Мысли вслух на Мк 7:14-24

Удивителен уже сам факт, что ученики просят разъяснить им то, что Господь сказал народу и фарисеям об осквернении: «Ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его; но что исходит из него, то оскверняет человека». Дело, вероятно, в том, что распространенное во многих религиях (в том числе обычное и для Ветхого завета) понимание греха как скверны, грязи, исходит из того, что источник этой грязи находится вне человека. Соприкасаясь (телесно или нравственно) с этой грязью, существующей помимо человека, ты пачкаешься и становишься неприятным в глазах Бога. Очень яркий зрительный образ вонючего немытого субъекта навсегда оказался связанным в человеческом сознании с нарушением Божьего замысла. Это представление о внешнем источнике оскверняющего человека зла важно потому, что существенно снижает меру нашей ответственности. В самом деле, можно ли осудить человека, наступившего в коровью лепешку? Его можно лишь пожалеть (вариант «посмеяться над ним», понятно, не рассматривается). Однако Господь говорит, что источник оскверняющего человека зла находится в сердце человека. Следовательно, мы сами в полной мере несем ответственность за то зло, которое мы, и только мы, впускаем в этот мир, как и за то, что Бог видит нас в таком отталкивающем обличье.

Слова Иисуса, Его ответ на просьбу женщины-язычницы освободить её дочь от власти тёмных сил могут показаться слишком жёсткими, даже жестокими. Между тем никакой жестокости в них не было, была лишь констатация простого и для всех тогда очевидного факта: мир делится на евреев и язычников, на народ Божий и все остальные народы, это основополагающее разделение, которое нельзя было игнорировать.

«Пёс» в данном случае — не ругательство, а лишь символ нечистоты: для еврея всякий язычник был нечист по определению, независимо от того, какую жизнь он вёл, независимо даже от того, верил ли он в Бога Израиля. Очищает человека Бог, чтобы быть чистым, надо принадлежать к народу Божию, который, как учили мудрецы времён Второго Храма, представляет собой духовное единство, своего рода единое духовное тело. Никто не может быть чистым, не принадлежа к народу Божию. Язычники, конечно, смотрели на дело иначе, но ведь упомянутая в евангельском рассказе женщина обращалась к еврею, надеясь на силу и на милосердие Бога Израиля, а значит, её мнения и взгляды в данном случае были не важны.

Сравнивая язычников с собаками, с нечистыми животными, Иисус тем самым расставляет точки над i. Народ Божий действительно народ Божий, чистота действительно важна, а язычество действительно ниже яхвизма — настолько же, насколько любая языческая религия, что бы за ней ни стояло, ниже веры Авраама и Моисея. Приход Христа не означал размывания всех границ и стирания всех различий — как таковые они оставались неизменными. Изменялось другое: тот общий порядок вещей, который, сохраняя различия и даже границы там, где они уместны, решительно разрушал любые стены и преграды. В падшем мире непроходимость границы нередко становится единственной гарантией её надёжности.

В Царстве не так, там нет границ и различий непроходимых и непреодолимых. Тем не менее сами различия никуда не исчезают — они лишь приобретают новое качество, переставая быть друг другу враждебными. Вот эти различия и предлагает Иисус принять женщине-язычнице — а вместе с тем принять и собственное духовное и экзистенциальное качество как данность. Иначе, не принимая себя в собственном качестве и состоянии, в Царство не войти.

Разумеется, ни о каких правах этой женщины на исцеление дочери не могло быть и речи — но в Царстве ведь вообще о правах речи нет, речь о правах заходит лишь тогда, когда все отношения разрушены и каждый, когда-то в них участвовавший, теперь лихорадочно пытается сохранить остатки того, полнотой чего прежде жил естественно и свободно. И женщина принимает правила жизни Царства — она ни на что не претендует, она лишь просит Иисуса войти в её жизнь и в жизнь её дочери. Вот тогда Он входит — ведь такое доверие открывает Ему двери, которые для открывшего становятся дверями Царства.

Когда мы читаем в Евангелии, что эта женщина была сирофиникиянкой, то это не означает, что она была «второго сорта», или не из того происхождения, или еще чем-то не угодила Иисусу. Мы знаем, что Иисус всегда готов помочь и исцелить и бедных, и грешных, и отверженных. Дело в том, что она — самая настоящая язычница, то есть верит в языческих богов, поклоняется им и приносит им жертвы. Именно поэтому Господь подвергает ее такому испытанию веры — чтобы помочь ей самой понять, почему она обращается за помощью к Нему, а не к своим богам. Здесь как бы проводится черта между языческими представлениями человека и обращением к Иисусу, то есть — молитвой. Молитва ко Христу (и к Отцу во Христе) несовместима с язычеством, а язычество — это не обязательно вера в других богов, но и вполне обычная для христиан надежда не на Единого Бога, а на что-либо другое: на деньги, на свои способности, на свою партию, на «авось» и пр. Язычество — это когда мы живем не для Бога, а для кого-то еще (например, для себя). Если же мы, будучи такими язычниками, захотим что-нибудь попросить у Христа, обратиться к Нему в молитве, нам будет необходимо вместе с этой женщиной-хананеянкой пройти через полную переоценку своей веры, понять, почему же мы обратились ко Христу, а не к своим идолам...

История исцеления дочери сирофиникиянки иногда поражает читателя кажущейся резкостью слов Спасителя, обращённых Им к матери исцелённой. Сравнение с собакой, недостойной внимания, действительно выглядит, как минимум, чрезмерно жёстким. Между тем, реакция самой женщины на эту кажущуюся жёсткость оказывается достаточно спокойной.

Традиционная экзегеза объясняет происходящее глубоким раскаянием женщины, готовой признать за собой любой грех, если такое признание поможет её дочери. Однако при более внимательном рассмотрении диалог между Иисусом и женщиной, обратившейся к Нему с просьбой об исцелении дочери, больше напоминает притчу, которую женщина понимает и на языке которой отвечает Спасителю. Можно кстати заметить, что образ пса, собаки как символа нечистоты встречается в евангельском тексте довольно часто. Это неудивительно: ведь собаку, как и свинью, Тора действительно относит к числу нечистых животных, и из всех таких животных именно эти двое попадались на глаза собеседникам и слушателям Иисуса чаще других.

Тогда вопрос Иисуса приобретает вполне определённый смысл: чистый имеет право на Царство, а нечистый, к примеру, тот же язычник (а сирофиникиянка, несомненно, была язычницей)? Может ли приобщиться к Царству, открытому детям Божиим (а таковыми были все, принадлежащие к народу Божьему), тот, кто никогда не знал ни чистоты, ни освящения? И женщина, прекрасно понимая Спасителя, говорит о тех крохах, которые падают со стола. Она, в сущности, принимает и Самого Иисуса, и то Царство, которое Он принёс в мир. Принимает, понимая, что сама она не имеет на это, пришедшее в мир, Царство никакого права. Но она и не претендует на многое: она просит лишь самую малость, ей достаточно того отблеска света Царства, которого будет достаточно для исцеления её дочери. И получает просимое, получает, как незаслуженный дар, которого никак не могла ожидать.

Так разрешается применительно к Царству вопрос о народе Божием и о язычниках: тому, кто заявляет о своих правах на это Царство, придётся заявленные права доказывать, придётся соответствовать заявленному; тому же, кто не претендует ни на что, понимая, что никаких прав он ни на что не имеет, Царство будет дано даром, но при одном условии: его смирение должно быть подлинным, оно может быть для просящего лишь, выражаясь философским языком, экзистенциальным выбором, но уж никак не данью вежливости, пусть и религиозной. Так Царство примиряет всех: и тех, кто ощущает собственную силу, и тех, кто чувствует себя слабым и недостойным того, чего ищет. Примиряет той любовью, в которой одинаково нуждаются и сильный, и слабый.

Очень смутительно звучат сказанные сирофиникиянке слова Христа: «...нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам». Как будто Он поддерживает ксенофобию и превозношение над иноверцами как над людьми второго сорта. Однако поставим себя на место этой женщины. Вот, скажем, мы просим у Христа некоей милости, и Он отвечает нам: «Мне некогда, я занят раздаянием заслуженных милостей законным детям Божьим, а ты — пес, тебе не полагается есть с барского стола». Вернее всего мы бы возмутились и ответили бы, что «эти Твои дети ничем не лучше меня, а что касается того, что я — пес, то обзываться некультурно». А вот эта женщина с удивительным смирением соглашается и говорит: «Ты можешь думать обо мне все, что считаешь нужным, я и впрямь грешница, но не могут ли и мне перепасть крохи Твоей милости?». Крохи, потому что с ее точки зрения, исцеление ее дочери — это такая малость для Всемогущего, что вряд ли это обездолит детей, осыпаемых бесконечными милостями Творца. И такое ее смирение перед Христом не остается без ответа. И еще один важный момент: Христос не отказывается помочь ей, язычнице, но для того, чтобы это стало возможным, ей нужно согласиться с тем, что истина заключена в вере в Единого Бога. Иудеи-монотеисты эту истину принимают, а язычники — нет. Ведь если сирофиникиянка не согласна с тем, что это в самом деле так, то кто тогда для нее Иисус?

В этой истории очень интересно, почему Марк решил сохранить арамейское слово «еффафа». Обычно евангелист приводит арамейские слова, либо когда они были хорошо знакомы их слушателям, либо особенно много говорили им и ему самому. В частности, Марк сохраняет не только обращение Господа Иисуса к Отцу «Авва» и Его слова богооставленности на кресте, но и Его слова, обращенные к тем, кого Он исцелял: например, к дочери Иаира «талифа, куми», и вот, сегодня — к глухонемому. Чем же слово «еффафа» было так дорого евангелисту? Может быть, он чувствовал, что оно, в какой-то мере, обращено не только к глухонемому, но и к каждому, кто осознает свою глухоту, закрытость своего сердца, духовного слуха, неспособность услышать и понять Слово, обращенное к нему. Это значит, что сегодня Господь на Своем родном языке обращается ко всем, кто хочет исцеления, кто хочет жить Его жизнью, следовать Его пути, и говорит: «Еффафа, откройся...»

Этот отрывок повествует о двух исцелениях: дочери язычницы и глухонемого. Здесь приводится первый известный рассказ об исцелении человека, не принадлежащего к народу Божьему. Женщина — сирийская финикиянка — слышит резкий отказ на свою просьбу. Псами Иисус называет язычников, дети — народ Израиля. Конечно, личность Иисуса и Его жертва имеют универсальный характер, но первоначальная Его миссия была призвать и просветить Свой народ, который через века нес весть о Едином Боге и ждал Его Мессию. Исцеления Иисуса свидетельствовали о Нем, они были частью Его вести, исполнением пророчеств (Ис.35). Но Иисус увидел у язычницы веру в Него и в то, что Он послан к детям. Она была также уверена в милости Божией — по вере своей она и получила. В ее просьбе были смирение перед реальностью и надежда. Такая молитва не может быть не исполнена. Мы можем научиться у этой женщины, как надо надеяться. Даже услышав отказ от Самого Иисуса, поняв справедливость отказа, она продолжала просить Его о милости, хотя бы в виде крох. И Бог всегда нам дает больше просимого.

Опять мы наблюдаем, как «срабатывают» не исполнение норм и не принадлежность к избранным, а живые отношения с Живым Богом, Который вступает в диалог и отвечает на слова и чувства, а не на «хорошее поведение».

Следующий рассказ об исцелении подробно описан Марком. Можно вспомнить, что все обозначенные случаи исцеления сопровождались беседой Иисуса с больным, кратким диалогом, вопросом или прикосновением. Другими словами, прежде всего происходила встреча Его и человека (или кого-либо из близких). Что рождалось в результате этой встречи, как изменялись духовные отношения Бога и человека, знает тот, кто это испытал. В данном случае исцеление также не происходит без личностного участия больного. Глухой мог понять только язык жестов. Взгляд на небо показывает больному, к Кому Он обращается.

Для Бога драгоценен каждый человек, его судьба, личные обстоятельства. Расскажите о них Богу. Он сможет ответить даже «язычнику» или глухому, надо лишь подойти к Нему поближе и остаться наедине.

Иисус чётко различает Традицию и традиции. Его учеников обвиняют в том, что они едят хлеб, не совершив прежде положенного ритуального омовения рук, хотя Тора собственно такого омовения не требует: оно было лишь данью традиции, притом традиции поздней, корнями уходящей в практику некоторых фарисейских учителей.

А между тем такие поздние, чисто человеческие традиции, тешившие религиозное самолюбие тех, кто их придерживался, порой оказывались причиной фактического нарушения заповеди, разрушения подлинной Традиции. Конечно, формально такое нарушение было вполне оправдано: ведь первая заповедь больше пятой, и тот, кто стремится соблюсти первую заповедь в полноте, порой вынужден пятую заповедь нарушить.

Но в данном случае речь, очевидно, идёт о другом: о том, чтобы, опираясь на примат первой заповеди, фактически отказаться от помощи престарелым родителям. Конечно, нередко оказывалось, что проще внести некую сумму в храмовую казну, чем заботиться о родителях, да и храмовой верхушке такие пожертвования были выгодны; неудивительно, что в конце концов этой, по сути, противоречащей Торе практике нашлось «адекватное» обоснование.

Но Иисус, разумеется, прекрасно видит всё лукавство предложенных оправданий. И связывает его с самим отношением к Традиции не как к путеводителю по пути праведности, ведущему в Царство, а как к руководству по нравственно и религиозно комфортабельному обустройству своей жизни. И отличительную особенность такого отношения Он выражает двумя фразами: оскверняет человека не то, что входит в уста, а то, что из уст исходит. Внешняя, религиозная сторона жизни не имеет отношения к духовной чистоте. А вот то, что происходит в сердце, к ней отношение имеет. Самое прямое и непосредственное.

Сегодняшнее чтение вновь возвращает нас к вопросу, который постоянно возникал при общении Иисуса с фарисеями — вопросу об откровении и о религиозной традиции. Речь в нём идёт о нормах и правилах ритуальной чистоты, принятых у некоторой части фарисеев. Упоминаемые в тексте отрывка омовения, несомненно, связаны с правилами, упоминаемыми в Ветхом Завете (например, в Книге Левита), но, судя по описанию евангелиста, их количество по сравнению с ветхозаветными предписаниями существенно увеличилось. Такое преувеличенное внимание к вопросам ритуальной чистоты было, по-видимому, связано с тем, что для придерживавшихся этих правил фарисеев она была главным условием полноценной духовной жизни. При этом преувеличенное внимание к соблюдению одних норм вполне могло сочетаться с пренебрежением к другим, причём такое пренебрежение находило свои богословские оправдания даже тогда, когда речь шла о прямом нарушении одной из данных Богом десяти заповедей (ст.9–13). Здесь Иисус, очевидно, сталкивается с явлением, характерным, к сожалению, для любой религиозной традиции: развиваясь и усложняясь, эти традиции нередко начинают с течением времени заслонять собой то ядро, с которым было связано их зарождение и изначальное формирование. В конце концов может случиться и так, что истина, открытая Богом, оказывается отодвинутой назад какими-нибудь богословскими концепциями, созданными изобретательными теологами. Сам же Иисус на вопрос о чистоте отвечает, указывая на человека: именно от духовного состояния человека (или, выражаясь библейским языком, от состояния его сердца) зависит, будет ли человек чист или нет (ст.18–23). Здесь речь идёт уже, конечно, не о внешней, ритуальной чистоте, а о чистоте внутренней, которая и определяет качество духовной жизни. А если сердце человека чисто, то извне его ничто не может осквернить.

Отрывок посвящен внешней и внутренней стороне общения человека с Богом. Иисуса и Его учеников фарисеи обвиняют в нарушении устной традиции. Устное предание рассматривалось наравне с письменным законом. Как до конца исполнить закон? Ощущение, что человек всегда остается виновным (нечистым) перед Богом, породило умножение правил и предписаний. Казалось, что есть неумытыми руками (т.е. ритуально нечистыми) — осквернение «чистого» человека. Но что есть нечистота, и можно ли очиститься от нее просто ритуальным омовением? Стоит заметить, что даже евангелист делает оговорку в ст.2: «...евших хлеб нечистыми, то есть, неумытыми, руками...». Он подчеркивает, что только для фарисеев неумытые руки являлись нечистыми.

Иисус переводит разговор с внешних сторон к внутренней сфере человека. В ст. 7-13 Он обсуждает, скорее всего, конкретную ситуацию, когда нежелание заботиться о родителях представлялось как усердное служение Богу. Заповедь Божия о почитании отца и матери не может быть заменена изобретениями человеческими, даже жертвой на нужды храма. Иисус выступает против системы, ставящей нормы и правила выше нужд человеческих.

Как часто даже откровенно эгоистичные поступки можно подать в качестве благочестивых. Как умеет человек внешней приглядной формой прикрыть свою пустоту, нечистоту, злые мысли. Могут ли внешние «приличные» дела и поступки оправдать человека? Знаем ли мы, что живет у нас внутри? От чего и каким образом мы можем очиститься?

Ст. 14-23 являют собой интересное свидетельство глубокого знания психологии и духовной сферы человека. Средоточие духовной жизни — в сердце. Об этом не раз говорится в Библии. Умение заглянуть именно в него, познание и очищение своего сердца — вот путь к очищению. Многочисленные ссылки на параллельные места из Ветхого Завета также указывают, что зло и нечистота — в сердце человека. И это говорит Сам Бог: Он знает глубины сердца. И при этом Он, знающий о нас больше нас самих, не отворачивается от человека. И вряд ли Ему нужна забота об омовении рук и сосудов, в то время как в сердце живут злые помыслы. Иисус говорит об истинной нечистоте человека, очищение также должно быть истинным. А все, что входит извне, не доходит до сердца. Это были революционные высказывания для ортодоксального иудейства.

Не соблюдение ритуала возвышает человека, а глубокие и открытые отношения с Богом Живым. Как вступить в эти отношения?

Спор о традиции, о предании Иисус поворачивает совершенно неожиданным образом. Упомянутые в тексте омовения были одной из тех расширительных интерпретаций норм и правил ритуальной чистоты, которых в эпоху Второго Храма появилось множество. Очистительное омовение, хотя бы одних только рук, по возвращении с базара было как раз одним из таких новоустановленных правил.

Тут было желание как бы своего рода «сверхчистоты»: на базаре могло быть всякое, там встречаются самые разные люди, нечистоты всякого рода там хватает — так уж лучше на всякий случай совершить омовение, хотя бы частичное, хотя бы только рук, прежде чем садиться за стол, где придётся преломлять, а значит, и благословлять хлеб. Между тем все эти традиции, как свидетельствует Иисус, не могли предотвратить сущностных искажений, связанных с духовной жизнью, с такими основополагающими вещами, как соблюдение заповедей. Спаситель Сам приводит пример такого нарушения: обещай пожертвовать в Храм то, что нужно для помощи престарелым родителям, и можешь им уже не помогать — Бог ведь важнее.

Формально всё правильно и благочестиво, а по сути — нарушение пятой заповеди. Как такое возможно? Ответ Иисус даёт тут же, сводя его к афористичной формулировке: человека оскверняет не то, что входит в него, а то, что из него исходит. В других евангелиях прямо говорится об устах человека — речь, как видно, идёт, с одной стороны, о входящей в человека пище, а с другой — о словах. Конечно, за словами всегда стоят намерения — вот они-то и оскверняют человека. В Царстве это действительно так — ведь падший мир и его стихии тут уже не имеют над человеком прежней власти.

Почему же люди зачастую смещают акценты в духовной жизни с главного на второстепенное? Иисус отвечает и на этот вопрос. Он говорит: съеденное человеком не оскверняет его, наоборот, человек, если он живёт нормальной, полноценной духовной жизнью в состоянии освятить любую пищу, которая входит в его тело. Что же до исходящего из тела, до интенций и слов, то тут как раз и решается, сохранит ли человек чистоту или осквернится.

Оно и понятно: физически человек есть то, что он ест — но только физически, а духовно он есть то, чего желает и к чему стремится его душа. Где сокровище, там и сердце. Вот если нормальной духовной жизни у человека нет, тогда, конечно, к нему будет липнуть всякая нечистота. В таком случае, однако, не помогут никакие очищения, как не помогут никакие лекарства тому, у кого полностью отсутствует иммунитет. Обо всём этом, как о вещах основополагающих для духовной жизни, и напоминает Иисус слушающим Его людям.