Мысли вслух на Лк 11:29-32

Иисус не случайно сравнивает себя с пророком Ионой, героем одноимённой книги: Он стал для современников Своего земного служения таким же Свидетелем, каким был Иона для жителей Ниневии. В данном случае Иисус не требует от слушающих Его людей признания Своего богочеловечества или даже Своего мессианства: ни то, ни другое было для них невозможно, это просто не вместилось бы в их сознание.

Впрочем, Мессией Его готовы были признать — но не таким Мессией, каким Он был на самом деле, а таким, какого рисовало Его людям их собственное воображение. Отсюда и требование знака, чуда, подтверждающего мессианство. Иисус же в ответ говорит о знаке («знамении») пророка Ионы: о нём можно было подумать, что он погиб, будучи проглочен китом, но он оказался жив и исполнил свою миссию — что было явным чудом.

На такого же рода чудо и намекает Спаситель, говоря о Себе: Его смерть тоже Ему не помешает, и самым ярким доказательством Его мессианства станет Его воскресение из мёртвых. Других же знаков Иисус никому демонстрировать не намерен. Если бы слушающие Его люди действительно хотели увидеть Царство или хотя бы те явления Божьей силы, которые сопровождали путь Иисуса по земле, они бы увидели.

Чудес и исцелений было столько, что не заметить их можно было лишь в одном случае: если человек упорно не хочет ничего замечать. Оно и понятно: происходящее не вписывалось ни в какие схемы. Вот если бы Он продемонстрировал какой-нибудь «правильный» знак, подтверждающий Его мессианство так, как ожидали окружавшие Его люди… но как раз такого «правильного» знака Он и не собирался никому показывать.

Он не собирался вписываться ни в какие рамки и соответствовать чьим бы то ни было ожиданиям. Не из принципа, а просто потому, что и Царство, которое Он принёс в мир и полнотой которого Он живёт, тоже не вписывается ни в какие рамки и обычно не соответствует ожиданиям тех, кто о нём говорит и даже проповедует. Ему же надо было во время Своего земного пути соответствовать Царству, а не тому, что думают о Царстве люди.

Описывая Своих современников, ставших свидетелями Его земного служения, Иисус сравнивает их то с царицей Савской, то с жителями Ниневии, которые обратились и покаялись в грехах под влиянием проповеди пророка Ионы. Говоря так, Спаситель хочет подчеркнуть нежелание многих Своих слушателей услышать ту весть, которую Он пытается до них донести. «Знак («знамение») пророка Ионы» понимается Им двояко.

В одном случае Он напоминает сохранившееся в Книге Ионы предание о пребывании пророка в брюхе проглотившего его кита на протяжении трёх суток — тут явный намёк на грядущие события, на Его смерть и Его воскресение. В данном же отрывке речь идёт о другом: о неожиданном для самого пророка успехе его проповеди в Ниневии, столице Ассирийской империи, которая для допленных евреев была таким же символом мирового зла, каким для евреев послепленных стал Вавилон. Тем не менее жители Ниневии сумели услышать пророка, а вот современники Иисуса Его слышать не хотят.

То же касается царицы Савской, привившей в Сабейском царстве во времена, когда в Иерусалиме царствовал Соломон. Она готова была проделать дальний путь, чтобы послушать человека, о котором слышала, что он обладает Богом ему данной мудростью, и действительно этот путь проделала. Слушавшим Иисуса между тем никуда не надо было ехать, Спаситель Сам пришёл к ним, но Его приход и Его свидетельство никак их не заинтересовали. Не интересует же их всё это потому, что, в отличие от жителей Ниневии или царицы Савской, они уже и так всё знают.

Знают, как должен выглядеть Мессия, знают, как и откуда Он должен прийти, что и как Он будет делать. Самое же главное — они уверены, что Мессия придёт к ним и ради них в первую очередь. Потому-то ведь они и фарисеи, «отделившиеся», что они — остаток, тот самый мессианский остаток, о котором говорили древние пророки. Такая самоуверенность обычно делает человека совершенно закрытым ко всякому слову — и Божьему, и человеческому. И, соответственно, неготовым войти в Царство.

Мы слепы и глухи. Бог рядом с нами, обращается к нам, а мы не слышим. Чаще всего, Он говорит с нами через наших близких, но их мы чаще всего не только не слушаем, а даже не хотим слышать. Наше сердце окаменело, разучилось видеть и слышать, закрывается, когда Господь стоит у его двери и стучит. Конечно, с закрытым сердцем легче жить. Не так больно, ничто не ранит, не огорчает, не трогает. Но Бог не ломится в закрытые двери, и мы, сами того не понимая, закрываясь из страха перед болью, лишаем себя радости и света. Время Поста — время, когда легче что-либо изменить, одному сложнее, Постом легче, так как вся Церковь идет по пути покаяния, перемен. Может быть, для кого-то из нас этот Пост станет временем, когда мы сможем открыть двери нашего сердца, распахнуть их перед Богом.

Иисус достаточно решительно отказывает фарисеям, требующим от Него чудес, которые доказывали бы Его мессианство. Почему же так? Ведь чудеса сами по себе не были чем-то предосудительным, они были лишь средством, позволявшим узнать настоящего Мессию, своего рода условными опознавательными знаками, помогавшими посвящённым не ошибиться в выборе. Но это была лишь одна сторона дела. Вторая же заключалась в том, что любая система подобного рода опознавательных знаков всегда связана с теми или иными богословскими представлениями, которым Мессия должен соответствовать.

И тогда оказывалось, что фарисеям нужны знаки, доказывающие не просто мессианство Иисуса, но ещё и «правильность» Его мессианства с точки зрения тех, кто соответствующую систему знаков разработал, т.е. с точки зрения всё тех же фарисеев. Фактически Иисусу предлагали не просто доказать, что Он действительно Мессия, Ему предлагали продемонстрировать готовность играть по фарисейским правилам. Он, разумеется, никак не мог пойти на такую уступку: ведь мессианские представления фарисеев были достаточно далеки от того, в чём заключался смысл земного служения Спасителя.

В пример требующим от Него знаков фарисеям Иисус приводит язычников, какими были жители Сабейского царства и Ниневии: одни смогли разглядеть носителя Божьей мудрости, другие — Божия откровения, хотя никакой традицией, никакими особыми знаниями и уж тем более никакой богословской системой, которая помогла бы им увидеть истину, они не располагали. А фарисеи, у которых было всё нужное для того, чтобы при желании Мессию увидеть и узнать, не захотели этого. Неудивительно, что при таких условиях традиция становится для её носителей укором и осуждением: ведь те, кто ею не обладали, смогут в день Суда сказать, что им, никакой традицией не располагавшим, удалось то, чего не удалось фарисеям, столь своей традицией гордившимся, но так и не сумевшим ею воспользоваться.

Ситуация кажется парадоксальной, но, если вдуматься, ничего удивительного в ней нет: ведь традиция только тогда имеет ценность и смысл, когда претендующие на неё оказываются духовно не ниже тех, кто эту традицию создавал. Иначе речь приходится вести не об усвоении духовной традиции, а всего лишь о её имитации. Она может смотреться эффектно на фоне непреображённого ещё дыханием Царства мира, но в день Суда все подобного рода имитации будут выглядеть смешно и глупо.

Сегодняшнее чтение посвящено центральной теме той полемики, которая развернулась между Иисусом и частью фарисейского братства — теме Царства и религиозности. Для понимания ситуации важно иметь в виду, что речь идёт не о какой-то специфической форме религиозности. Религиозность фарисеев, конечно, имела вполне конкретные черты, свойственные эпохе; но, с другой стороны, именно фарисейскую ментальность можно было бы считать квинтэссенцией религиозности как таковой, и в определённом смысле любую другую религиозность, известную в истории (по крайней мере, в истории авраамистических религий), можно сравнивать с фарисейской религиозностью, как с эталоном.

Но в том-то и дело, что Иисус не был основателем новой религии. Христианство не религия, а жизнь в Царстве, и Спаситель всё время пытается донести эту мысль до Своих собеседников. Не случайно Он столь обстоятельно отвечает пригласившему Его в дом фарисею на вопрос о ритуальном омовении рук перед едой (ст. 38–44). Вопрос о ритуальной чистоте является центральным вопросом любой религии, она определяет принадлежность человека к религиозной общине и его религиозную полноценность.

Иисус же говорит о чистоте не как о религиозном, а как о духовном состоянии. Ведь возможность пребывания в Царстве определяется не качествами человека, моральными или религиозными, а его отношениями с Богом и с ближними. Религия и мораль могут очистить человека внешне, аккуратное исполнение религиозных обязанностей делает человека религиозно безупречным, он соответствует всем предписаниям Торы, если понимать её как только религиозное законодательство, не имеющее отношения к внутренней жизни человека.

Можно было бы назвать это религиозным формализмом, но здесь будет всё же не вся правда, ведь те же фарисеи старались исполнять предписания Закона не только формально, они были просто совершенно уверены, что, аккуратно заплатив десятину, они действительно чисты перед Богом (ст. 42). Иисус же не случайно говорит о милостыне (ст. 41), о том, что невозможно регламентировать никаким законом: только отказ от попыток всё формализовать в отношениях с Богом может заставить человека задуматься не о своих религиозных обязанностях и правах, а о своих отношениях с Богом и людьми. Тогда и статусу, столь важному в религиозной жизни (ст. 43), такой человек не будет придавать особого значения. И главная проблема здесь в том, что в Царство ведёт не какая-то особая, новая религия, а отказ от всякой религии вообще. Такое было неприемлемо даже для «книжников» — преподавателей Торы (ст. 45). Но Иисус в ответ замечает, что раввинистическая теология, как и всякая традиционная теология вообще, занимается обоснованием всё той же религиозности, которая, между прочим, ни к чему не обязывает самих теологов (ст. 46).

Но хуже всего то, что именно религия и её защитники во все времена противостояли свидетелям Божиим и стремились от них избавиться. Так было прежде, и во времена Иисуса не изменилось ничего (ст. 46–52). И тут оказывается, что вполне религиозные, учёные и внешне благочестивые люди обрекают на крест Того, Кого, по их собственным уверениям, они ждали уже много веков. Выбирая между религией и Царством, они, как видно, выбирают религию. И остаются при своём.

В Евангелии мы не найдем, гневных обличений Иисуса, направленных против воров, вымогателей, проституток, неверных жен, оккупантов и прочих грешников. Единственный класс, который Он обличает — книжники и фарисеи. Чем же провинились эти люди, изучавшие закон, учившие других и бывшие своего рода «совестью нации»? Мне кажется, самая серьезная их вина выражена в ст.  52. Призванные вести людей к познанию Бога, они сами прошли мимо этого — самого главного в человеческой жизни. Если нет знания Бога, то никакое знание о Боге не будет иметь смысла.

Слова Спасителя, обращённые к фарисеям и учителям Торы, которых в те времена называли обычно «книжниками», могут показаться слишком жёсткими, какими они и казались некоторым Его слушателям. Но вопрос был слишком серьёзен, и вещи надо было назвать своими именами. Обвинения звучат серьёзные: в сущности, Иисус упрекает и религиозный актив тогдашней Синагоги (фарисеев), и выдающихся учителей Торы в том, что они сами не соблюдают того, к чему призывают других. Странное, казалось бы, обвинение: ведь именно фарисеи и учителя Торы в евангелиях показаны как ревнители Торы, это именно они постоянно упрекают Иисуса в том, что он нарушает то или иное её предписание. Но Иисус чётко обозначает проблему: внешняя религиозность, лишённая духовного наполнения. Именно такая религиозность и стала главной проблемой синагогальной духовной жизни в евангельские времена. Такой религиозности придерживались многие фарисеи, ей обучали народ многие учителя Торы.

Альтернатива, конечно, была, но её представляли немногие. Имена некоторых из них новозаветные книги до нас донесли: Никодим, Гамалиил… Но не они определяли общую атмосферу синагогальной жизни того времени. И вот оказывалось, что призывы к духовной жизни сопровождались обучением жизни не столько духовной, сколько религиозной. Не тому, как обрести внутреннюю цельность и внутренний свет (то самое «светлое око», о котором говорит Иисус), а тому, как соблюдать ритуальные предписания. Конечно, и они тоже появились не просто так, и за ними стоит некий духовный опыт, их породивший, но опыт к тому времени уже забылся, а предписания остались.

И вот теперь народу предлагается жить одной религиозностью без духовного наполнения, предписаниями без богообщения. А сами учителя при этом чувствуют себя этакими хозяевами Торы: ведь именно они её комментируют и интерпретируют, к ним обращаются за советом, именно их авторитет в глазах простых людей непререкаем.

Не все, конечно, были такими, но и таких хватало, чтобы огромное множество людей замкнулось в кругу формальной религиозности без всякой возможности из него выйти. А всякое свободное Божье слово, любое дуновение Божьего дыхания в этой среде воспринимается как нечто ненужное и даже опасное: ведь оно подрывает монополию учителей и толкователей на Тору, а значит, и на духовную жизнь. Не случайно Иисус говорит тем, кто ставит памятники древним пророкам, что они ничуть не лучше своих отцов, которые этих же пророков убивали. Живая духовная жизнь им не нужна так же, как она не была нужна их отцам. А значит, и Царство им не нужно тоже.

В нескольких эпизодах евангелист приводит разные высказывания Господа о жизни в наступающем Божьем Царстве. Иисус проповедовал не в пустоте — вокруг Него были верующие люди, благочестивые и не очень. Естественно, все они немного по-разному понимали, что такое Бог и как с Ним надо жить. Но в словах, приводимых евангелистом, можно проследить два основных «типа религиозной жизни» — с одной стороны, человек с чистым, простым оком, которого переполняет свет, как свет от светильника, видного всем, кто во тьме; с другой стороны — формальное благочестие людей, помнящих, когда нужно омыть руки, когда заплатить десятину, но иногда забывающих (не со зла, а исключительно в силу ограниченности человеческой памяти) о таких вещах, как прощение, милость, доверие Богу. Конечно, оба типа — это действительно «типы», своеобразные идеалы духовной жизни, и все же они достаточно четко рисуют два направления, по которым может отправиться ученик Иисуса Христа.