Мысли вслух на Откр 7:2-4

В день Всех Святых неудивительно видеть в списке чтений заповеди блаженства и отрывок из Откровения. Но три стиха из 1-го послания Иоанна кажутся удивительными, а значит — очень важными. Что на первый взгляд мы сразу найдем в Нагорной проповеди и Апокалипсисе применительно к этому празднику? Конечно, что святость — это участь избранных и характерна она такими качествами, до которых обычному человеку не добраться, как тут ни старайся. Это, пожалуй, тот единственный случай, когда человек готов признать себя обычным и ни на что не годным. Но тут мы натыкаемся на слова «всякий, имеющий сию надежду на Него, очищает себя так, как Он чист». То есть до чистоты святости, как Бог свят. И есть некая надежда, которая может любого очистить до такого немыслимого состояния. И надежда эта или даже знание, как говорит предыдущий стих, состоит в том, что «когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть». С одной стороны всего-то знание о том, что будем подобны Ему, когда увидим Его (в таких переменах трудно сомневаться, что-то обязательно происходит, когда человек видит Бога, как Он есть). С другой стороны, очень трудно себе представить, что человек, живущий ненавистью, войной, злобой, корыстью или чем-то подобным, поступает разумно, говоря себе: «я ведь знаю, что увижу Его, и все будет в норме». Чего-то тут очевидно не хватает. Видимо, того, что сказано в заповедях блаженства каждому лично и прямо сейчас: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят».

К концу времён завершается и процесс формирования народа Божия. Его символизируют 144 тысячи избранных. Число это символично: 12 тысяч человек от каждого из двенадцати племён Израиля. Израиль означает тут, очевидно, народ Божий в целом, но народ в его истории, как и сам Израиль существует внутри мировой истории.

Поскольку выражение «тысячи Израиля» помимо прочего на языке Библии означает полноту Израиля как народа Божия, 144 тысячи Книги Откровения, где этих «тысяч» по двенадцать от каждого колена, обозначают своего рода «полноту полноты», абсолютную полноту народа, включающего все его поколения во всей земной истории. Оно и неудивительно: ведь речь идёт об истории мира, который уже соприкоснулся с Царством, или, вернее, об истории Царства, входящего в мир, где никто не исчезает, не уходит в мир теней, не теряется.

Полнота народа Божия — это полнота не только всех исторических пространств, но и всех исторических времён. Именно поэтому в числе 144 тысяч оказываются представители не только еврейского народа, не только потомки Авраама по крови, но и его потомки по духу, ищущие Бога и Царства всех времён и народов. Конечно, с духовной жизнью и с духовным путём человека не всё так просто.

Даже относительно тех, кто принадлежит к народу Божию в его истории, ничего нельзя сказать точно. Апостолу открыта картина конца времён, завершения истории, когда каждый уже закончил свой путь, а значит, духовно определился. Ему не видно, сколько народу, быть может, и принадлежавшего формально к тем, кого в истории называли избранными, в конце концов в число избранных не вошло. Иоанн видит тех, кто дошёл до конца, но не видит тех, кто до конца не дошёл. А ведь те 144 тысячи, которые ему открылись, определились и сформировались лишь там, где он их видит, у порога Царства. Там, где всё решается и всё определяется.

В день Всех Святых неудивительно видеть в списке чтений заповеди блаженства и отрывок из Откровения. Но три стиха из 1-го послания Иоанна кажутся удивительными, а значит — очень важными. Что на первый взгляд мы сразу найдем в Нагорной проповеди и Апокалипсисе применительно к этому празднику? Конечно, что святость — это участь избранных и характерна она такими качествами, до которых обычному человеку не добраться, как тут ни старайся. Это, пожалуй, тот единственный случай, когда человек готов признать себя обычным и ни на что не годным. Но тут мы натыкаемся на слова «всякий, имеющий сию надежду на Него, очищает себя так, как Он чист». То есть до чистоты святости, как Бог свят. И есть некая надежда, которая может любого очистить до такого немыслимого состояния. И надежда эта или даже знание, как говорит предыдущий стих, состоит в том, что «когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть». С одной стороны всего-то знание о том, что будем подобны Ему, когда увидим Его (в таких переменах трудно сомневаться, что-то обязательно происходит, когда человек видит Бога, как Он есть). С другой стороны, очень трудно себе представить, что человек, живущий ненавистью, войной, злобой, корыстью или чем-то подобным, поступает разумно, говоря себе: «я ведь знаю, что увижу Его, и все будет в норме». Чего-то тут очевидно не хватает. Видимо, того, что сказано в заповедях блаженства каждому лично и прямо сейчас: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят».

Говоря о тех, кто пришёл «от великой скорби», обращающийся к апостолу старец подтверждает, что всякий, приобщившийся к Царству, хотя бы и прямо в день Суда, получает его в той же полноте, как и любой другой. Им даётся та же жизнь, они видят тот же Престол, сослужат тем, кто оказался в Царстве намного раньше них (Откр. 7 : 15 – 17). И лишь теперь, когда Церковь, наконец, достигла своей полноты, начинается Суд. Но при взгляде из Царства Суд — уже не просто природный катаклизм, полагающий конец прежнему порядку вещей; он оказывается тем, чем и является на самом деле — духовным актом, определением Божиим, касающимся всего человечества в целом и каждого человека в отдельности. Не случайно небо и земля умолкают: они тоже ждут этого определения, которое изменит их природу и их судьбу (Откр. 8 : 1). А между тем, для мира судом становится само Царство, его дыхание, которое у Престола сливается воедино с молитвами его обитателей, принадлежащих к небесной Церкви (они называются здесь, как и в других книгах Нового Завета, «святыми»). Не случайно именно кадильница с ароматическими травами («фимиамом»), наподобие той, которая употреблялась для каждения в Скинии и в Храме, наполняется тем огнём, который обрушивается на землю (Откр. 8 : 3 – 5): уже в древности считалось, что ароматический дым, возносящийся к небу от кадильницы, несёт с собой молитвы тех, кто стоит у алтаря и кто совершает жертвоприношение, не только священников, но и всех, участвующих в священнодействии.

Священное пространство, окружавшее алтарь, становилось прообразом Царства, и теперь Иоанну открылось, что представление это, при всей его, в некоторых случаях, наивности, в основе своей было глубоко верным. Но то, что для жителей Царства является дыханием жизни, без которого здесь немыслима не только молитва, но и само существование, для мира, ещё не освободившегося от власти греха, оборачивается огнём, обжигающее прикосновение которого становится судом для тех, кто противостоит Христу и Царству.

Обычно эти слова интерпретируют как указание на мученическую кончину упомянутых в книге людей. Но слова апостола можно понимать и более широко: ведь омывшимися кровью Христовой можно назвать и всех вообще христиан, если только они прошли свой путь до конца, избавившись в конце концов от власти зла и греха, тяготеющей над падшим миром. Белые одежды этих людей очевидным образом напоминают белые одежды Самого Спасителя, в которых он предстаёт и Иоанну в видении, и ещё раньше апостолам на горе Преображения. Люди в белых одеждах — люди, уподобившиеся Христу, ставшие такими, как Он, живущие такой же полнотой жизни Царства, какую несёт Он, разумеется, каждый в свою меру.

Теперь, наконец, они увидят то, чего желали всю жизнь: торжества Царства во всей его полноте, окончательного преображения мира и избавления его от всякой власти зла. Собственно, снятие седьмой печати и обозначает начало этого окончательного преображения мироздания. Для мира преображение неотделимо от потрясений и катаклизмов вселенского масштаба — не потому, что Бог хочет всерьёз и окончательно наказать Своё творение, а потому, что зло, в котором лежит падший мир, так просто его не отпустит.

Апостолу связь между преображением мира и грядущими катаклизмами показана совершенно ясно. Он видит, что молитвы святых, перед Престолом славы возносящиеся благовонным курением, для мира оборачиваются жертвенным огнём, вызывающим катастрофы и бедствия. То, что для Бога и для Божьих людей освящение, для лежащего во зле мира — гибель и разрушение. Разумеется, Божьей вины тут нет: речь идёт лишь о той несовместимости зла и Божьего присутствия, греха и освящения, о которой было хорошо известно ещё до прихода Христа. Уже в те времена верующие яхвисты знали: такое сочетание может привести лишь к осквернению, а осквернение — к разрушению и гибели.

Нечто подобное и происходит теперь во вселенском масштабе: Царство наконец раскрывается миру во всей полноте, освящая его, а мир, не очистившийся до конца от того греха, в котором пребывает, оскверняет святыню, которой является Царство, и разрушается, гибнет в своём прежнем качестве. Конечно, Бог этой гибели не задумывал и не хотел, Он хочет, чтобы мир преобразился без всяких катастроф и катаклизмов. Но для мира такое спокойное и органичное преображение оказывается невозможным потому, что он к моменту завершения истории не очистился полностью.

И, судя по тому, что Бог ставит точку до полного его очищения, приходится думать, что, к сожалению, для падшего мира полное очищение невозможно вообще — иначе Бог сделал бы всё, чтобы такая возможность реализовалась. Он ведь не хочет, чтобы грешный мир погиб, Он хочет, чтобы мир был спасён и стал Его Царством. Но у свободы, данной Богом человеку, а значит, отчасти и миру, есть обратная сторона, которая и приводит к трагизму конца истории, столь ярко описанному Иоанном.

Вопрос о том, что за печать ставится на верных и верующих очень часто заставляет людей искать скрытый смысл этих слов. Надо сказать, что слова пророка Иезекиля, которые используются в этом тексте, в русском синодальном переводе приводятся неточно. В подлиннике дословно стоит «поставь тав». В древних начертаниях алфавита эта буква выглядела как знак креста. Что для пророка Иезекиля было пророчеством, то для первых христиан знак «тав», вероятно, и стал первым знаком осенения себя крестным знамением и знаком Христа. Возможно, используя здесь текст пророчества Иез 9:4-6 как и число 144 тысячи, символизирующее полноту, апостол Иоанн выражет тот факт, что возможность жизни вечной дана каждому и каждый может войти в полноту Христа.

Картина Суда, как видно, открывается апостолу буквально с разных точек зрения. До сих пор он видел Суд таким, каким его предстоит увидеть и пережить миру; теперь Бог показывает ему Свою Церковь и то, каким Суд открывается ей. Четыре ангела на четырёх концах земли, удерживающие четыре ветра (ст. 1), по-видимому, олицетворяют собой ту силу Божию, благодаря которой мир, несмотря на свою повреждённость грехом, не обращается в хаос. Тем самым Бог исполняет обещание, данное ещё Ною, а в его лице — всем праведникам всех времён и народов, которым было обещано, что потоп, погубивший мир и уничтоживший человечество, больше не повторится (Быт. 9 : 8 – 11). Но теперь, в конце времён, всё меняется, мир ждёт преображение, а прежнему порядку вещей приходит конец. Пребывающие в мире видят лишь сворачивающееся, подобно свитку, небо и уходящую из-под ног землю (Откр. 6 : 12 – 14); те же, кому открыта духовная реальность, реальность Царства, видят, подобно Иоанну, Церковь, приготовившуюся к встрече возвращающегося во славе Спасителя. Члены её получают особый знак, Божию печать, которая связывает их с Тем, Кого они ожидают (ст. 2 – 3). Двенадцать племён, из которых состоит народ Божий, символически указывают здесь на полноту Церкви, как и число 144 000, которое предполагает 12 000 человек от каждого из двенадцати племён (ст. 4 – 8).

Речь в данном случае идёт, разумеется, о числовой символике: тысяча человек считалась полноценным представительством, если племя могло выставить для войны тысячу боеспособных мужчин, на него смотрели, как на самостоятельное и, в известном смысле, самодостаточное. Церковь, как новый народ Божий, к моменту завершения мировой истории представляет собой именно такую полноту. Ничего удивительного в этом нет: ведь её история началась в день Пятидесятницы, и каждый век христианства прибавлял к небесной Церкви новых членов; и вот теперь, в день Суда, возвращения Спасителя и торжества Царства она готова предстать перед своим Главой во всей полноте. Но есть и другие, те, кто пришёл в самый день Суда, по слову одного из стоящих у Престола старцев, «от великой скорби» (ст. 14). Прежде они, быть может, и не думали вовсе ни о Боге, ни о Царстве; но когда наступил решающий день, день последнего выбора, их выбор оказался правильным, и теперь они вместе со всей Церковью поют песнь обновления и ожидают Того, Кого, возможно, прежде и не знали, но теперь наверняка узнают (ст. 9 – 12).

Рассказывая о конце мира, апостол Иоанн использует те же слова, что и великие пророки и учители Ветхого Завета. Семь ангелов, о которых рассказывает книга Товита, предстоят перед престолом Божьим и служат Единому, семь казней заставляют нас вспомнить казни египетские. Но посреди ужаса и катастроф, фимиамом поднимаются молитвы святых и рефреном к книге пророка Исаии апостол говорит о том, как выглядит мир, освобожденный от сласти смерти и греха. Когда никакое зло уже не может коснуться тех, кто придет к Агнцу. Никакое страдание не будет иметь над ними власти, никакая тьма не сможет их поглотить, потому что рядом будет тот, кто победил смерть и Тот, кто есть Свет, в котором нет никакой тьмы.

Вопрос о том, что за печать ставится на верных и верующих очень часто заставляет людей искать скрытый смысл этих слов. Надо сказать, что слова пророка Иезекиля, которые используются в этом тексте, в русском синодальном переводе приводятся неточно. В подлиннике дословно стоит «поставь тав». В древних начертаниях алфавита эта буква выглядела как знак креста. Что для пророка Иезекиля было пророчеством, то для первых христиан знак «тав», вероятно, и стал первым знаком осенения себя крестным знамением и знаком Христа. Возможно, используя здесь текст пророчества Иез 9:4-6 как и число 144 тысячи, символизирующее полноту, апостол Иоанн выражет тот факт, что возможность жизни вечной дана каждому и каждый может войти в полноту Христа.

Картина Суда, как видно, открывается апостолу буквально с разных точек зрения. До сих пор он видел Суд таким, каким его предстоит увидеть и пережить миру; теперь Бог показывает ему Свою Церковь и то, каким Суд открывается ей. Четыре ангела на четырёх концах земли, удерживающие четыре ветра (ст. 1), по-видимому, олицетворяют собой ту силу Божию, благодаря которой мир, несмотря на свою повреждённость грехом, не обращается в хаос. Тем самым Бог исполняет обещание, данное ещё Ною, а в его лице — всем праведникам всех времён и народов, которым было обещано, что потоп, погубивший мир и уничтоживший человечество, больше не повторится (Быт. 9 : 8 – 11). Но теперь, в конце времён, всё меняется, мир ждёт преображение, а прежнему порядку вещей приходит конец. Пребывающие в мире видят лишь сворачивающееся, подобно свитку, небо и уходящую из-под ног землю (Откр. 6 : 12 – 14); те же, кому открыта духовная реальность, реальность Царства, видят, подобно Иоанну, Церковь, приготовившуюся к встрече возвращающегося во славе Спасителя. Члены её получают особый знак, Божию печать, которая связывает их с Тем, Кого они ожидают (ст. 2 – 3). Двенадцать племён, из которых состоит народ Божий, символически указывают здесь на полноту Церкви, как и число 144 000, которое предполагает 12 000 человек от каждого из двенадцати племён (ст. 4 – 8).

Речь в данном случае идёт, разумеется, о числовой символике: тысяча человек считалась полноценным представительством, если племя могло выставить для войны тысячу боеспособных мужчин, на него смотрели, как на самостоятельное и, в известном смысле, самодостаточное. Церковь, как новый народ Божий, к моменту завершения мировой истории представляет собой именно такую полноту. Ничего удивительного в этом нет: ведь её история началась в день Пятидесятницы, и каждый век христианства прибавлял к небесной Церкви новых членов; и вот теперь, в день Суда, возвращения Спасителя и торжества Царства она готова предстать перед своим Главой во всей полноте. Но есть и другие, те, кто пришёл в самый день Суда, по слову одного из стоящих у Престола старцев, «от великой скорби» (ст. 14). Прежде они, быть может, и не думали вовсе ни о Боге, ни о Царстве; но когда наступил решающий день, день последнего выбора, их выбор оказался правильным, и теперь они вместе со всей Церковью поют песнь обновления и ожидают Того, Кого, возможно, прежде и не знали, но теперь наверняка узнают (ст. 9 – 12).