Мысли вслух на Мк 2:18-22

Общаясь с фарисеями, которые, считая себя хранителями традиции, были поборниками строго соблюдения всех религиозных норм и правил, Иисус постоянно возвращает их к подлинному, изначальному смыслу этих норм. То же касается и поста.

В самом деле, изначальный смысл поста в семитском мире, а значит, и у евреев, сводился к трауру, будь то траур по умершему родственнику или траур, связанный с каким-нибудь трагическим событием общенационального масштаба. Позже, уже в послепленный период, в иудаизме пост стал ещё и знаком раскаяния в своих личных грехах. А ещё позже он превратился в некий благочестивый религиозный обычай.

Конечно, формально связь поста с покаянием сохранялась и в евангельские времена, но она в это время была уже именно и по преимуществу формальной: для поста были установлены особые дни (их было два на протяжении недели), и поститься фактически должен был каждый, если только он не хотел прослыть нечестивцем и нарушителем религиозных традиций.

Иисус же, как видно, возвращает посту его изначальный смысл: поститься можно и нужно тогда, когда Бог оставляет, а Царство отдаляется. Для жителей же Царства, когда они ощущают его жизнь в полноте, о посте не может быть и речи, и дело тут не в благочестии или нечестии, а в том, что в этом случае пост просто теряет свой настоящий смысл. Остаётся лишь внешняя, чисто религиозная формальность, по сути не имеющая отношения к духовной жизни.

Но религиозные формальности в Царстве не нужны: сами по себе они духовно бесплодны, а жизнь Царства в них не вмещается, так же, как не вмещается молодое вино в старый бурдюк: вино бродит, и ветхий бурдюк не выдерживает. Жизнь Царства найдёт себе на земле, в преображающемся мире новые формы взамен старых, и ничего трагичного в этом нет: ведь и традиция имеет смысл лишь как выражение и воплощение духовной жизни и духовного опыта. И пост тоже уместен в своём месте и в своё время.

Конечно, в преображающемся, но ещё не преображённом до конца мире у жителей Царства будут не только радости, но и горести. Всему своё время, в том числе и посту. Главное — чтобы пост не превращался в пустую формальность. Так же, как и все другие религиозные традиции.

Изначальный смысл поста в яхвизме и, соответственно, в иудаизме ассоциировался с печалью, горем, несчастьем, трауром. Наиболее распространённым видом поста был пост по умершему — обычно после смерти человека его родные и близкие постились как минимум один день, а нередко и больше. Посты иногда налагали на себя не только отдельные люди, но и сообщества — религиозные общины или даже целые города, если, к примеру, над городом нависала угроза вторжения врага или стихийного бедствия наподобие эпидемии.

Впоследствии же поводом для поста стало также сокрушение о собственных грехах — предполагалось, что человек скорбит о своих грехах как о величайшем несчастии и потому постится. В религиозной жизни евангельских времён, в частности у фарисеев, как и у последователей Иоанна Крестителя, сложилась практика еженедельного поста, обычно дважды в неделю — эти дни, как предполагалось, человек должен был провести в покаянии.

Как часто бывает, полезная изначально духовная практика со временем выродилась в благочестивый религиозный обычай, притом обязательный: показаться в день поста единоверцам непостящимся — например, весёлым, смеющимся или нарядно одетым — означало вызвать у окружающих, как минимум, недоумение, а то и осуждение. Отсюда и вопрос к Иисусу о Его учениках, не соблюдающих постов. Иисус же возвращает посту его изначальный смысл: пост в духовном смысле означает прежде всего скорбь и тоску богооставленности, когда человек плачет не только о своих грехах, но и о том, что из-за этих грехов потерял Бога, утратил возможность богообщения.

Говоря о Себе как о Женихе — тут несомненная аллюзия с брачным пиром как с пиром мессианским, — Спаситель указывает на бессмысленность формального поста, когда для него нет настоящей причины. Пока Он со Своими учениками, ни о какой богооставленности не может быть и речи, а значит, нет места и подлинному посту. Придёт время, когда ученики останутся одни, и тогда для них наступит время поститься — но произойдёт это тогда, когда произойдёт.

Большинство упоминаний поста в Ветхом Завете, говорят нам следующее. Во-первых, это способ сохранить чистоту, то есть это такой способ совершенствоваться, стать лучше. Во-вторых, и это гораздо чаще встречается, постились ради того, чтобы отвернуть от себя грядущие несчастья – вспомним жителей Ниневии, внявших проповеди пророка Ионы (Иона 3:5), и царицу Эсфирь (Есфирь 4:16), просившую весь иудейский народ поститься вместе с ней. И оба этих смысла возвращают нас к тому, что пост был жертвой Богу в расчете на тот или иной исход событий. Но главное, пост, как и все остальное, что делал любой иудей, должен был приблизить приход Мессии.

Но проповедь Христа, Его крестная смерть и Воскресение возрождают слова пророка Исайи об истинном смысле поста (Ис 58:6-7) – милость и любовь. Потому что только такой пост возвращает нас к Нему, делает нас хоть чуть-чуть на Него похожими, возвращает человеку образ Божий.

Вот, исполнилось обетование и к людям пришел Христос, и всякое наше действие наполняется другим смыслом. Старые мехи ожидания спасения рвутся от вина новой, Благой вести – да, спасение пришло, да, Христос с нами. Ради нас, от любви к людям, Он претерпел крестную муку, чтобы искупить нас от рабства греху.

И тогда от нас, христиан, требуется совсем другое: стать Его присутствием в мире – разрешить оковы неправды, творить милость по отношению к другим, забыть о себе и жить в любви.

Для чего евангелист Марк, записывая для римлян содержание проповедей апостола Петра, передает этот разговор Христа с фарисеями? Да и зачем Петр рассказывал об этом? Очевидно, дело в том, что предмет дискуссии характерен не для одних только фарисеев, но присущ религиозному сознанию человечества в целом. Дело в том, что в любой духовности, кроме Божьего откровения (которого как раз может и не быть, например, в каких-нибудь людоедских оргиастических культах), присутствует человеческий элемент. Во-первых, в него входит то, что мы не расслышали или были не в состоянии понять в Откровении и потому домысливаем. А Всемогущий сказал, что Его пути — не наши пути, и Его мысли — не наши мысли. Примером может служить мелочная мстительность, которая часто приписывается Божеству. Во-вторых, в любой духовности, в том числе и библейской — ветхо- и новозаветной, есть то, что Бог определяет для того, чтобы помочь нам возрастать, по слову апостола, в меру полного возраста Христова. Сюда относятся разнообразные средства духовной жизни, да и заметная доля обрядности. Человеку же свойственно обожествлять эти человеческие компоненты религии. Поэтому слова Христа «Никто не вливает вина молодого в мехи ветхие…» в сегодняшнем евангельском чтении  — не столько укор фарисем, сколько предостережение нам, когда у нас нет мужества поклоняться в духе и истине.

Если внимательно прислушаться к словам Христа, то становится понятно, что молодое вино Нового завета принципиально отличается от старого вина Ветхого завета: форма поклонения учеников Христовых определяется тем, что нам явлена вся полнота Божества телесно. Если воспользоваться современным примером, то можно сказать следующее. Человек, вливающий молодое вино в ветхие мехи, кому уподобим его? Он подобен водителю, который внимательно смотрит на спидометр, датчики бензина и температуры и вслушивается в мотор. А на дорогу-то и не смотрит…

Что нам дает этот текст сейчас, когда Христос уже распят, а значит, уже отнят по логике этого текста? Только ли свидетельство в пользу правильности заведенного у нас обычая постов или что-то сверх этого? Что значит для нас тот период, когда ученики «не постились», к которому мы, казалось бы, непричастны? Разве не озарил Господь своим пребыванием на земле и все последующие веки? Что есть какая-то существенная разница между нами и ими, кто зрел Его во плоти? Ведь мы называем себя Его учениками, как и они. Так в чем же тогда отличие? Наверное, когда нам кажется, что поняли логику евангельского текста, мы ошибаемся, потому что даже если брать только логическое измерение того или иного фрагмента, то оно очень сложно, фрактально, многомерно. У А.К. Толстого в поэме «Иоанн Дамаскин» есть такие слова: «Зачем не в то рожден я время, / Когда меж нами, во плоти, / Неся мучительное бремя, / Он шел на жизненном пути! / Зачем я не могу нести, / о мой Господь, Твои оковы, / Твоим страданием страдать, / И крест на плечи Твой приять…» Мы жалеем на самом деле не о той радости, сидеть с Ним за одним столом, выше которой может и нет ничего, а скорее о том, что мне не дано разделить Его боль… Но в полной ли мере это так? Вспомним: «так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф 25:40). Мы не лишены этого счастья, подхватить Его крест. Но, значит, мы не лишены и радости сопребывания. Да, но нам нужен все-таки пост? Нужен, ибо это сопребывание прикровенно, но есть моменты в церковном году, когда пост уже не важен: Пасха. Помните Огласительное слово св. Иоанна Златоустого: «Итак, все войдите в радость Господа нашего; первые и вторые, примите награду; богатые и бедные, ликуйте друг с другом; воздержники и нерадивые, почтите сей день; постившиеся и непостившиеся, возвеселитесь ныне. Трапеза преизобильна — насладитесь все.» Вот именно в этот момент раскрывается с особой силой смысл сегодняшнего фрагмента как актуальный здесь и сейчас.

Иисус, судя по всему, возражает против «календарности» благочестия, сведения живых отношений с живым Богом к исполнению заранее заданных расписаний. С этой точки зрения пост имеет смысл тогда, когда мы ощущаем недостаточность присутствия Христа в нашей жизни, и бессмыслен тогда, когда Его пребывание рядом становится явственным. Как суббота для человека, а не человек для субботы, так и пост для человека, а не человек для поста. Но, с другой стороны, разве мы можем хоть когда-нибудь сказать, что Его присутствия нам достаточно? «Остановись, мгновение, ты прекрасно»? Тогда получается, что пост может быть осмысленным в любое мгновение. Из этого парадокса нас выводит опыт Церкви, которая помогает нам ввести наши колебания «пост-не пост» в некий ритм. Именно помогает, и не надо воспринимать это как-то иначе.

Этот стих-притча очень короток и, как всегда, попадает прямо в цель. Не случайно эти "мехи новые" стали устойчивым словосочетанием, почти клише. Итак, очевиден прямой смысл притчи: всякий, кто хоть раз в жизни встречался с молодым вином, знает его "взрывной характер". Вполне внятен и евангельский смысл: обречены на провал всякие попытки "запихнуть" живое, бурлящее, энергичное учение Христа в обветшавшие формы раввинистических истолкований ветхозаветных заповедей. Но похоже, что притча не устарела и сейчас. Живой Бог, находясь в живом общении с людьми, открывает им все новые и новые пути христианской жизни в изменяющемся мире. Не оказываются ли подчас некоторые наши устоявшиеся церковные формы "мехами ветхими", недееспособными в новых обстоятельствах? Конечно, речь не идет об основных формах церковного благочестия, истоком которых являются Тайная Вечеря и Пятидесятница, но ведь есть и другие формы...

В сегодняшнем отрывке можно выделить три эпизода: призвание Левия Алфеева, разговор с учениками фарисеев и Иоанна Крестителя о посте и разговор с фарисеями о соблюдении субботы. Во всех трех эпизодах показан нарастающий конфликт между Иисусом и фарисеями. Фарисеи не могут принять той новизны в отношениях с Богом и людьми, которую им предлагает Христос. В их представлении главное — буква закона. Они осуждают Иисуса за то, что Он общается с мытарями, сборщиками налогов в пользу Рима. Таких людей считали изменниками и большими грешниками. Для благочестивого человека считалось недопустимым сидеть с ними за одним столом. Но для Христа оказывается важным другое — жажда спасения, заставляющая многих мытарей и грешников следовать за Ним. Левий оставляет свое доходное место и тотчас идет за Иисусом.

Непонятно для фарисеев и отношение Иисуса к посту. Пост — аскетическое средство, к которому прибегали аскеты с давних времен в надежде приблизиться к Богу. Но ученики Христа не могут поститься: ведь Тот, к Кому они стремятся, уже с ними. Время поста наступит, когда Христа не будет рядом. Непонимание фарисеев Христос сравнивает с тем, как старая ткань не может быть зашита заплатой из новой, а старые, непрочные мехи для вина не могут удержать вина молодого. Чтобы воспринять те новые отношения, которые предлагает Иисус, нужно обновиться самим.

Так, Христос ставит ветхозаветный закон о субботе не над человеком, но на служение человеку. Для Бога человек важнее. Суббота сама по себе не имеет ценности, но установлена для человека. Христос, Бог, ставший человеком, «Господин субботы» утверждает первенство человека перед буквой закона, заменяя ее отношениями любви и веры.

Сегодняшнее чтение представляет собой короткое, но насыщенное описание проповеди Иисуса в его родной Галилее, где Он, как видно, нередко проповедовал не только в домах и синагогах, но и на открытом воздухе (ст. 13; под «морем» здесь подразумевается не Средиземное море, а Генисаретское озеро). Нередко в одном с Ним доме и за одним столом оказывались люди, чья репутация в обществе верующих была не слишком хороша (ст. 15). «Мытарями» называют в Евангелиях сборщиков налогов (податей), наподобие упомянутого в отрывке Левия Алфеева (ст. 14). В еврейском обществе их считали предателями, ведь они собирали налоги в казну Римской империи, под властью которой находилась в это время Палестина, и многие смотрели на них, как на пособников оккупационных властей. Неудивительно, что таким уважаемым среди верующих людям, как книжники и фарисеи, подобное соседство не очень-то нравилось (ст. 16). «Фарисеями» называют в Евангелиях членов особых религиозных братств, существовавших в это время при синагогах. Это была наиболее активная часть Синагоги, фарисеи много времени уделяли проповеди (не только среди евреев, но нередко и среди язычников), благотворительности, религиозному образованию. Они не без оснований считали себя ядром синагогальной общины, и соседство с людьми, которые с этой точки зрения ничего из себя не представляли, с людьми, известными своим очевидно неправедным образом жизни, конечно, должно было их коробить. К тому же, они не считали таких людей достойными общения с таким Учителем, как Иисус, а для Него считали зазорным садиться с ними за один стол. Что же касается Самого Иисуса, то Он, напротив, считает таких людей заслуживающими не отторжения, а помощи: ведь каждый их них может раскаяться в своих грехах и обратиться к Богу (ст. 17). И к религиозной жизни Он относится не так формально, как многие религиозные люди в то время: и пост, и суббота для Него не самоцель, а средство для того, чтобы установить отношения с Богом, столь необходимые человеку, который всегда остаётся главной целью (ст. 27–28). Такая позиция, конечно, неизбежно должна была привести к конфликту с религиозными формалистами, для которых никакие отступления от установившихся норм и правил неприемлемы по определению, так что образ нового вина, вливаемого в старый бурдюк (мехи) (ст. 22), едва ли мог вызвать у них что-нибудь, кроме раздражения.