Мысли вслух на 1 Кор 15:20-26

О всеобщем воскресении верующие евреи знали задолго до прихода Христа. Они знали, что настанет день Суда, и все, когда-либо жившие на земле, должны будут вернуться к жизни с тем, чтобы встать перед Богом и дать ответ за прожитую ими жизнь. Знали они и о мессианском Царстве, где воскресшие станут соседями тем, кто застанет приход Мессии при жизни: на мессианское Царство во времена Павла смотрели, как на Царство Божие, где земное и небесное соединены, так, что воскресшие, чудесным образом возвращённые Богом к жизни праведники станут в нём соседями тех, кто войдёт туда, не успев умереть.

Но на Мессию в те времена не смотрели, как на носителя Царства. Он был лишь его Царём, а само Царство устанавливалось Богом по Своей воле. Мессия же считался по природе обычным человеком, Которому дано особое призвание — мессианское служение. Мессией не обязательно было родиться, Им можно было стать так же, как другие становились пророками: Бог призывал на служение, и пророк становился тем, кем и должен был стать.

Павел же говорит о другом Мессии, о Том, Кто открылся ему на дамасской дороге. Этот Мессия был не просто Царём установленного Богом Царства, Он Сам нёс это Царство в Себе, нёс с самого рождения, которое тоже было необычным. Мессия, вмещающий в Себе всю полноту Царства, — образ новый, в традиционном иудаизме евангельской эпохи ничего подобного не было.

Образ такого Мессии и такого Царства заставлял иначе посмотреть на знакомые вещи. Царство входило в мир не просто как внешняя сила, как дыхание Бога, изначально чуждое и падшему миру, и падшей человеческой природе. Оно входило в мир через Человека, от каждого из нас отличающегося лишь тем, что Его человечность совершенно свободна от власти греха.

И отношения любви, установившиеся с этим Человеком, открывают полноту Царства каждому из нас, открывают по-человечески, так же, как по-человечески связывают нас с Ним отношения любви. Именно человеческие отношения становятся духовной основой Царства, и Бог входит в них, делая их богочеловеческими. Так жизнь Царства становится нашей жизнью, его история — фактом нашей духовной биографии, а его торжество — нашим спасением.

Что имеет в виду Павел, говоря об Адаме, в котором все причастны смерти, и о Христе, в котором все, напротив, причастны жизни? Разве не живут люди естественной жизнью, «жизнью Адама»? И разве не умирают христиане, пусть и частично, постольку, поскольку они ещё не преображены до конца? Если естественную жизнь человека и его жизнь в Царстве рассматривать как две совершенно различные, изолированные друг от друга жизни, вопрос останется неразрешённым.

Даже само разделение жизни на природную и духовную не позволяет понять апостола адекватно. Понять Павла можно, лишь посмотрев на жизнь взглядом авторов библейских книг, которые не делили жизнь человека на части. В самом деле, когда Бог вдувает в ноздри человеку Своё дыхание и человек оживает, он получает жизнь во всей её возможной для своей природы полноте, как духовной, так и физической.

Но преобладает в его жизни до грехопадения именно духовная составляющая: не случайно священнописатель связывает жизненную силу («душу») непадшего человека с тем дыханием Божиим, которое делает его образом и подобием своего Творца. И природная составляющая человеческой жизни сама по себе отнюдь этому не противоречит: ведь преобладает в человеке до падения дух, а не природа. Иное дело после падения: жизненная сила падшего человека связывается уже не с дыханием Божиим, как было до падения, а с кровью, с природным, физиологическим началом.

Теперь уже природа начинает в человеческой жизни преобладать над духом, и человек начинает всё больше походить на животное: ведь жизненная сила животных тоже связана исключительно с природным началом, всё с той же кровью, которая у них во многом похожа на человеческую. И смертность человека связана именно с этим преобладанием в его жизни природного начала над духовным.

Но и духовной жизни человек, даже падший, не лишён: ведь окончательно образ Божий он не утрачивает даже после грехопадения. Но если раньше образ этот был ясно видим, составляя ядро личности совершенного человека, то теперь, после падения, он лишь сквозит в человеке, постоянно затемняясь преобладающим природным началом. А во Христе, через Которого человек приобщается к жизни Царства, начинается процесс преображения испорченной падением человеческой природы.

Преображения, результатом которого является не только преодоление последствий этого падения, но и изменение качества природной составляющей человеческой личности. Такого изменения, после которого ни о какой смертности уже, естественно, не может быть и речи: ведь в новом, преображённом человеке дух не просто торжествует над природой, но и природа оказывается полностью подвластна духу: ведь только такая изменённая дыханием Божиим природа может стать органичной частью Царства.

Смерть во все времена представлялась человеку самым страшным врагом. И страшнее всего, конечно, была его непобедимость и неумолимость. Каждому было известно, что всё в любом случае окончится уходом в мир мёртвых, в тот мир теней, где нет настоящей жизни, а есть лишь существование, которое, быть может, хуже, чем само небытие. Можно, кстати, заметить, что ни один народ древности не смотрит на смерть как на уход в небытие: эта идея появляется позднее, её надо считать плодом философских размышлений, а не духовного или мистического опыта.

В опыте было как раз не исчезновение человеческой личности, а истощение жизненной силы человека и постепенный распад его личности: в царстве мёртвых, в мире теней постепенно теряется память, теряется способность мыслить, почти угасает самосознание, и человек обращается в собственную тень, пребывающую в состоянии то ли тяжёлого беспробудного сна с кошмарными сновидениями, который невозможно сбросить, то ли бреда, из которого невозможно выйти. Таким видели мир теней практически все народы земли. Для полноты картины можно добавить ещё, что владыкой мира теней был обычно немилосердный и беспощадный дух, любимым занятием которого было мучить тех, кто оказывался в его владениях.

Конечно, с течением времени у некоторых народов (к примеру, у египтян и греков) появилось представление о менее мрачном посмертии и о посмертном воздаянии, но, во-первых, это было всё же нечто в культурном отношении локальное, и, во-вторых, даже такое посмертие не предполагало полноты жизни: ведь душа — ещё не весь человек, с душой у египтян и греков связывалось личностное самосознание, но о телесности применительно к посмертному существованию речь обычно не шла: ведь и египтянам, и особенно грекам тело виделось скорее тюрьмой для души, чем её домом, хотя бы временным. А вот яхвизм с самого начала ориентировал своих адептов не на посмертие, хотя бы и радостное, а на полное преодоление смерти.

Трудно сказать точно, когда именно появилось в яхвизме представление о воскресении, но уже Исайя Иерусалимский говорит (хотя и не прямо, а скорее намёками) о том, что в мессианском Царстве не будет не только болезней, но и смерти. А в послепленный период уже в иудаизме складывается представление о всеобщем воскресении в последний день, в день Суда, когда каждый снова вернётся в мир живых с тем, чтобы предстать на суд Божий.

В первохристианской же Церкви на ситуацию смотрели несколько иначе: ведь для христианина приход Христа и есть тот самый Суд, о котором говорит иудаизм. И Сам Спаситель прямо указывает на Себя как на Того, Кому Бог отдаёт весь суд, добавляя: верующий в Меня на суд не приходит, а неверующий уже осуждён. В самом деле: речь ведь идёт о верности Христу и тому Царству, которое Он принёс в мир. Царству, в котором нет места смерти: ведь смерть — следствие греха и того зла, в котором, по слову Евангелия, лежит мир.

В нашу эпоху, в эпоху наступающего Царства, когда мир преображается, но ещё не преображён до конца, и в мире, и в нашей жизни ещё есть место смерти. Исчезнет она лишь тогда, когда Царство, преображая мир, раскроется в нём до конца. Тогда в этом новом мире смерти места уже действительно не будет. Как видно, потому апостол и называет её «последним врагом», последним в том смысле, что она — тот враг, который будет сопротивляться дольше всех, до самого конца, до дня последнего Суда и окончательного торжества Царства, когда она и потерпит своё окончательное и полное поражение.

Нетрудно понять, для чего Мария отправилась к Елисавете. То, что Ей было открыто, легло на Неё крайне ответственным грузом и потому вызвало необходимость поделиться с близким человеком, тем более, что о Елисавете Марии было возвещено, что и она избрана Богом. Можно также понять, что сын Елисаветы уже в утробе мог обладать пророческим чутьём и поэтому отреагировал на находящегося в утробе Сына Марии, хотя в обычном сознании это и не укладывается.

Но вот перед нами вдохновенная молитва, вырвавшаяся из груди Марии. Она звучит как псалом, и не случайно, что уже на протяжении многих веков она является торжественным песнопением. Мария благодарит Господа за то, что Он ей даровал соучаствовать в торжестве Его славы, и мы видим, что то, что только ещё должно произойти, Она пророчески переживает, как уже происходящее. Но это, если вдуматься, закономерно: восприняв Духа Святого, Мария получила и Его дары, а один из них - дар пророчества.

В сегодняшнем отрывке мы читаем об одной из первых Евангельских встреч человека и Святого Духа. Первой такой встречей была, несомненно, встреча девушки по имени Мария, которая вылилась в то, что она стала Матерью всех людей (см. Лк. 1:26-35). Именно благодаря встрече духа Марии, ее «да», с Духом Святым, возможно стало пришествие нашего Господа в этот мир, Его вочеловечение. А что же потом? Казалось бы, что должна делать беременная женщина? Что бы она ни должна была делать по понятиям того или нынешнего времен, Мария встала и «с поспешностью пошла в нагорную страну, в город Иудин» (Лк.1:39). Она поспешила к своей родственнице, о которой возвестил ей ангел. И ведь удивительная логика: Господь сообщил Марии о беременности Елисаветы, и та моментально принимает решение идти на помощь (см. Лк 1:36). Ведь зачем-то ангел это упомянул… Мария приходит, и Елисавета исполняется Святого Духа. А вместе со своей матерью, Духом исполняется и младенец Иоанн. Таким образом, мы видим, что Мария делиться, приносит Духа тем, кто в Нем нуждается. Уже Божией Матерью исполняется это правило: нужно делится Божьим даром, а не держать его под полой.

Подобно тому как взыграл ребенок во чреве Елизаветы все внутри радуется при мысли о Марии Матери нашего Господа. Праздник Ее Успения один из самых светлых праздников, без тени печали. Потому что это пример того, как человек умирает, но не уходит из мира, становясь его молитвенным щитом. Оставаясь в молитвенной связи с живыми. Ведь Мария всегда с нами, когда мы Ей молимся.

Есть легенда о том, что перед смертью Матери Божией, перед ее Успением, Ей так же, как в дни Благовещения, явился ангел Гавриил и принес белые благоухающие цветы, цветы, напоминающие о блистании неба, о вечной жизни. Может, это просто легенда, но в ней говорит дух человеческий во всей своей любви к Марииной святости, чистоте, ко всему Ее образу, к Ней самой.

Елисавета говорит: Мария (Уверовавшая) уже блаженна, то есть счастлива, потому что то, что Ей обещано, еще сбудется. Как-то у нас обычно по-другому. Ну вот, допустим, начальник мне пообещал повысить зарплату — вряд ли я почувствую себя счастливым, пока ее не получу! А если, пока я эту радость жду, меня кто-нибудь начнет поздравлять, то я и по дереву постучу, и три раза через левое плечо поплюю... А Мария? «Величит душа Моя Господа!» — Она действительно счастлива. Вот что приносит Христос в этот мир. Он еще не родился, Его зародышу еще несколько дней, но все узнающие о Нем исполняются радости и хвалы. Почему же мы не входим в эту радость или так легко теряем ее? Ведь нам, в отличие от Елисаветы и Марии, уже известно все, что Он совершил, и Он Сам — постоянно с нами. Может быть, нас просто нельзя назвать «уверовавшими»?

Не так-то просто найти во всех четырех Евангелиях слова Богородицы, эти эпизоды можно пересчитать по пальцам. А если и Она и говорит, то, как правило, евангелисты приводят лишь краткую реплику. Но, тем не менее, мы все время чувствуем Ее тихое, молчаливое присутствие, Она все время сопровождает своего Сына вплоть до самого Креста и остается с Ним до конца. Если вдуматься — Она и есть тот человек, который с самого Благовещения и навсегда рядом с Богом. В этом верность Марии, через которую Она возвращает Богу все заблудшее человечество. Эта та самая верность до конца как возвращение «долга» Адама и Евы.

Но и очень важно смирение Богородицы. Даже тогда, когда Она хочет сказать о своей собственной радости, Она более всего говорит о Боге, не только в знак благодарности — но просто потому, что Она не видит себя в этой радости. Потому что вся Она обращена к Богу. Она не столько гордится тем, что Ее «отныне будут ублажать все роды», но радуется тому, что обетование Господне истинно. Что Бог не до конца гневается к людям, что любовь Его к нам сильнее гнева Его. И сама Мария – живое свидетельство этой милости и являет собой то, к чему призваны мы все — верность Богу до конца, смирение и обращенность к Богу в каждый момент жизни.

Продолжая разговор о всеобщем воскресении, Павел, как видно, не отделяет его от истории Царства, постепенно раскрывающегося в нашем преображающемся, но ещё не до конца преображённом мире. И только воскресение, но уж никак не бессмертие души, является для апостола подлинной победой над смертью. Собственно, вся история Царства оказывается для него чередой сменяющих друг друга этапов на пути к этой победе. Главная победа уже одержана — Христос воскрес из мёртвых, и Его воскресение становится залогом окончательного торжества Царства в конце времён (ст. 20). Он — первый, но за Ним последуют другие. Узловым противостоянием нынешней эпохи оказывается, по мысли апостола, противостояние Христа и Царства с его полнотой жизни той смерти, которая вошла в мир после грехопадения — смерти, которую не победить, надеясь лишь на бессмертие души (ст. 21 – 22). Но воскресение — процесс, требующий времени, времени, которое можно измерить также и по часам нашего, преображающегося, но ещё не до конца преображённого мира. Это неудивительно: ведь Царство не чуждо нашему миру, оно входит в него с тем, чтобы преобразить его полностью, и история Царства не может протекать отдельно от истории, ещё продолжающейся по инерции в нашем мире, хотя смысл и движущая сила её исчерпались с приходом Спасителя.

По свидетельству евангелиста, процесс всеобщего воскресения начался в момент крестной смерти Спасителя (Мф. 27 : 50 – 53), а завершится он, по словам Павла, в день Его возвращения (ст. 23). Именно в этот день Церковь явит миру свою полноту как полноту тела Христова, о которой говорил апостол. Искавшие Царства и нашедшие его в нынешнюю эпоху смогут до конца насладиться той полнотой жизни, которую сегодня, даже соприкоснувшись с Царством, мы переживаем лишь отчасти. Для тех же, кто не искал ничего, этот день станет днём того последнего Суда, на котором решится их судьба в вечности (ст. 24 – 25). Без такого суда невозможно завершение нынешнего исторического этапа, так же, как невозможно без него полное и окончательное торжество Христа и Царства над той смертью, которая вошла в мир с грехопадением (ст. 26 – 28). Только такая перспектива придаёт смысл христианству и христианской жизни, иначе не стоит и начинать, ведь, если мир навсегда останется таким, какой он есть сейчас, то лучше уж действительно, следуя известной поговорке, «есть, пить и веселиться, пока живы» (ст. 29 – 33). Христианство не религия, а жизнь в Царстве, а потому идти за Христом имеет смысл лишь тому, для кого это Царство важнее всего, что он имеет или может найти в нашем, ещё не преображённом мире.

Воскресение Христа — начало нового воскресшего человечества; именно в этом смысле Апостол Павел называет Его первенцем из умерших. Соединение христиан со Христом подобно таинственной связи всех людей с Адамом; мы все согрешили в Адаме, и поэтому смерть царствует над всеми людьми (ср. Рим 5:12-14). Адам — первый из людей, кто умер, и открыл собой эру смерти; Иисус — первый из людей, Кто воскрес и открыл Собой мессианскую эру воскресения.

Здесь сразу встает вопрос: «Почему же христиане продолжают умирать, и никто еще, кроме Самого Христа, не воскрес так, как Он — в новом теле, чтобы больше не умирать?» Ответ Апостола замечателен тем, что весь промежуток между воскресением Христа и воскресением тех, кто во Христе, умещается в одно короткое слово «потом» (1 Кор. 15:23).

Для Бога «один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день» (2 Пет. 3:8). Мы не знаем, сколько продлится история мира от воскресения Христа до Его второго пришествия; уже прошло почти две тысячи лет. Но вся эта эпоха — не более чем краткий промежуток в Божьем замысле о мире и человеке; Писание называет его «последними днями» (ср. Евр 1:1-2; 2 Пет. 3:3).

В конце отрывка — мысль, которую спустя девятнадцать веков один из героев Достоевского выразит другими словами: «Если Бога и бессмертия нет, то все позволено». Слова «будем есть и пить, ибо завтра умрем» (1 Кор. 15:32) — цитата из пророчества Исайи (Ис 22:13); эти слова произносят пирующие и веселящиеся в осажденном и гибнущем Иерусалиме. В этом веселье нет надежды; но у нас есть надежда — Христос.

Апостол Павел предостерегает нас от очень серьёзной опасности: от смешения понятий. Он говорит, что коринфяне собираются «так, что это не значит вкушать вечерю Господню». А как надо её вкушать? Что не в порядке в коринфской общине и какое это имеет отношение к нам? Ведь совершенно очевидно, что в наши дни при всём желании невозможно прийти в храм, чтобы поесть – Евхаристия в её современном виде не может выполнять функцию завтрака или обеда. Так что – с нами всё в порядке? Боюсь, что нет. Ведь проблема в том, что человек приходит в храм не ради встречи с Богом. А что ставится на место этой встречи – уже не так важно. В наши дни обычно это человеческое общение. Мы остро чувствуем своё одиночество, а в храме у нас есть возможность пообщаться с людьми, рассчитывая на понимание – ведь действительно обычно в храме люди более доброжелательны, чем на улице или в метро. И мы приходим – чтобы пообщаться, чтобы поговорить, чтобы провести время… Церковь становится для нас тусовкой. И это не значит вкушать вечерю Господню.

Многие века Бог через закон и пророков готовил Свой народ к центральному событию истории. И вот, главным плодом этого воспитания оказалась простая Галилейская Дева, сумевшая сказать в ответ Ангелу эти самые важные на свете слова. Она, Дева, носившая во чреве Сына Всевышнего, учит и нас быть участниками Его Царства. Ее молитва тоже может многому научить нас — например, тому, как сочетать в себе полное смирение и послушание Богу с радостным ликованием о Нем.

Сегодняшнее чтение посвящено событию, которое описывают два евангелиста: Матфей (Мф 1:18–23) и Лука (ст. 26–38). Вероятно, Лука использовал в своём евангелии собственные свидетельства Девы Марии, в отличие от Матфея, опиравшегося на рассказ Иосифа. К тому же, в изложении Луки рассказ о Благовещении примыкает к рассказу о посещении Девой Марией Елизаветы (ст. 39–56). Используя такую композицию, евангелист как бы сопоставляет и соотносит два события: рождение Иоанна Крестителя и Рождество Христово.

На первый взгляд, такое соотнесение может показаться достаточно условным: ведь рождение даже такого пророка, как Иоанн, всё же не сопоставимо по значимости с рождением Мессии-Христа. И всё же в сравнении евангелиста есть свой смысл. Ведь каждое чудо — это не что иное, как вмешательство Бога в природу и в историю, изменяющее, хотя и не прекращающее полностью, течение естественных и социальных процессов. А с такой точки зрения Рождество Христово тоже можно было бы считать обычным чудом, если бы только слово «обычно» было в данном случае уместно. Ведь даже рождение Мессии-Христа и вхождение в мир Царства не является чем-то абсолютно этому миру внеположенным, иначе Христу незачем было бы рождаться, а Боговоплощение потеряло бы всякий смысл.

Царство тем и удивительно, что оно включает в себя наш мир, а не разрушает его. Быть может, поэтому и Боговоплощение было абсолютно необходимо: вмещая Себя в рамки человеческой природы, по определению ограниченной, Бог входит в мир не извне, а изнутри, так, что теперь Его величие не мешает Ему всецело, до конца стать частью Им же сотворённого мира. По-видимому, в падшем мире действовать иначе было нельзя, исправить его можно было лишь изнутри, и Бог решается на этот шаг ради Своей любви к людям. Но ведь и раньше Он не оставлял человечество и, прежде всего, Свой народ. Каждое чудо, каждое богоявление было шагом навстречу миру и человеку. И потому Лука вполне справедливо соотносит рождение Иоанна с рождением Иисуса: ведь все «обычные» чудеса обретают смысл лишь в главном чуде: рождении Мессии и явлении Царства.

Продолжая свой рассказ, евангелист снова и снова возвращается к главной теме своей книги — к новой, радостной Вести, возвещаемой всем людям. Вслед за Захарией эту весть слышит Мария из города Назарета. С одной стороны, Она продолжает ряд библейских праведников и пророков (сравните Ее молитву с песней матери Самуила Анны в 1 Царств, гл. 2), в покорности Богу осознавая Его бесконечное превосходство и удивительную близость. С другой же стороны, Она — «благословенная между женами», то есть самая благословенная, получившая всю полноту любви, удостоившаяся самой большой милости от Бога. В торжественном библейском языке евангелиста здесь чаще всего встречаются слова «благословение» и «благодать», то есть доброе Слово и милость, которые Бог дарит людям. Видимо, эти слова в данном случае лучше всего описывают евангельскую Весть, впервые принятую две тысячи лет назад Матерью Господа Иисуса.