оказалось этапом внутреннего духовного поиска.

Только ли потому сотник счёл себя недостойным, что был знаком с иудейскими правилами о нечистоте и считался с местными обычаями? А что, если он чувствовал собственную греховность, и его просьба к Иисусу воздержаться от вхождения в дом была сродни просьбе Петра выйти от него, “человека грешного”? Почему-то думается, что верно второе предположение, тем более что Иисус, обращаясь к народу, отмечает, что сотник обладает верой, какую Он и в Израиле не нашел.

Язычник, которому закон, недавно им узнанный, раскрыл сердце, оказался более готовым принять Иисуса, чем многие иудеи, знавшие закон с детства. Но не будем на этом основании превозноситься над тогдашними иудеями. Мы и сегодня можем встретить как неофитов, открытых Христу, так и многолетних христиан, привыкших к обладанию духовными сокровищами и потому забывающими о них.

Как и во всех упоминаемых евангелистами случаях воскрешения и исцеления, здесь перед нами явление того Царства, которое Иисус принёс в мир. В Царстве этом нет места ни болезням, ни смерти, и всякий, соприкоснувшийся с ним, получает жизнь и здоровье во всей их полноте, насколько такая полнота ему доступна в рамках ещё не преображённой человечности.

Но Царство — это не просто некое место или пространство, хотя бы даже как-то особенно устроенное или организованное. Царство — это прежде всего отношения, связывающие людей со Христом и друг с другом. Можно было бы даже сказать, что Царство как особого рода место или пространство определяется этими отношениями и от них зависит. В самом деле, если взять, к примеру, историю исцеления слуги центуриона, то здесь и нет, собственно, никакого единого и непрерывного физического или мистического пространства: ведь в момент исцеления слуги центуриона Иисус был от него достаточно далеко, а сам слуга, вполне вероятно, мог и не знать о том, что его господин просил о его исцелении. А вот единое духовное пространство есть, и порождено оно теми отношениями любви и доверия, которые связывали центуриона и со своим слугой, и с Иисусом.

То, что центурион как-то совершенно по-особенному относился к своему слуге (который в оригинале прямо назван рабом), достаточно очевидно: такая забота о больном рабе для римлян, отнюдь не склонных к сентиментальности, была явно необычной. Очевидно, эта любовь и заставила его обратиться к Учителю, о Котором в народе ходили самые разные слухи, но о Котором было точно известно, что Он исцеляет каждого, кто готов Ему доверять. И центурион действительно сумел довериться Иисусу так, как, по Его собственному свидетельству, мало кто доверялся Ему даже из народа Божия (ст. 9): он не решился позвать Учителя к себе в дом, будучи совершенно уверен, что одного Его желания будет достаточно для исцеления (ст. 6–8). Мера доверия и любви оказалась так велика, что Царство стало реальностью не только для самого центуриона, но и для его слуги, который вообще не видел Иисуса и, быть может, даже ничего о Нём не знал. Так отношения рождают Царство. И тогда становится понятно, почему Иисус готов войти в каждый дом, где Его ждут. Ведь ждущие и принимающие Его тем самым увеличивают пространство Царства, сами становясь его частью, а значит, его свидетелями и служителями. Такими же свидетелями и служителями, какими Иисус хочет видеть каждого из нас.

В переводе еп. Кассиана слова сотника звучат так: ведь и я человек подначальный, имеющий в своем подчинении воинов, и говорю одному: "пойди", и идет, и другому: "приходи", и приходит, и этому рабу моему: "сделай это", и делает. В синодальном же переводе: Ибо я и подвластный человек, но, имея у себя в подчинении воинов, говорю одному: пойди, и идет; и другому: приди, и приходит; и слуге моему: сделай то, и делает. В обоих случаях мы выделили местоимение «я» и союз «и». Заметим, что они идут в разном порядке. Эта разница не случайна. Что-то заставило авторов синодального перевода поменять порядок слов (невзирая на то, что он именно таков и в оригинале и во всех современных и старых переводах), сделав фразу труднопроизносимой и неестественно звучащей по-русски. Очень похоже, что она стала означать, хотя я и подвластный человек, но у меня в подчинении…. И вот что такое это что-то, устраненное епископом Кассианом, нам надо понять, ибо это дает очень много, как нам кажется, для понимания текста. Если сотник говорит: и я человек подначальный, значит, он имеет в виду, я как и кто-то еще (I am also – как в большинстве англ. переводов). А кто этот кто-то еще? Но ведь он говорит с Иисусом. Все эти слова обращены к Нему… По сути сотник говорит так. Надо мной есть начальство, у меня есть подчиненные, есть некая трехуровневая иерархия общества, в которой он стоит посередине между низшим и высшим уровнем. И вот Иисусу он говорит, как и Ты. То есть Ты тоже имеешь над Собой Кого-то, кому Ты подчиняешься, как я подчиняюсь начальству. И этот Кто-то безусловно Бог. Он переносит невольно эту трехуровневую иерархию, к которой привык сам, и на все устройство мироздания. А Иисуса ставит посередине, словно бы посредником между Богом и человеком. Для нас это совершенно не так. Ибо Иисус не посредник – а Сам Бог. Именно поэтому в синодальном переводе эти два слова были переставлены и этот смысл начисто убран из текста. Но если обратится к исправленному тексту… Только нас это ни в коем случае не должно пугать, в этом совсем нет ничего страшного. Напротив, это повод не к сомнениям, а к восхищению, к восхищению нашим Господом, Его смирением, готовым признать Себя лишь посредником и объявляя веру сотника лучшей, чем вера, что была найдена Им в Израиле. Обратим внимание, здесь лишь сравнительные характеристики применены, вера сотника вовсе не признана идеалом веры для всех времен и народов. Но это был уже прорыв, уже шаг, увидеть в Нем посланника Божия, Человека, подчиняющегося Богу, это уже очень-очень много и Господь так ценит этот шаг. Господь вообще ценит каждый наш шажочек. Пусть мы от совсем примитивной веры сделали маленький шажочек к пониманию чего-то, что чуть-чуть посложнее, Господь уже очень-очень ценит это и не скупится ни на хвалебные оценки, ни на всецелую помощь. Нам кажется, этот текст, так как мы читаем у епископа Кассиана, удивительное свидетельство смирения Господа и Его доброты неизреченной.

Все мы верим, что Господь, сотворивший этот мир, имеет полную власть над природой. Это ведь так же просто, как представить офицера, командующего солдатами на плацу: захотел — все пошли направо, захотел — налево! А верим ли мы, что Господь может на наших глазах исцелить больного человека — вот прямо так просто — сказал и выздоровел? «Ну, — скажем мы, — теоретически тоже верим...» Видим ли мы эту громадную разницу между теоретической верой во всемогущество Божье и верой в чудо, которое касается непосредственно нас самих? В военном сознании римского центуриона этого зазора не оказалось — его вера была не теоретической, а живой — и произошло чудо. Пожалуй, Господь не нашел бы такой веры не только в Израиле...

Сегодня мы вновь обращаемся к такому фундаментальному понятию, как вера. Это слово чаще всего означает в Библии не просто доверие какой-либо информации, а способность в критическую минуту «схватиться» за Бога, опереться на Него, как на твердую колонну или скалу. Сегодняшний рассказ о римском офицере, просившем Иисуса исцелить своего слугу и которого Христос ставит в пример Своим ученикам, хорошо это иллюстрирует. Он, военный человек, воспитанный на армейской дисциплине, абсолютно уверен, что его приказ будет исполнен, так же, как готов исполнить приказ своего командира. В его отношениях с Богом такая уверенность основывается не на дисциплине и воинском порядке, где за непослушание солдат карается смертью, а на чем-то не менее сильном — а именно, на вере. Собственно говоря, когда Писание говорит о вере, то речь идет о вере, которая даже сильнее смерти — так, что больные исцеляются и мертвые воскресают.

Евангелия полны описаний чудесных исцелений и даже воскрешений. Но описание исцеления слуги римского центуриона (сотника) у Луки явно занимает особое место, ему уделено даже больше внимания, чем воскрешению Спасителем сына вдовы из Наина. Не потому ли, что речь идёт о язычнике, римлянине, о котором тем не менее Сам Иисус сказал, что такой веры, как у него, Он не видел даже в еврейском народе? Может быть: Лука — евангелист, своё евангелие писавший для язычников. Но вряд ли дело только в этом. Дело ещё и в несколько необычном, так сказать, дистанционном исцелении.

На первый взгляд это может показаться странным: ведь для исцеления важно приобщение человека к тому Царству, которое принёс в мир Спаситель. А тут больной даже не видит Иисуса, быть может, вовсе и не знает о Нём. О каком же приобщении может в таком случае идти речь? Между тем, дело, видимо, обстоит не так просто. В самом деле: что такое, в сущности, христианство? Жизнь со Христом в том Царстве, которое Он принёс в мир. А что такое христианское свидетельство? Это Царство, которое каждый из нас, христиан, берёт с собой, когда идёт в мир.

Такое, конечно, возможно, если мы в Царстве, а оно в нас. Если его дыхание пребывает в нашем сердце. А этого, в свою очередь, не будет без полного и абсолютного доверия к Иисусу. Того самого личного доверия, без которого не бывает любви и близкой дружбы. Если же доверие есть, то есть и Царство. Его сила и его дыхание. Тогда эта сила и это дыхание может действовать даже на расстоянии: ведь для Царства расстояний, подобных тем, которые во многом определяют жизнь нашего мира, не существует.

И доверившийся Иисусу язычник, римский центурион, стал частью Царства и понёс его с собой. В своём сердце. А в сердце его был не только Иисус, но и его больной слуга. И этот слуга оказался в Царстве, быть может, совершенно для себя неожиданно, но совершенно реально. А в Царстве больных нет, там все здоровы. Так и происходит исцеление. Но не только исцеление: так в мир входит Царство. Тихо и внешне незаметно, но абсолютно реально. Не опираясь ни на какую религию и ни на какую традицию, а только на сердце, обращённое ко Христу.

Когда Господь говорит нам о том, что бесполезно призывать Его и не выполнять того, о чем Он говорит, когда Он говорит нам о том, что всякий познается по плодам, которые приносит, в этом выражается предельная Его строгость. Мы к этому не привыкли, нам часто главное, чтобы человек был хороший, а то, что он неудачник и ничего особенного не сделал, мы часто легко готовы простить. Скорее даже наоборот, если человек не слишком добрый, его реальные заслуги нас даже раздражают, кажутся чем-то неуместным. Но подобную строгость Господа мы должны принимать с радостью, потому что она дает нам уверенность, что если мы следуем этим словам, мы прочны как камень, ничто не способно поколебать нас.

Но главное даже не это. Главное в нашей любви. Любовь это удивительно созидательное чувство. Вспомните свою влюбленность в человека. Кажется, весь мир сможешь три раза оббежать вокруг, чтобы найти то, что нужно любимому. Вот такой же должна быть наша любовь к Богу. Нас должно жечь от желания все сделать для Него, все сделать, как Он хочет, как Он велит. И если есть это чувство, что сродни пылкой влюбленности, и если мы не даем ему угаснуть, мы подобны человеку, воздвигшему дом свой на камне.

«Подобен он человеку, строящему дом, который раскопал землю и углубился и положил основание на скале…» Господь говорит «кто слушает и исполняет». Ведь это на самом деле очень много: слушать и исполнять. Нам, кажется, порой невозможно все в точности по духу исполнить, это лишь то, к чему мы тянемся, чего пытаемся достичь всей душой, всей жизнью и чего на самом деле не достигаем в полной мере. Даже и ученики вопрошают: кто же тогда может спастись? (Мф 19:25), слушая Господа и понимая сколь сложно выполнить то, что Он заповедует. И, однако, только тот, кто слушает и исполняет, строит свой дом на камне. И даже более того. Всмотримся в этот образ дома и поймем, что на самом деле получается, что «слушать и исполнять» — это не что-нибудь, а всего лишь фундамент. Только фундаментом отличаются два дома. Не архитектурой, не внутренним убранством и даже не тем, кто в них живет и как живет, а только фундаментом. Поэтому то, что нам кажется настолько велико к исполнению, что порой занимает все наши мысли, всю жизнь – это только фундамент. «Слушать и исполнять» — это только основание, на котором может быть воздвигнуто потом некое здание, в котором будет протекать какая-то жизнь. А много ли мы думаем о фундаменте дома? Он незаметен, если все в порядке, мы не обращаем на него внимания, нам важна та жизнь, что в нем протекает, ею мы живем. Вот эту мысль нам хотелось бы многократно подчеркнуть. Но при всей незаметности, только он позволяет нашему дому стоять, а нам в нем жить.

Для адекватного понимания слов Спасителя важно представлять себе, как строили дома в Иудее, да и во всей Палестине, в евангельские времена. Почва большей части Палестины каменистая, в мощных фундаментах, которые нужны при строительстве на глинистых или песчаных почвах, там нет необходимости.

Необходимо было лишь расчистить (обычно достаточно тонкий) верхний наносной слой, чтобы дойти до камня. После этого закладывался самый простой ленточный фундамент, основой которого были большие угловые камни (краеугольные камни). Однако снять верхний слой было совершенно необходимо, иначе зимой, в сезон дождей, когда с гор в долины по склонам стекают бурные потоки, дом почти наверняка бы «поплыл».

Спаситель, как видно, сравнивает духовную жизнь с домом, который имеет смысл строить лишь на камне, предварительно очистив его от всего, что может помешать стройке. Очевидно, образ дома, построенного на камне, призван был напомнить слушателям, что слушание и слышание — не одно и то же. Тот, кто услышал, непременно перейдёт от слов к делу, применяя услышанное на практике. Но найдутся, разумеется, и такие, кто, выслушав всё, не захочет ничего менять в своей жизни.

Оно и неудивительно: ведь в духовной жизни главную роль играет не интеллект и не чувство, а воля. Именно через волевые акты проявляет себя то духовное «я» человека, которое и составляет центр человеческой личности. Но часто сам человек этого не осознаёт, по крайней мере, когда дело касается практической жизни. И живёт, не осознавая ни подлинных причин, ни подлинного значения своих решений и поступков.

Такая безотчётная духовная жизнь действительно напоминает дом, построенный на песке: ведь те волевые акты, которые определяют духовную жизнь человека, остаются по большей части неосмысленными, а часто и вовсе незамеченными, так, что человек в духовном (а иногда и не только в духовном) смысле живёт, буквально сам не зная, как.

Любая неожиданно пришедшая в голову мысль и любое охватившее сердце чувство могут привести к совершенно неожиданным для самого человека решениям и поступкам, которых он часто не может ни понять, ни объяснить. И только полное осознание каждого сделанного выбора и каждого принятого решения делает духовную жизнь человека (как и его жизнь вообще) внутренне цельной и последовательной. В таком случае каждый поступок человека исходит из глубины его духовного «я». А духовная жизнь его оказывается основанной не на зыбком песке случайных мыслей и чувств, а на камне осознанного выбора.